Барабаны осени. Книга 1. О, дерзкий новый мир!, стр. 96
Они были — по крайней мере, так сказал мне Джейми, — из племени тускара. С его даром мгновенно усваивать новые языки он уже принялся тыкать пальцем в разные предметы и повторять их индейские названия. Можно не сомневаться, что к рассвету он уже начнет обмениваться с ними неприличными анекдотами, сонно подумала я; впрочем, они и сейчас уже хохотали, как сумасшедшие.
— Эй, — окликнула я его, натягивая на себя край пледа. — Ты как, в порядке? Имей в виду, я не смогу ночью проснуться, чтобы оказать тебе медицинскую помощь. Ты не собираешься потерять сознание и свалиться головой в костер?
Джейми рассеянно погладил меня по голове.
— Я отлично себя чувствую, Сасснек, — сказал он. Подкрепив силы едой и виски, он, похоже, и думать забыл о схватке с медведем. Но вот как он будет себя чувствовать утром, это другой вопрос, подумала я.
Но я уже не могла тревожиться ни из-за этого, ни из-за чего-либо еще; моя голова отчаянно кружилась, поскольку кровь перенасытилась адреналином, табаком и виски, и я просто отползла в сторонку, чтобы взять свое одеяло. А потом, свернувшись в клубок рядом с Джейми, я начала медленно погружаться в сон, плавая в волнах священного дыма и спиртных паров, и глядя в тусклые, безжизненные глаза медведя.
— Догадываюсь, как ты себя сейчас чувствуешь, — пробормотала я — и заснула.
Глава 16
Первый закон термодинамики
Я проснулась внезапно, сразу после рассвета, почувствовав жгучую боль в макушке. Я несколько раз моргнула и подняла руку, чтобы выяснить, в чем дело. Мое движение спугнуло большую серую сойку, которая пыталась выдернуть у меня пучок волос, и она стремительно взлетела на ближайшую сосну, истерически вопя.
— Пожалуй, ты права, подруга, — пробормотала я, потирая голову, но не в силах при этом удержаться от улыбки. Мне много раз говорили, что мои волосы по утрам выглядят, как воронье гнездо; ну, наверное, в этих словах и вправду что-то было. Индейцы исчезли. К счастью, медвежья голова исчезла вместе с ними. Я осторожно ощупала собственную голову, но кроме тоненькой прядки, выдранной крылатой хулиганкой, ничего интересного не обнаружила. Вроде бы мой череп был цел. Так что если я вчера и чувствовала себя полностью разбитой, то это скорее было следствием совместного воздействия виски, табака и адреналина.
Моя расческа лежала в небольшой сумке из оленьей коже, в которой я держала свои личные вещи и кое-какие самые необходимые медикаменты, которые, как я полагала, могут понадобиться в пути. Я осторожно села, не желая разбудить Джейми. Он лежал поодаль от меня, на спине, скрестив на груди руки, безмятежный, как мумия фараона в своем саркофаге. Впрочем, Джейми выглядел куда колоритнее, нежели какой-нибудь фараон. На него падала тень дерева, и пятнышки солнечного света, пробивавшегося сквозь листву, подкрадывались к Джейми, подобравшись уже к концам его волос. И в чистом, холодном утреннем свете он был похож на Адама, только что вышедшего из рук Творца.
Вот только он был куда сильнее помят, чем Адам; при ближайшем рассмотрении его можно было скорее подумать, что это моментальный снимок, сделанный сразу после того, как бедолагу выбросили из Эдема на землю. В нем не было того хрупкого совершенства, каким следует обладать только что вылепленному из глины существу; не было и той свежей красоты, что может быть присуща юному любимцу самого Бога. Нет, передо мной лежал мужчина, полностью сформировавшийся, могучий; каждая черта его лица, каждый изгиб его тела говорили о немалой мощи и о недавней борьбе, о способности взять мир за глотку и подчинить его себе.
Я, двигаясь очень осторожно, стараясь не издавать ни звука, дотянулась-таки до своей сумки. Да, я не хотела его будить; мне так редко выпадала возможность полюбоваться на него спящего. Он всегда спал как кошка, готовый вскочить при малейшем намеке на какую-то угрозу, и обычно поднимался с постели вместе с первыми проблесками утреннего света, когда я еще плавала в безмятежных снах. Но сейчас он спал. То ли он накануне напился куда сильнее, чем мне казалось, то ли этот долгий сон был следствием полученных ран, — ведь во сне тело само излечивает себя, нужно только дать ему такую возможность.
