Бюг-Жаргаль, стр. 32

Она снова упала без чувств, на этот раз уже от горя. Я не мог больше медлить; решение мое было твердо. Я передал ее Бюг-Жаргалю, который смотрел на меня полными слез глазами.

– Значит, ничто не может удержать тебя? – спросил он. – Я ничего не прибавлю к тому, что ты видишь. Как можешь ты противиться Марии? За каждое слово, сказанное ею, я пожертвовал бы целым миром, а ты не можешь пожертвовать своей смертью!

– Честью, – возразил я. – Прощай, Бюг-Жаргаль, прощай, брат! Я завещаю ее тебе.

Он взял меня за руку; он был задумчив и, казалось, плохо слушал меня.

– Брат, в лагере у белых находится один из твоих родственников; я передам ему Марию; что до меня, я не могу принять завещанное тобой.

Он указал мне на остроконечную скалу, которая возвышалась над всей окружающей местностью.

– Видишь этот утес? Как только сигнал о твоей смерти появится на его вершине, ружейный залп тотчас возвестит и о моей. Прощай.

Не задумываясь над непонятным значением его последних слов, я крепко обнял его, поцеловал бледный лоб Мари, которая начала понемногу приходить в себя благодаря заботам своей няни, и стремительно убежал от них, боясь, как бы первый взгляд и первая мольба Мари не отняли у меня всю мою решимость.

XLIX

Я убежал и углубился в чащу леса, следуя по проложенной нами тропинке и не смея оглянуться назад. Чтобы заглушить осаждавшие меня мысли, я мчался, не останавливаясь, сквозь кустарник, через поляны и холмы, пока не вышел, наконец, на гребень горы и не увидел перед собой лагерь Биасу с неправильными рядами тележек и шалашей, кишевший внизу, как муравейник. Тут я остановился. Я достиг конца моего пути и моей жизни. Усталость и волнение сломили мои силы; я прислонился к дереву, чтобы не упасть, в то время как глаза мои рассеянно блуждали по развернувшейся у моих ног роковой саванне.

До этой минуты мне казалось, что я уже испил всю чашу горечи и желчи. Но я еще не испытал самой жестокой муки – подчиниться нравственной силе, более могущественной, чем сила внешних событий; быть счастливым – и добровольно отказаться от счастья, быть живым – и самому отказаться от жизни. Что значила для меня жизнь несколько часов тому назад? Тогда я не жил: глубокое отчаяние – это подобие смерти; оно заставляет желать смерти настоящей. Но я спасся от этого отчаяния; я вновь обрел Мари; мое умершее счастье словно воскресло; прошлое снова стало будущим, и все мои угасшие мечты вновь засияли еще ярче прежнего; наконец сама жизнь, молодая жизнь, полная любви и очарования, развернулась передо мной, сверкая, до самого горизонта. Я мог снова начать эту жизнь; все призывало меня к ней, и во мне и вокруг меня. Никакого реального препятствия, никакой видимой преграды! Я был свободен, я был счастлив, и все же мне надо было умереть. Я сделал только шаг в этом раю и уже должен был отступить; какой-то долг, даже не слишком настоятельный, заставлял меня идти назад, навстречу казни. Смерть – ничто для души увядшей и охладевшей в страданиях; но как страшен удар ее ледяной руки тому, чье расцветшее сердце согрето всеми радостями бытия! Я испытывал это теперь; я на мгновение вышел из гроба и в этот краткий миг вкусил самые небесные из всех земных радостей: любовь, преданность, свободу; и вот мне надо было снова сойти в могилу!

L

Когда я справился с этой слабостью, вызванной мучительными сожалениями, мною овладело какое-то исступление; быстрыми шагами направился я в долину; я хотел одного – скорее покончить со всем. Подойдя к сторожевым постам негров, я назвал себя. Часовые с удивлением оглядели меня и отказались впустить обратно в лагерь. Горькая насмешка судьбы – мне пришлось чуть ли не просить их об этом. Наконец двое из них взялись отвести меня к Биасу.

Я вошел в пещеру главнокомандующего. Он перебирал орудия пытки, лежавшие перед ним, проверяя их исправность. Шум, произведенный нами при входе, заставил его оглянуться; он ничуть не удивился при моем появлении.

