Ожерелье Странника, стр. 19

– Фрейдиса, – обратился я к ней, – я ухожу, но, возможно, еще вернусь. Как бы то ни было, все, что у меня есть, – ваше, оно под вашим попечительством. Защитите эту женщину, доставьте ее в целости в ее дом или куда она пожелает. И устройте Стейнару достойные похороны.

И опять опускается темнота забвения, и я не помню ничего больше, кроме белого лица Идуны, ее бровей с каплями крови Стейнара на них… Идуны, смотревшей мне вслед…

КНИГА ВТОРАЯ. Византия

Глава I. Ирина – Повелительница Мира

Снова темная пропасть в памяти, и опять занавес приоткрывается над Олафом, но уже иным, нежели расставшийся с Идуной у жертвенного камня в Ааре юный северный конунг. Я вижу себя на террасе, возвышающейся над спокойной гладью пролива, который, как теперь мне известно, называют Босфором. Позади меня – огромный дворец и огни громадного города, впереди – море и другие огни на дальнем берегу. Лунное сияние разлилось надо мной, а так как делать мне стало нечего, я принялся изучать свое отражение в полированной поверхности щита. Там отразился мужчина чуть моложе средних лет, то есть ему от тридцати до тридцати пяти лет, – тот же самый Олаф, но изменившийся во многом. Теперь у меня высокий рост, ладно скроенная, хотя и несколько худощавая фигура, лицо, ставшее бронзовым под южным солнцем, короткая бородка. На моем лице через всю щеку тянется шрам, полученный в одной из битв, мои глаза стали спокойными и потеряли оживленный блеск юности. Я – капитан Северной гвардии императрицы Ирины, вдовы покойного императора Льва IV, которая правила Восточной Римской империей совместно со своим юным сыном Константином, шестым императором, носившим это имя.

Каким образом я попал на это место, я не знаю. История моего путешествия из Ютландии в Византию вычеркнута из моей памяти. Несомненно, путешествие заняло много лет, после чего должно было пройти гораздо большее время службы, прежде чем я достиг капитана Северной гвардии императрицы Ирины, которую она держала возле себя, так как не доверяла своим греческим солдатам.

Мое оружие было очень богатым. И еще я заметил у себя две вещи, которых не было в юности. Во-первых, на мне было ожерелье из золотых раковин, отделенных друг от друга изумрудными жуками, взятое мной из могилы Странника. И, во-вторых, бронзовый меч, которым тот же Странник был опоясан в гробу. Теперь я знаю, что из-за этого оружия незнакомой Византии формы, изготовленного из неведомого для этой страны металла, я получил прозвище Олаф Красный Меч. Мне известно также, что никто не изъявил желания попробовать на себе тяжесть этого древнего оружия.

Я бросил рассматривать свое отражение и, глядя на море, стал размышлять, как выглядят Аар и его равнины этой ночью, жива ли еще Фрейдиса, за кого вышла замуж Идуна и вспоминает ли она меня или же во сне к ней является только Стейнар.

Так я размышлял, пока вдруг не почувствовал прикосновение к своему плечу и, повернувшись, не очутился лицом к лицу с самой императрицей.

– Августа! – воскликнул я, салютуя ей как императрице. Так ее называли римляне, хотя она и была гречанкой.

– Хорошо же вы меня охраняете, друг Олаф, – проговорила она со смехом. – Выходит, что любой враг, а Христос знает, как много их у меня, может вас сразить раньше, чем вы догадаетесь, что он здесь.

– Не совсем так, Августа, – возразил я, так как уже вполне сносно мог изъясняться на греческом. – На каждом конце террасы днем и ночью стоит охрана из людей моей крови, которые умеют быть верными. Никто, за исключением того, кто способен летать, не сможет добраться до этого места, кроме как из вашей спальни, которая также охраняется. В этом месте никого из охраны не бывает, я же сюда пришел на тот случай, если императрица будет нуждаться во мне.

– Вы очень добры ко мне, мой капитан Олаф, и я думаю, что нуждаюсь в вас. Хотя бы потому, что я устала от государственных дум, так как многое сейчас беспокоит меня. Пойдемте, отвлеките меня от забот, и, если вы сможете сделать это, я вам буду очень благодарна. Расскажите мне о себе, о тех ваших днях, когда вы были совсем молоды. Отчего вы оставили свой дом, где, как я слышала, вы были важной персоной, и совершили путешествие сюда, в Византию?

