Труженики Моря, стр. 70

Эта безмерность и есть Ночь.

Все это тяготело над Жильятом и усиливало его. одиночество.

Понимал ли он это? Нет.

Чувствовал ли он это? Да.

Жильят обладал великим мятущимся умом и великим нетронутым сердцем.

VI. Жильят ставит ботик в боевую позицию

Спасение машины, задуманное Жильятом, как мы уже говорили, было подлинной подготовкой к побегу, а ведь известно, сколько надо терпения, чтобы побег подготовить. Известно также, какая требуется для этого изобретательность. Изобретательность, граничащая с чудом, а терпение – со смертной мукой. Так, некто Томас, узник замка архангела Михаила, ухитрился спрятать полстены в свой соломенный тюфяк.

Другой, узник Тюльской тюрьмы, в 1820 году срезал свинец с плоской крыши над галереей – местом прогулок арестантов.

Каким ножом? – никто не знает. Он расплавил этот свинец.

Где он добыл огонь? – неизвестно. Расплавленный свинец он вылил в форму. В какую форму? – это известно: сделанную из хлебного мякиша. Из свинца при помощи этой формы он смастерил ключ и умудрился открыть им замок, хотя до того он видел только замочную скважину. Такой же неслыханной ловкостью обладал и Жильят. Он мог бы подняться на обрыв Буарозэ и спуститься с него. Он был Тренком [165] разбитого судна и Латюдом [166] машины.

Море, словно тюремщик, караулило его.

Как ни был неприятен и неуместен дождь, Жильят извлек пользу и из него. Он мало-помалу возобновил запас пресной воды; но его жажда была неутолима, и он опустошал жбан почти так же быстро, как наполнял его.

И вот настал день, – очевидно, последний день апреля или первый день мая, – когда все было готово.

Плита, на которой стояла машина, была словно в раме, между восемью канатамд талей – четырьмя с одной стороны, четырьмя – с другой. Шестнадцать отверстий, через которые были пропущены канаты, на палубе и в подводной части соединялись желобами. Внутренняя обшивка судна была распилена пилой, деревянные части разрублены топором, железные перепилены напильником, обшивка подводной части судна удалена зубилом. Ту часть днища, на которой стояла машина, Жильят вырубил четырехугольником, чтобы спустить ее вместе с машиной как опору. Эти опасные качели держались только на одной цепи, ждавшей лишь прикосновения напильника. Когда завершаешь работу и цель так близка, быстрота – та же предосторожность.

Был отлив, самое подходящее время.

Жильят ухитрился снять коленчатый вал пароходных колес, концы которого могли помешать спуску. Ему удалось закрепить в вертикальном положении эту тяжелую часть в самой клетке машины.

Пришло время кончать. Жильят, как мы говорили, не чувствовал усталости, ибо не допускал ее, но зато ее чувствовали инструменты. Кузница понемногу выходила из строя. Каменная наковальня раскололась. Воздуходувка слушалась плохо:

она приводилась в действие морской водой, поэтому все пазы покрывались отложениями соли, затруднявшими ее работу.

Жильят отправился в бухту «Человек», внимательно осмотрел ботик и удостоверился, что все цело и невредимо, включая четыре кольца, ввернутые в правый и левый борт; затем он поднял якорь и, взявшись за весла, пригнал лодку к Дуврам.

Для нее хватило бы места в промежутке между Дуврами.

Там было достаточно глубоко и широко. Жильят с первого же дня заметил, что лодку можно подвести под самую Дюранду.

И все же этот маневр был необычайно труден, он требовал ювелирной точности. Вводить лодку в теснину меж скал следовало тем более осторожно, что Жильяту для достижения цели пришлось идти задним ходом, рулем вперед. Важно было, чтобы мачта и такелаж лодки остались впереди Дюранды, против узкого входа в ущелье.

Такое сложное маневрирование оказалось нелегкой задачей даже для Жильята. Здесь уже недостаточно было только повернуть румпель, как в бухте у скалы «Человек», тут приходилось одновременно толкать, тянуть, грести и бросать лот. Жильят потратил на все это не менее четверти часа, но своего добился.

Спустя пятнадцать – двадцать минут лодка была установлена под Дюрандон. Она стояла как бы на шпринге. При помощи обоих якорей Жильят поставил ее фертоинг. Большой якорь был положен таким образом, что ботик мог выдержать самый сильный и опасный ветер, то есть западный. Потом, воспользовавшись ганшпугом и шпилем, Жильят спустил в лодку на приготовленных для этого стропах оба ящика с разобранными колесами. Ящики заменяли балласт.