Костяная расческа коснулась моих волос, и я почувствовала себя совсем хорошо. Наконец-то я могла никуда не спешить. Поблизости не было ни младенцев, которых нужно срочно кормить, ни детей постарше, которых необходимо немедленно разбудить и отправить в школу, и даже работы. Ни одного пациента, нуждающегося в заботе, ни единого отчета или медицинской карты, ожидающей заполнения.
Ничто не могло быть менее похожим на стерильную клетку госпиталя, нежели вот это место, подумала я. Ранние пташки подняли бодрый шум, разыскивая среди листвы червяков; прохладный мягкий ветер овевал нашу поляну. Я почувствовала слабый запах высохшей крови и запах остывшей золы, донесшийся со стороны кострища.
Наверное, именно запах крови заставил меня вспомнить о моем госпитале. С того самого момента, когда я впервые вошла в него, я знала, что он должен стать тем местом, где я буду работать, моей естественной средой обитания. Но теперь я оказалась вдали от него, в диком, первозданном лесу, высоко в горах. И это показалось мне странным.
Распущенные волосы щекотали мои обнаженные плечи, но это было приятное ощущение. Воздух был довольно прохладным, и по моей коже пробежали легкие мурашки, а соски моих грудях вдруг покрылись тоненькими морщинками. Как древней старухи, подумала я с улыбкой. Пора было одеваться.
Я откинула плотное льняное одеяла и тут же увидела следы засохшей крови на своих бедрах и животе. А заодно ощутила влагу между бедрами, и поспешила ощупать себя. Но запах влаги был чуть молочный, с мускусным оттенком; это был не мой запах.
Этого было достаточно, чтобы мои мысли вернулись к тому, что мне приснилось, — ну, по крайней мере, я полагала, что это должно было быть сном; огромное медвежье тело нависло надо мной, черное, как самая черная ночь, пахнущее кровью… и от ужаса мое сонное тело ослабло, утратив способность двигаться.
Я лежала, почти не дыша, прикидываясь мертвой, а он щупал и обнюхивал меня, обжигая горячим дыханием мою кожу, и мягкий мех прижимался к моей груди удивительно нежно и ласково…
А потом на краткое мгновение ко мне вернулось сознание; сначала холод, потом жар, и обнаженное тело с гладкой кожей, ничуть не похожей на медвежью шкуру, прижимается ко мне… и после — снова смутный провал в пьяную несвязицу, и медленное, глубокое совокупление, и оргазм, погрузивший меня в сон… и мягкое шотландское ворчание над моим ухом.
Я посмотрела вниз и увидела полумесяц на своем плече — это был след укуса, и он был земляничного цвета.
— Ну, тогда нечего и удивляться, что ты до сих пор спишь, — с легким порицанием сказала я. Солнечный луч коснулся щеки Джейми, осветил одну бровь, заставив ее разом вспыхнуть огнем, как вспыхивает спичка. Он не открыл глаз, но в ответ на мои слова по его лицу расплылась медленная, нежная, счастливая улыбка.
Индейцы оставили нам нашу долю медвежьего мяса, тщательно завернув его в кусок промасленной кожи и подвесив повыше на ветвях ближайшего дерева, чтобы оно не привлекло внимания всех окрестных скунсов и енотов. После завтрака и краткого купания в ручье Джейми внимательно осмотрелся, чтобы определить направление, в котором нам предстояло теперь двигаться. Ему не нужен был компас, ему было достаточно солнца и горных пиков.
— Туда, — сказал он, показывая на далекую голубую вершину. — Смотри, видишь, там седловина, а рядом гора пониже? По другую сторону того перевала — земли индейцев; по новому договору с ними там и проходит граница, по хребту.
— И что, кто-нибудь действительно обследовал те места, чтобы нанести линию границы на карты? — Я недоверчиво всматривалась в длинный зубчатый хребет, похожий на пилу, — горы возвышались над долинами, заполненными утренним туманом. Вершины вздымались над нами, как бесконечно повторяющиеся миражи, отражая друг друга, и их цвет менялся от густо-зеленого до голубого и пурпурного, а самые дальние пики казались черными и вырисовывались на фоне прозрачного неба, как некие фантастические иглы.