Птичка певчая, стр. 47

Стараясь быть серьезной, я ответила:

— Я учительница, доктор-бей. Хотела служить своему делу. Вот меня и прислали сюда. Мне все равно. Я могу работать везде.

Доктор пристально рассматривал мое лицо.

— Значит, ты приехала сюда только для того, чтобы служить своему делу? Только ради просвещения, ради деревенских детей, не так ли?

— Да, это моя цель.

— В таком возрасте? С такой внешностью?! Лучше скажи правду. А ну, посмотри мне в глаза. Вот так… Ты думаешь, я так и поверил тебе?

Веселые, милые глаза доктора с белесыми ресницами, глубоко запрятанные между пухлых щек, казалось, читали у меня в душе.

— Нет, дочь моя, — продолжал он. — Это не главная причина. Дело и не в том, чтобы добыть себе средства к существованию. Сейчас, когда ты пытаешься скрыть, я вижу еще лучше. Разумеется, если я спрошу, кто ты, из какой ты семьи, где твой дом и так далее, ты мне ничего не ответишь? Вот видишь, вот видишь, как я все знаю. Здесь какая-то тайна. Но я не собираюсь копаться. Мне достаточно маленькой детали.

Мы оба замолчали.

После некоторого раздумья старый доктор сказал:

— Не позволишь ли ты мне оказать тебе маленькую услугу? Хочешь, я устрою тебя на более хорошее место? У меня есть кое-какие связи в министерстве образования.

— Нет, благодарю вас, я довольна своим местом.

Доктор опять улыбнулся, пожал плечами и шутливо сказал:

— Замечательно! Превосходно! Но знай, самопожертвование — это не так просто, как ты думаешь! Если тебе когда-нибудь придется туго, напиши мне несколько строк. Я оставлю тебе свой адрес. Не бойся, я поступаю так из самых чистых побуждений…

— Благодарю вас…

— Итак, с этим покончено. Теперь приступим к нашему делу. Объясню тебе твои обязанности.

Старик открыл дверь в соседнюю комнату. На покосившейся кровати лежал раненый, покрытый с головой солдатским плащом.

Доктор позвал:

— Ну, как, Молла, тебе лучше?

Раненый откинул плащ, хотел приподняться.

— Лежи, лежи, не шевелись. Болит у тебя что-нибудь?

— Нет, большое спасибо… Вот только скула немного ноет…

Доктор опять рассмеялся…

— Эх вы, дорогие медведи мои! Коленную чашечку он называет скулой, думает, что желудок на пятке. Но тем, кто станет у него на дороге, он спуску не даст. Заживет, Молла, все будет хорошо! Благодари аллаха, что пуля не прошла чуть левее. Хочешь через неделю выздороветь, встать на ноги? Не выйдет… Впрочем, если полежишь здесь, тогда другое дело. Тут тебе хорошо! Смотри только, исполняй все, что тебе скажет эта девушка. Понятно? Она теперь твой доктор, перевязывать тебя будет. Не вздумай делать глупости, пить какие-нибудь домашние лекарства или еще какую гадость, тогда пеняй на себя!.. Клянусь аллахом, я приеду и изрежу твою ногу на куски.

Доктор принялся разматывать бинты. Когда он прикасался к ране, больной вскрикивал: «Ах, бей!»

— Ну, ну, замолчи, — ворчал доктор. — Какой же ты мужчина? Не стыдно тебе! Смотри, какие огромные усы и бородища, а кричишь в присутствии крошечной девочки! У тебя пустяк, а не рана. Если бы я знал, что попаду к такой славной сестре милосердия, сам бы себе нарочно что-нибудь продырявил!..

Час спустя старый доктор и бородатый капитан покинули деревню.

На первый взгляд кажется: еще одна обыкновенная встреча в жизни. Не так ли? Но не помню, чтобы еще когда-нибудь подобные мимолетные встречи с людьми производили на меня такое незабываемое впечатление.

Зейнилер, 24 февраля.

Говорят, весна в этом году ожидается ранняя. Вот уже неделю стоит ясная погода. Все кругом залито солнцем. Если бы не снег на горных вершинах, можно было подумать, что наступил май.