Избавившись от них, Жильят привязал к крюку на цепи шпиля строп нок-талей, которые должны были регулировать и тормозить большие тали.

Сейчас для Жильята недостатки ботика оказались достоинствами: на нем не было палубы, и поэтому груз можно было опустить глубже и поставить прямо на дно; мачта была установлена в носовой части, пожалуй, чересчур близко к носу, поэтому грузить было удобнее, а так как она не касалась днища Дюранды, то ничто не должно было помешать Жильяту отчалить; ботик походил на деревянный башмак, а лодка такой формы всех устойчивее и надежнее в плавании.

Вдруг Жильят заметил, что море покрылось барашками.

Он осмотрелся, чтобы узнать, откуда налетел ветер.

VII. В опасности

Дул небольшой бриз, но дул он с запада, – несносная и излюбленная привычка ветра в пору равноденствия.

В зависимости от ветра прилив в Дуврском рифе ведет себя по-разному. Волны врываются в теснину то с востока, то с запада, смотря по тому, откуда их гонит ветер. Если море надвигается с востока, оно спокойно и кротко, если с запада – оно полно ярости. Объясняется это тем, что восточный ветер, дующий с материка, не очень силен, а западный, промчавшийся по Атлантическому океану, несет мощное дыхание безбрежных морских просторов. Даже чуть заметный ветерок с запада внушает тревогу. Он катит огромные валы из безграничного пространства, загоняя в теснину слишком много волн сразу.

Вода, ринувшаяся в узкий пролив, всегда страшна. Она подобна толпе; избыток чего бы то ни было подобен жидкости: когда то, что желает вместиться, превышает по количеству то, что может вместиться, в толпе неизбежна давка, а в проливе волнение. Пока властвует западный ветер, пусть даже самый легкий бриз, Дувры два раза в день подвергаются штурму. Прилив растет, вода напирает, скала противится, теснина впускает неохотно, волна, насильно вгоняемая в нее, вздымается, ревет, и разъяренный вал бьется о стены океанской улицы. Поэтому Дувры, чуть потянет ветром с запада, представляют собою необычайное зрелище: вокруг рифа на воде тишь и гладь, а внутри громы и молнии. В таком местном и ограниченном волнении нет ничего общего с бурей; это только мятеж волн, но он ужасен. А северные и южные ветры лишь разбиваются о стены рифа, и тогда только слегка играет волна в узком проливе. Небольшая подробность, о которой нужно вспомнить: восточный вход в теснину примыкал к утесу «Человек»; опасные западные ворота были на противоположном конце рифа, как – раз между двумя Дуврами.

У этих-то западных ворот и находился Жильят с потерпевшей крушение Дюрандой и ботиком, поставленным фертоинг.

Гибель казалась неизбежной. Для неминуемой катастрофы вполне было достаточно того слабого ветра, который подул в это время.

Пройдет несколько часов, и возрастающий прилив, взбухая, ринется в дуврскую теснину и возьмет ее с боя. Уже шумели первые волны. Вслед за бурлящим валом, посланцем Атлантического океана, будто собирались хлынуть сюда все его воды. Ни шквала, ни урагана; просто могучая волна, а в ней движущая сила; волна, отхлынувшая от берегов Америки и одним броском в две тысячи лье докатившаяся до Европы.

Эта волна – исполинский рычаг океана – натолкнулась бы на разверстый зев рифа и, прижатая к Дуврам, к двум сторожевым башням, двум столбам ущелья, вздуваясь от прилива, вздуваясь от препятствия, отбрасываемая утесом, подхлестываемая ветром, насильно овладела бы рифом и, преодолев преграду, вся в водоворотах, с бешенством скованной стихии ворвалась бы в ущелье меж двух стен, натолкнулась бы там на лодку и Дюранду и разбила бы их в щепы.

вернуться

165

Барон Тренк (XVIII в.) содержался по приказу прусского короля Фридриха II девять лет в одиночном заключении в Магдебургской крепости, закованный в кандалы.

вернуться

166

Латюд в угоду фаворитке Людовика XV, маркизе Помпадур, был арестован по пустячному обвинению и провел в парижских тюрьмах, главным образом в Бастилии, тридцать пять лет; был выпущен незадолго до революции, в 1784 г.