Смерть раненого зверя с тонкой кожей, стр. 19

– Эббот рассказал вам о своих планах?

– Нет.

Абсолютно сломленная и раздавленная, она говорила правду, и Шеппард это понял.

– Когда он ушел?

– Я не знаю. Он позвонил мне из какого-то паба после ланча и сказал, что наблюдение за квартирой снято.

– Мог что-то заподозрить?

– Возможно. Ему показалось, что это случилось чересчур быстро.

– Когда он вернется?

– Вечером. Он сказал, что позвонит и сообщит мне.

– Сюда?

– На общественный телефон в холле внизу.

– Ничего не упустит. Захочет узнать, чист ли горизонт, не так ли?

Джоан опустила голову.

– Не так ли?

– Да, – признала она.

– И ты скажешь ему, что все чисто, правда, дорогая?

Суперинтендант и Беттс стояли над ней, подавляюще глядя сверху вниз.

– Правда?

Она вяло кивнула, не глядя па них. Беттс взяла ее за подбородок, приподняла ее голову, заставляя смотреть на них.

– Ответь суперинтенданту, милая. Скажи "да".

– Да.

Беттс убрала руку, и голова Джоан, как тряпочная, снова упала. Они оставили ее одну, чтобы она оделась, а сами ушли в гостиную.

– Он у нас в руках, – сказал Шеппард. – Мы его взяли.

Его лицо светилось возбуждением и триумфом. Как и Джоан ранее, он чувствовал, что побеждает.

Каждый день охранники выводили его из темноты на прогулку, и каждый день солнечный свет бил Эббота в лицо не хуже крепкого кулака. Он чувствовал приближение жгучих клинков и плотно зажмуривал глаза, по свет кинжалом пронзал его бледные веки.

В течение десяти минут они водили его по огороженному забором двору под палящими солнечными лучами. Еще одна форма пыток. Каждый раз он радовался возвращению во мрак своей камеры.

По прошествии (по его подсчетам) трех недель Ричард нашел во дворе гвоздь, ухитрился со второго круга его поднять, и стал отмечать дни. Он даже нацарапал шахматную доску на земляном полу и играл сам с собой воображаемыми фигурами.

Ему необходимо было как-то себя занять, нужно было удержать свой рассудок. Его рассудок. Нередко он представлялся в виде темной плоскости, уходящей в бесконечность.

Глава 10

Это был нелегкий день для Фрэнка Смита. После скомканной беспокойной ночи и утомительного утра в обществе Нжала он намеревался ускользнуть домой, задрать на пару часов ноги и послушать музыку.

Но днем случилось непредвиденное. Ничего особенно страшного, но очень некстати для человека, который хочет попасть домой.

Произошла утечка информации, предположительно из пресс-службы отеля, о внезапном усилении охраны Нжала и его готовящемся переезде в деревню. Газетчики хотели знать, в чем дело. Они обратились в Ярд и в Службу, но в ответ получили лишь несколько неопределенных ответов. Почуяв тайну, они попытали счастья в Министерстве иностранных дел, где их сначала ввели в заблуждение, затем послали срочное сообщение Фрэнку Смиту, который мог (и должен был) этим заниматься, но решил переложить это на министра. Пусть народный избранник хотя бы однажды отработает свою чертову зарплату. Смит знал, что поступает мелочно, не как джентльмен, но он так чувствовал. Был сложный день.

Сначала Фрэнк позвонил чересчур высокомерному личному секретарю, который своим самым надменным голосом в очередной раз заявил, что его босс в данный момент недоступен. Это стало каплей, переполнившей чашу...

– Вы имеете в виду, – намеренно грубовато-дружелюбно начал Фрэнк Смит, – что он все еще трахает в зад эту черную пташку в Фулхэме? Он когда-нибудь вылезает из своего нового гнездышка?

Должно быть, это лишило секретаря дара речи, потому что в ответ Фрэнк не услышал ничего, кроме бессвязного лепета и громкого бульканья. Он повесил трубку и расхохотался, его настроение существенно улучшилось.

Затем он позвонил в Министерство иностранных дел и предложил провести днем пресс-конференцию, сделать там заявление и ответить на вопросы.

Пресс-конференция прошла успешно. В заявлении, фальшивом, но правдоподобном, говорилось, что до правительства дошли слухи, что террористическая группа ИРА планирует похищения или убийства важных политических деятелей, ожидающихся с визитами в Британию в период весна-лето. Конечно, это всего лишь слухи, возможно, даже провокация, но... Фрэнк Смит развел руками. Помните, как похитили Херрему [4]...

– А почему Нжала уезжает из Лондона?

– Навестить друзей в деревне.

– Мужского пола или женского? – спросил кто-то. – Или это глупый вопрос?

Некоторые мужчины рассмеялись на это проявление мужского шовинизма. Единственная женщина-журналист в зале презрительно фыркнула.

Выйдя из здания на Уайт Холл после пресс-конференции, Фрэнк Смит был приятно удивлен. В последний апрельский день за ночь погода подозрительно внезапно изменилась, из холодной и дождливой став теплой и солнечной. Он попытался вспомнить строчку из Шекспира об изменчивом блаженстве апрельского дня. Однако в воздухе висела гроза, и ему от этого сделалось как-то неспокойно.

Его ждала машина, и Фрэнк велел водителю отвезти его домой. Пока они ехали вдоль аллеи, он опустил стекло, чтобы полюбоваться зеленой травой и девушками в летних платьях, которые внезапно появились на солнце, похожие на цветы после дождя. Это было ежегодное чудо, никогда его не пресыщавшее. Лирика движения их бедер, груди, и ног, и развевающихся волос. Он ощутил старинное и вечное желание мужчины по отношению к женщине.

Он откинулся на сиденье, вздохнул и принялся думать о Джоан Эббот и упругой мягкости ее форм. Теперь ему казалось, что не следовало принимать всерьез ее "нет". Всем известно, что женщины всегда говорят одно, а имеют в виду совсем другое. Проблема была в том (помимо постоянно преследовавшего его чувства вины перед Ричардом), что Смит всегда был застенчив с женщинами. Они ему нравились, он вожделел и алкал их, но был робок с ними. Конечно, сексуальность иногда побеждала застенчивость, но отношения всегда оказывались скоротечными. Возможно, как и все мужчины, он боялся эмоциональных обязательств. Признак типичной мужской незрелости. Неудивительно, что он все еще ходил в холостяках. Фрэнк снова вздохнул и продолжил думать о Джоан Эббот.

Он продолжал думать о ней, когда машина свернула с Сент Джеймс-стрит на Пикадилли и поехала в западном направлении. Как только они проехали отель "Ритц", Фрэнк, крикнув водителю "Стой!", выпрыгнул из машины. Он был уверен, что увидел Ричарда Эббота. Но, нагнав пешехода, понял, что ошибся. Красный и запыхавшийся, он вернулся в машину. "Господи, я в плохой форме", – мелькнула мысль.

Они медленно тащились в потоке машин, едущих по Пикадилли, и Смит рассматривал пешеходов, спешащих по тротуару, больше мужчин, нежели женщин, автоматически ища Эббота, что было, конечно, нелепо, но он ничего не мог с этим поделать. Когда они доехали до угла Кенсингтона, он по-прежнему думал об Эбботе, и непосредственно перед Куинз Гейт, где находился его дом, велел водителю ехать в офис. Вдруг захотелось снова прослушать запись с голосом Эббота. Может быть, был упущен какой-то ключ, какая-то подсказка. Что-нибудь невидимое с первого взгляда.

Но, проиграв пленку несколько раз подряд, он не услышал в голосе Эббота ничего необычного, тот звучал спокойно и по-деловому, в нем не было ни одного намека, ни одной зацепки. Он позвал Элис и попросил послушать ее вместе с ним, но она ничем не смогла помочь. Да и не то, чтобы очень старалась. Уже было около шести вечера, и ей хотелось домой, вымыть голову и заняться мелкими домашними делами перед отпуском.

– Извини, я тебя задерживаю.

– Ничего, – вежливо ответила она, как обычно, не поднимая глаз. На ней тоже было летнее платье, и, когда она наклонилась вперед, слушая запись (вообще-то, она думала о паре облегающих джинсов, которые собиралась купить вечером, и совсем не слушала), его взгляду открылось начало темнеющей впадинки, где кончалась линия шеи и показывались начинающиеся изгибы груди. Две косули, пасущиеся на горе Галилейской. В кабинете было жарко, и Фрэнк старательно отводил взгляд.