– Видишь? – сказал он, указывая на отвратительные предметы, окружавшие его.

Но я остался спокоен; я хорошо знал жестокость этого «героя человечества» и твердо решил перенести все не дрогнув.

– Пожалуй, Леогри очень повезло, что его только повесили! А? Как ты думаешь? – спросил он усмехаясь.

Я ответил ему взглядом, полным холодного презренья.

– Предупредите господина капеллана, – сказал Биасу одному из своих адъютантов.

Некоторое время мы оба молчали, пристально глядя друг на друга. Я рассматривал его; он наблюдал за мной.

Вошел Риго; он казался взволнованным и шепотом сказал что-то Биасу.

– Позвать всех моих военачальников, – спокойно приказал тот.

Четверть часа спустя военачальники, в своих причудливых одеяниях, собрались перед пещерой. Биасу встал.

– Слушайте, amigos, [110] – обратился он к ним. – Завтра на рассвете белые собираются напасть на нас. Позиция у нас невыгодная; надо ее оставить. Как только зайдет солнце, все мы снимемся отсюда и направимся к испанской границе. Макайя, вы с вашими беглыми пойдете в авангарде. Падрежан, вы должны заклепать дула орудий, отнятых у артиллерии Пралото; мы не можем тащить их с собой в горы. Молодцы из Круа-де-Букэ выступят вслед за отрядом Макайи. За ним тронется Тусен с черными из Леогана и Тру. Если гриоты и гриотки посмеют поднять хотя бы малейший шум, они будут иметь дело с палачом. Подполковник Клу раздаст английские ружья, выгруженные на мысе Каброн, и поведет так называемых свободных мулатов по тропинкам Висты. Пленных, если они остались, перебить. Патроны надрезать; стрелы отравить. Высыпьте три бочки мышьяка в родник, откуда берут воду для лагеря; белые примут его за сахар и будут пить без опасения. Войска из Лимбэ, Лондона и Акюля двинутся сразу за отрядами Клу и Тусена. Завалите обломками скал все дороги в саванну; обстреляйте все тропинки, подожгите леса. Риго, вы останетесь подле нас. Канди, вы соберете мою личную охрану. Черные Красной Горы образуют арьергард и покинут долину только на рассвете.

Тут он наклонился к Риго и тихо сказал ему:

– Это черные Бюг-Жаргаля; хорошо, если бы их тут уничтожили! Muerta la tropa, muerto el gefe! [111]

– Ступайте, братья! – закончил он, выпрямившись во весь рост. – Пароль вы узнаете от Канди.

Военачальники удалились.

– Генерал, – сказал Риго, – надо отправить депешу Жана-Франсуа. Дела наши плохи; она могла бы задержать белых.

Биасу поспешно вытащил ее из кармана.

– Хорошо, что вы мне напомнили; но в ней столько грамматических ошибок, как говорят белые, что они только посмеются над ней. Послушай, хочешь спасти свою жизнь? – и он протянул мне бумагу. – Я так добр, что еще раз предлагаю тебе это, несмотря на твое упорство. Помоги мне переделать письмо; я продиктую тебе свои мысли, а ты изложишь их «стилем белых».

Я отрицательно покачал головой. Биасу, видимо, был раздосадован.

– Значит, нет? – спросил он.

– Нет, – ответил я.

– Подумай хорошенько, – сказал он настойчиво, бросив выразительный взгляд на инструменты палача, которыми он развлекался.

– Я уже все обдумал и потому отказываюсь, – ответил я. – Ты, видно, боишься за себя и за своих; ты рассчитываешь задержать этим письмом наступление и месть белых. А мне не нужна моя жизнь, если она послужит к спасению твоей. Прикажи начать пытку.

– Так, так, muchacho, [112] – проговорил Биасу, отталкивая ногой орудия для истязаний, – ты, кажется, стал уже привыкать к их виду. Очень жаль, но у меня нет времени испробовать их на тебе. Положение у нас опасное; я должен как можно скорее выйти из него. Значит, ты не желаешь быть моим секретарем? Пожалуй, ты прав, я все равно убил бы тебя потом. Тому, кто знает тайну Биасу, не быть в живых; кроме того, милейший, я обещал нашему капеллану, что ты будешь убит, – он обернулся к оби, только что вошедшему в пещеру. – Почтенный отец, готова ваша команда?