Сегодня пятница. После обеда я начала рисовать акварелью портрет Мунисэ. Вдруг открылась дверь и в комнату вошла Хатидже-ханым. Платок ее сбился на шею, она тряслась. Я никогда не видела ее такой взволнованной и обеспокоенной.

— Аман 65, ходжаным, там, внизу, пришли какие-то два эфенди. Один из них как будто заведующий отделом образования. Приехал ревизию устраивать… Быстрей спускайся. Я боюсь с ними разговаривать.

Торопливо облачаясь в чаршаф, я улыбалась сама себе. Невиданное дело: король лентяев, который в кабинете боялся лишний раз шевельнуть пальцем, решился приехать сюда!

Внизу около двери в класс я увидела двух мужчин. Один был очень высокий, другой — совсем маленький.

Пока я искала глазами заведующего отделом образования, маленький мужчина подошел ко мне. В темноте трудно было различить черты его лица, я только заметила, что в глазу у него поблескивал монокль.

— Вы учительница? Честь имею… Я новый заведующий отделом образования Решит Назым. Почему здесь так темно? Не школа, а настоящий хлев!

Я распахнула классную дверь и сказала:

— Здесь немного светлее, эфендим.

Маленький господин как-то странно переступал. Для такого крошечного роста походка его была чересчур важной.

Переступив порог, он остановился и, размахивая рукой, словно на митинге, заговорил:

— Мон шер 66, ты посмотри! Какой мизер 67, какой мизер! Нужны тысячи свидетелей, иначе не поверят, что это школа. Каким надо быть радикалом!.. Ну, ты видишь, я тысячу раз прав, когда говорю: «Или все, или ничего!»

Теперь я разглядела гостей получше. Новый заведующий отделом образования, который на первый взгляд показался мне мальчишкой, каким-то новоиспеченным денди, был человеком лет пятидесяти, без всяких признаков растительности на лице. Он все время играл бровями, вертел глазами, при каждом слове его сморщенное личико принимало новое выражение.

Что касается второго, то это, напротив, был высокий сухощавый мужчина с тоненькими усиками. Он был такой длинный, что невольно горбился.

Заведующий отделом образования опять обратился ко мне:

— Ханым-эфенди, позвольте представить вам моего друга. Мюмтаз-бей — инженер губернского правления общественных работ.

Я ответила, чтобы хоть что-нибудь сказать:

— Вот как, эфендим?.. Очень приятно…

Заведующий отделом образования бродил ко классу, притопывал ногами, словно испытывая прочность пола, и концом своей тросточки дотрагивался до парт и учебных плакатов.

— Мой дорогой, у меня великие прожекты. Я все разрушу и заново построю. Это будут школы чистые, светлые! Горе тем, кто не даст мне ассигнований, которые я прошу! Я приехал в этот край, имея кое-что про запас. Стамбульская пресса, как артиллерийская батарея, находится в боевой готовности. Стоит мне подать маленький сигнал — и бах!.. бух!.. Начнется страшная бомбардировка. Ты понимаешь? Или я претворяю в жизнь все планы, которые у меня в голове, или покину этот пост!

Без сомнения, все эти красивые слова говорились только для того, чтобы пустить пыль в глаза мне, бедной деревенской учительнице.

Решит Назым поправил монокль и спросил:

— Сколько у вас учеников?

— Тринадцать девочек и четыре мальчика, эфендим…

— Хм, на семнадцать человек одна школа? Странная роскошь… Ты осмотришь здание, Мюмтаз?

— К чему?.. И так все видно.

Я заметила, что пока заведующий отделом образования распространялся о своих грандиозных «прожектах», Мюмтаз-бей украдкой поглядывал на меня. И вдруг он заговорил на ломаном французском языке, — очевидно, чтобы я не поняла.

— Послушай, дорогой… Заставь учительницу под каким-нибудь предлогом откинуть чаршаф. Сквозь чадру ее лицо сверкает, словно звездочка. Как она сюда попала?

Заведующий отделом образования пытался сохранить невозмутимость, но слова приятеля, кажется, покоробили его. Он ответил на еще более скверном французском языке:

— Прошу тебя, мой дорогой… Мы ведь в школе. Будь серьезным.

Решит Назым оттянул морщинистую кожу на подбородке, словно эта была резина, и задумался о чем-то. Наконец он решительно обернулся ко мне: