Купол на Кельме, стр. 2
При упоминании об «интересном человеке» я почему-то испытываю неприязнь к этому Маринову.
А фамилию такую я слышал, вспоминаю. Мне говорили: «Был хороший полевой геолог Маринов. Потом запутался, залез в дебри теории, пытается опровергнуть основы, чудак. И так на двух геологов три теории».
Да, в геологии теорий много. Предмет у нас такой: мы спорим о ненайденных месторождениях, невидимых пластах, событиях, случившихся миллионы и миллиарды лет назад. Миллиард – число, не поддающееся воображению. Я, например, не прожил на свете миллиарда секунд. За миллиард лет от самых грозных катастроф остаются неясные следы, пунктирные намеки. Даже высокие горы стираются до основания, суша становится морским дном или превращается в камень. На полуторакилометровом слое из окаменевшего ила, песка и пыли стоит Москва. Русская равнина и все другие – это занесенные пылью веков морщины планеты, – так предполагалось до сих пор.
Ненайденные месторождения, предполагаемые события – вот материал, над которым размышляет геолог. Фактов мало – они как островки в море догадок. Люди солидные уважают только факты, они твердо стоят на твердой земле и презирают предположения. Легкомысленные или отважные очертя голову бросаются в океан неведомого со своей стотысячной догадкой. Видимо, «очень интересный» шеф Ирины принадлежит к этой категории. Кто же он – отважный или легкомысленный?
5
Маринов стоял на трибуне – сорокалетний атлетического вида мужчина, слишком громоздкий для комнаты. Пиджак ему был узковат. Он был похож на борца-чемпиона, надевшего обычный костюм, а такие люди лучше выглядят в майке и трусах.
Да, судя по внешности, Маринов, видимо, был хорош в поле – с киркой, с лопатой или молотком… А тут он топчется на трибуне, беспомощный, как медведь в тенетах. Что-то хочет опровергнуть и опрокинуть.
Маринов заметно волновался: отирал лоб платком, поправлял галстук, откашливался. Я заметил, что у Ирины появился румянец на щеках, и окончательно настроился недоброжелательно. «Ну что можно открыть принципиально нового в Приволжской области? – подумал я. – Были там толковые люди, изъездили вдоль и поперек. Самомнение у этого Маринова, воображает себя умнее всех».
Должно быть, Маринов не один раз слышал подобные возражения, потому что начал он с оправданий.
Нет, он не воображает себя умнее всех. Тот, кто находит новое, необязательно самый умный. Рабочий, который изобрел новый клапан для насоса, не выше Галилея. Но он использует все достижения механики от Галилея до наших дней и превосходит Галилея на своем участке.
За открытиями не всегда нужно ехать в неизведанные страны – и в старых районах можно найти новое, когда встает новая задача. В прошлом веке не искали урановых руд и не находили их поэтому. Находит тот, кто ищет. Новое видит тот, у кого новая точка зрения. У него, Маринова, новая точка зрения. На то свои причины…
Вероятно, у Маринова были наилучшие намерения – он уверял, что он не зазнайка. Но, когда человек стоит на трибуне перед видными учеными, седовласыми академиками, и битых полчаса рассуждает, по какой причине он превзошел их, это производит плохое впечатление.
Потом Маринов перешел к фактам: вот что он увидел в Приволжской области. Он хотел быть беспристрастным – давал описания, чтобы мы сами делали выводы. Но беда в том, что он-то всё видел своими глазами, а мы слушали его описания. По словесному описанию представить себе человека невероятно трудно, местность – еще труднее. А думать об этой местности и делать выводы вовсе невозможно. Зал скучал, зевал, перешептывался. И я среди других с нетерпением ожидал, когда же Маринов кончит перечислять известняки и глины.
Поэтому вывод Маринова был неожиданным и для меня и для всех. Вопреки мнению геологов, Маринов утверждал, что под Русской равниной нет «морщин» (складок, как говорят геологи), что фундамент равнины – плоская глыба, расколотая трещинами, и что вдоль трещин надо искать полезные ископаемые, в частности нефть, а до сих пор искали ее неверно.
«Ого, хватил! – подумал я. – Искали неверно, но находили. Нашли на Урале, в Башкирии, на Эмбе…»
Зал загудел неодобрительно. Всем показалось, что Маринов слишком много берет на себя.
И действительно, начались выступления одно другого резче.
Худой и долговязый палеонтолог нашел у Маринова две ошибки и намекнул, что докладчик человек несведущий. «Предельщиком» назвал Маринова какой-то областной геолог за то, что тот утверждал, что нефть есть возле трещин, а не на всей территории Приволжской области. Выступали еще многие, всех не упомнишь, а под конец – Толя Тихонов, мой однокурсник, ныне аспирант (он обогнал меня, пока я был на фронте), изящный молодой человек, великий мастер страстно громить… Толя заговорил о моральном облике советского ученого, намекая на то, что в научном институте не может оставаться такой человек, как Маринов.
Но странное дело: чем резче на него нападали, тем больше я ему симпатизировал. Когда пятеро бьют одного, невольно хочется прийти ему на помощь, не разбирая, кто виноват.
На Ирину жалко было смотреть. Она то бледнела, то покрывалась красными пятнами. А когда заговорил Толя, у нее даже губы посинели.
– Ну, как он может, как может?.. – шептала она.
Толя заколотил последний гвоздь в гроб. После него уже нечего было сказать. И тогда поднялся с колокольчиком в руке академик Вязьмин. Он предложил прекратить прения. Зал зааплодировал. Люди просто устали – в комнате было жарко, нечем дышать, от духоты и напряжения болела голова… Многие исподтишка курили, пряча папиросы в рукава.
– Хочу сказать несколько слов в заключение, – сказал академик, когда шум улегся. – Обсуждение прошло активно, выступали многие. Большинство против докладчика. Но ведь мы знаем, что научные споры не решаются большинством голосов. И я со своей стороны не могу сказать, что я удовлетворен обсуждением. Боюсь, что мы мало помогли докладчику… конкретными советами. И много сказали не по существу, насчет морального облика в частности. Предельщики – люди плохие, бесспорно. Но, рискуя прослыть предельщиком, я утверждаю, что нефть встречается не повсюду, и очень не хотелось бы бурить там, где ее нет. Докладчик предлагает новый метод поисков нефти. Его опровергли, но никто другой не предложил новых методов. Товарищ Маринов просит, чтобы его послали на Югорский кряж. Это обойдется в сто – сто двадцать тысяч. Свободных средств у нас нет, но я припомнил, что Югорский кряж – в плане геологического картирования, и наш институт посылает туда три партии. Может быть, один маршрут мы дадим Маринову. Другой, скажем, нашему уважаемому специалисту по морали… (Бедный Толя Тихонов! Попался на зубок!) У вас, товарищ Маринов, будет двойная нагрузка. Вам надо будет и карту составить, и искать новые доказательства. Но кто берется спорить с академиками, должен работать за четверых. И еще одно добавлю: Ленина вы давно читали? Помните, как материалисты говорили: «Prove the pudding is the eating», иначе говоря: «Если пудинг съедобен, это доказывает, что он существует». Так вот: докажите, что ваш пудинг съедобен, что вашим методом можно найти нефть. Если найдете, все возражения отпадут, люди поймут, что ваши рассуждения полезны, надо их изучать. А не найдете, значит, теория ваша словесная, пригодная только для дискуссий. Спорить вам никто не запретит, но на вторую экспедицию не рассчитывайте. Подходят вам такие условия?
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Поистине это был день великих неожиданностей – настоящее первое апреля. Разрешено продолжать работу, разрешено ехать в экспедицию. Я видел, как Маринов выходил из зала, – раскрасневшийся, счастливый, ничего не видя от волнения, он топтался на месте, пожимая протянутые со всех сторон руки…
А поздравлять было еще рановато. Требовалось представить доказательства. Требовалось организовать экспедицию, в конце мая следовало выехать из Москвы, а сегодня первое апреля. Даже помощников трудно найти: почти все геологи разобраны еще с зимы… И в тот же вечер Ирина передала мне приглашение Маринова – он звал меня к себе домой познакомиться.