– Из-за женщины, – ответил я,

– Вот как?! – изумилась она, хлопая в ладоши. – Я этого не знала. Расскажите мне.

– История эта короткая, Августа. Она околдовала моего молочного брата и довела его до того, что он был принесен в жертву богам, как изменивший своему долгу. А я не люблю ее.

– Вы не признались бы, Олаф, если бы даже и любили. Она была красива, ну, скажем, как я?

Повернувшись, я посмотрел на императрицу, окинув ее взглядом с ног до головы. Она была ниже Идуны на несколько дюймов, старше и сложена немного плотнее ее, и все же она была прекрасна: цвет волос такой же, глаза чуть темнее, властный рот. Она выглядела благородной и красивой женщиной в расцвете лет, одетой в роскошную мантию. Ее золотистые волосы уложены по древнегреческой моде и связаны позади головы простым узлом. Сверху наброшена легкая вуаль с золотыми звездами.

– Прекрасно, капитан Олаф, – сказала она. – Вы наконец закончили сравнивать мой бледный облик с образом вашей северной девушки? Оценили ли вы нас по своим меркам? Если да, то кому из нас двоих вы отдаете предпочтение?

– Идуна прекрасней, чем когда-либо были вы, Августа, – тихо произнес я.

Она уставилась на меня и смотрела до тех пор, пока ее глаза совсем не округлились, затем сморщила рот, словно собираясь что-то крикнуть в бешенстве, но в конце концов разразилась смехом.

– Клянусь всеми святыми Византии, – проговорила она, – или, что лучше, их мощами, так как среди живых их нет ни одного, что вы – самый странный мужчина из известных мне. Вы что, устали от этой жизни, если осмеливаетесь говорить подобные вещи мне, императрице Ирине?

– Устал ли я от жизни? Да, Августа, пожалуй, что так. Порой мне кажется, что смерть и все, что грядет за ней, гораздо интересней. Но, в конце концов, вы задали мне вопрос, и я, по обычаю моего народа, отвечаю на него настолько правдиво, насколько это возможно.

– Клянусь своей головой, вы повторяетесь! – вскричала она. – Да разве вы не слышали, сверхневинный северянин, что бывает и такая правда, о которой не следует говорить, а тем более повторять ее?

– Я о многом наслышался в Византии, Августа, но никогда не обращал на это внимания… Старался не обращать. Кроме тех вещей, что непосредственно относятся к моим обязанностям…

– Да, еще одно. Как ее звали… эту девушку?

– Идуна Прекрасная.

– Эта Идуна, я уверена, навсегда потеряна для вас, и я не удивлюсь, если узнаю, что у вас в Византии есть возлюбленная, не так ли, Олаф Датчанин?

– У меня нет никого, – возразил я. – Женщины приятны, но за их любовь приходится платить очень дорогую цену. И все, они вместе взятые, не стоят и капли крови моего брата Стейнара, потерявшего жизнь из-за одной из них.

– Ответьте мне, капитан Олаф, а не являетесь ли вы членом новой секты отшельников, о которых сейчас так много говорят? Эти люди после того, как увидят женщину, обязаны держать свою голову в песке в течение пяти минут.

– Я никогда не слышал о них, Августа.

– Вы христианин?

– Нет. Но я уважаю эту религию… Или, скорее, ее последователей.

– Значит, вы язычник?

– Нет. Я вступил в единоборство с богом Одином и срубил ему голову вот этим мечом. Поэтому-то я и оставил Север, где все ему поклоняются.

– Кто же вы такой тогда? – воскликнула она, в раздражении топнув ногой.

– Я – капитан личной гвардии Вашего Императорского Величества, немного философ и посредственный поэт. На своем родном языке, не на греческом. Я также могу играть на арфе.

– Вы сказали «не на греческом», потому что опасаетесь, как бы я не попросила прочитать ваши стихи мне, чего я, конечно, не стану делать, Олаф. Солдат, философ, поэт, артист. И он отрекается от женщин! Но ведь это противоестественно – отвергать женщин, если только вы не монах. Наверное, вы такой оттого, что еще любите эту Идуну и надеетесь добиться ее в один прекрасный момент.