Жемчужина востока, стр. 27

XIV. ЧТО ПРОИЗОШЛО В БАШНЕ

Прошло еще четыре месяца. Можно сказать, что во всей всемирной истории никогда не было и не будет таких страшных бедствий, таких беспримерных ужасов, какие переносили в это тяжелое время жители Иерусалима, или, вернее, последние остатки еврейского народа, искавшие убежища в стенах Иерусалима. Отложив в сторону свою исконную вражду, еврейские партии общими силами ополчились на врага, но, увы, слишком поздно. Правда, все, что только было в человеческих силах, было сделано ими. Десятки и сотни тысяч римлян погибли от их руки, они отбивали и уничтожали их стенобитные машины и катапульты, взрывали гигантские деревянные башни, сооруженные Титом, или сжигали их. Но несмотря ни на что, Тит овладел третьей стеной и новым городом Везефа, затем овладел и второй стеной и, разрушив ее, отправил к евреям историка Иосифа Флавия, чтобы убедить их сдаться. Но, возмущенные этим предложением, его собратья евреи чуть не побили ренегата Иосифа каменьями, – и война продолжалась.

Убедившись, что приступом взять Иерусалим невозможно, Тит решил принудить его сдаться голодом и окружил еще не взятую им первую городскую стену другой стеной, за которой и засел здесь, выжидая, когда его союзник, голод, сделает свое дело. Вначале Иерусалим был хорошо снабжен съестными припасами и мог бы выдержать продолжительную осаду, но вскоре обезумевшие от отчаяния различные партии принялись уничтожать друг друга, отбивать и предавать огню и уничтожению запасы своих противников, разгромлять их склады, так что припасы, которых могло бы хватить на многие месяцы, быстро таяли в этих безумных оргиях взаимной ненависти, и население Иерусалима мерло сотнями и тысячами от голода.

Трудно описать, до каких диких ужасов, до каких невероятных зверств доходили люди под влиянием этого страшного голода. В истории нет других примеров подобных злодеяний, как те, которые придумывались изнуренными голодом евреями по отношению к тем, кого они подозревали в утайке запасов пищи, прибереженных для себя и своей семьи. Страшное пророчество сбывалось теперь: матери поедали своих собственных детей, дети вырывали последний кусок хлеба изо рта умиравших с голода родителей, и никто не знал и не понимал в те дни ни жалости, ни сострадания; люди стали, как дикие звери, даже хуже диких зверей.

Весь город, казалось, обезумел. Тысячи людей гибли ежедневно, и каждую ночь тысячи других бежали к римлянам, которые ловили этих несчастных и распинали их на крестах перед городскою стеной, так что не хватало уже леса на кресты, не хватало места этим крестам.

Все это знала и видела Мириам со своей старой башни, видела, как все улицы Иерусалима были усеяны мертвыми, так что местами не было прохода, видела, как одни выгоняли других с их семьями и детьми из домов, подвергали ужаснейшим пыткам и затем тут же убивали за то, что те якобы не хотели указать, где у них спрятаны припасы. Вся долина Кедрона и нижние склоны Масличной горы были покрыты крестами, на которых корчились в предсмертных муках плененные евреи. Девушка ежедневно видела кровавые битвы и стычки, пока у нее не стало более сил выносить все эти зрелища, и она по целым часам лежала на галерее башни, закрыв лицо руками, чтобы не видеть, и затыкала уши, чтобы не слышать, что делалось кругом.

У ессеев были еще большие запасы пищи и всего необходимого, никто до сего времени не тревожил их, не подозревая о существовании их подземелья. Время от времени тот или другой из братьев выползал на поверхность земли и прокрадывался в город. Многие так и не возвращались, другие же возвращались и рассказывали обо всем, что им удавалось узнать.

Так, все они, в том числе и Мириам, узнали, что после убийства первосвященника Матфея и его сыновей вместе с 16-ю членами Синедриона по обвинению в сношениях с римлянами, ее дед, старый Бенони, были избран на его место, и многих, заподозренных в измене и приверженности к римлянам предал смерти, что Халев стоял во главе сильной партии и всюду был впереди. Говорили, что он поклялся убить, во что бы то ни стало, римского префекта всадников, Марка, и что они уже однажды встретились на поле битвы.

Между тем настал август месяц, и ко всем остальным бедствиям злополучного города прибавилась еще страшная зараза, распространяемая разлагавшимися на улицах города трупами, которые валялись повсюду сотнями и тысячами, и которых никто не успевал и не хотел хоронить. Теперь уже Тит установил свои военные машины у самых стен храма Иерусалимского и с каждым днем, хотя и медленно, но упорно прокладывал себе путь во внешние дворы храма.

Однажды ночью, еще за час до рассвета, Мириам пробудилась и стала просить Нехушту выйти наверх в старую башню, так как она задыхалась в этом подземелье.

Обычным порядком обе женщины достигли верхней галереи башни и, сев на верхней ступени, против одной из бойниц, долго молча следили за огнями в римском лагере, раскинувшемся на громадном пространстве вокруг стен города и даже среди развалин домов, под самою башней, так как эта часть города была уже во власти римлян. Но вот первый луч солнца, словно огненная стрела, прорезав туман, упал с вершины Масличной горы через долину Иосафата прямо на золоченые кровли храма и его мраморные дворы. И, словно это был условный сигнал, северные ворота храма широко распахнулись и из них хлынул целый поток истощенных, свирепого вида воинов и с дикими криками устремился вперед. Римские пикеты старались остановить их, но были смяты и опрокинуты вследствие своей малочисленности. Теперь евреи оцепили одну из деревянных башен Тита, его стрелки встретили неприятеля градом стрел. Завязалась серьезная битва, но не прошло и десяти минут, как башня была уже в огне. При свете зарева пожара Мириам видела, как римские солдаты, находившиеся в башне, кидались вниз с ее высоты, чтобы спастись от огня. С криком торжества евреи ворвались сквозь брешь во второй стене и, оставив влево от себя остатки дворца Антония, рассыпались на открытом пространстве среди развалин уничтоженной Титом части города, непосредственно у подножия старой башни, где находились Мириам и Нехушта.

Уцелевшие римляне старались достигнуть главного лагеря, а евреи преследовали их, но были встречены сильным отпором и, отброшенные обратно ко второй стене, рассыпались между развалин, стараясь укрыться от римлян. Во главе последних был блистательно ведший атаку начальник конного отряда Марк. Мириам тотчас же угадала, а затем узнала его.

– Смотри, Ноу, смотри, ведь это он! – воскликнула молодая девушка с сильно забившимся сердцем.

– Да, госпожа, это он! Ну, а теперь, когда ты его видела, пойдем вниз: не те, так другие могут с минуты на минуту взять эту башню. Ты видишь, бой кипит кругом. Нас найдут!

– Нет, нет, Ноу! Быть может ты права, но я не уйду отсюда. Я хочу видеть все до конца!

Нехушта не стала возражать. «Все равно, – думала она, – Бог одинаково может хранить нас и здесь, на башне, и там, в подземелье!»

Между тем римляне вновь построились в ряды и под предводительством того же префекта Марка двинулись из своих ретраншементов на неприятеля, который на полпути сшибся с ними, получив новое подкрепление из храма. В числе последних был Халев. Вот какой-то еврей накинулся на Марка и убил под ним лошадь. Но молодой префект проворно высвободил ноги из стремян и продолжал биться пеший. Этого только, казалось, и выжидал Халев. Точно дикий зверь, накинулся он на римлянина сзади и ударил его плашмя мечом по спине. Такого оскорбления не мог снести ни один римлянин. Марк обернулся, и враги очутились лицом к лицу. В это время, пользуясь небольшим перерывом в сражении, кто-то из еврейских начальников приказал своим людям проломать заложенный кирпичами ход в башню, на которой находились обе женщины, и евреи с горячностью принялись за дело.

– Видишь, госпожа! – сказала Нехушта.

– Ах, Ноу, ты была права: я вовлекла тебя в беду, что же нам теперь делать?

– Сидеть смирно здесь, пока не придут и не возьмут нас, а там, если дадут нам время, объяснимся с ними, как сумеем!