Приключения 1969, стр. 89

— Здравствуй, — говорит он и тяжело садится на стул.

— Здравствуйте, — отвечаю я.

Директор смотрит в пол.

Учительница молчит. Я взглядываю на нее, и у меня начинает дрожать пластинка в руках.

— Поздравляю, — говорит директор. — Ты теперь комсомолец.

— Спасибо.

Директор не сводит глаз с пластинки, которая дрожит все сильнее.

— Алеша, положи пластинку.

Как бы нехотя я кладу пластинку на радиолу и ставлю адаптер.

— Краус письмо прислал, — говорит директор.

— Я понимаю, — говорю я, глядя на вращающийся диск, и повторяю: — Краус письмо прислал.

Учительница пятится назад и притворяет дверь. Она пятится назад, задевая бедром педаль велосипеда, и колесо начинает вращаться с легким треском. Она пятится назад, подальше от этой двери, за которой мальчику разбивают сердце, и останавливается в коридоре. И тут за дверью начинается песня. Сначала она звучит тихонько, потом громче. «Я люблю тебя, Вена…» — запевает голос. И учительница не сразу понимает, что это пластинка. «Горячо, неизменно…» Кажется, голос звучит кощунственно. Но вальс, который просили поставить ребята, становится все громче. Гремит этот Венский вальс. Вот он уже гремит в мощных рупорах. Он звучит все громче, все яростней. Он звучит как сопротивление смерти. В уши бьет тишина. Это захлопнулась дверь.

А снизу, из дальнего зала, эхом доносится музыка Венского вальса…

…Пули откалывают щепки от потолка, и они падают мне на лицо. Потом треск пистолетных выстрелов смолкает. Смолкает и автоматная стрельба. Я открываю глаза. Эсэсовская шинель с тлеющим карманом лежит на полу. Однако красавец мужчина жив и даже, по-моему, не ранен. Он достает из кармана френча последний патрон и аккуратно вводит его прямо в ствол моего ТТ. Он снимает фуражку и приглаживает волосы. Он всегда был чертовски аккуратен» Во дворе немцы кричат, чтобы он сдавался. Он оборачивается ко мне.

— Прощай, малыш… — говорит он. — Молодец, что плюнул… Плевали мы на них!

Он закладывает ствол пистолета себе в рот, и я закрываю глаза, чтобы не видеть, как выстрел разносит ему затылок. Я слышу, как с топотом вваливаются немцы, как они что-то мягкое волокут вон из избы, как на дворе начинается возня, брань и крики. И тут чудовищный грохот сотрясает воздух, и стена избы отворачивается в сторону, как дверца шкафа, и становится виден берег, где над мостом растет черная туча взрыва. Я понял: их танки уже не пройдут и сейчас начнется наше наступление.

Да, он всегда был чертовски аккуратен!

…Я очнулся потому, что женское лицо склонилось надо мной и милый голос сказал по-русски: «Тося, примите раненого…» Нежные руки поднимают меня с пола, им помогают другие руки. Меня укладывают на носилки и выносят из избы. Я вижу колонны солдат, которые движутся по шоссе в белых полушубках, окутанные паром. Танки скрежещут на поворотах. Когда меня проносят по двору, я вижу военных и штатских, которые стоят без шапок, опустив головы, около человека в эсэсовской форме, лежащего на земле с лицом, закрытым фуражкой. Рядом солдаты заканчивают рыть могилу. Полковник из разведотдела — из штаба фронта, — наклонившись, отбрасывает в сторону эсэсовскую фуражку и накрывает его лицо своей фуражкой со звездой. Последний раз я вижу белое как мел лицо этого человека и усики, темные от крови.

Есть такая молодая женщина, ее зовут Катя.

Мы с ней кончаем читать на стенде сегодняшнюю «Правду» и идем по улице, взявшись за руки; Некоторые ходят под руку. Это ерунда. Или она ведет его под руку, и тогда у него вид глупый, как у именинника, или он ведет ее, и тогда у нее вид какой-то неискренний. Ходить надо держась за руки. Это проверено. Мы идем по улице, и на газетных листах Опять забастовка в Каталонии, демонстрации в Астурии. У ребят моего поколения от слова «Испания» до сих пор подбородки трясутся. Первая погибшая^; любовь не забывается.

Мы идем с Катей, и она говорит:

— Астурия…

Она говорит:

— Каталония…

Я говорю:

— Ты понимаешь, что означают эти слова?

— Да, — отвечает она. — Понимаю.

Ведь я ей рассказал все. И я верю Кате. Надо верить.

Е. Федоровский

ОТЧАЯННЫЙ ДЕСАНТ

Капитан Голованов закрыл глаза и поморщился от боли. Устал. Третьи сутки без сна.

Почти месяц не затихают бои. Горные егеря генерала Дитля стремятся завладеть Мурманском. Единственный незамерзающий порт на севере представляется им последним укрепленным районом на огромной территории вплоть до Полярного Урала. И они рвутся вперед, не считаясь с потерями.

Голованов только что вернулся с передовой. Капитан видел притерпевшихся к огненной буре наших солдат. Видел их окопчики в каменном крошеве. Они знают — врага подпустить к Мурманску нельзя. Именно сюда, в Мурманский порт, прибывают конвои судов союзников, которые везут необходимое стране оружие, снаряжение, продовольствие. Их пытаются перехватить гитлеровские подводные лодки, авиация, надводные корабли…

Капитан открыл глаза и взглянул на лежащую перед ним карту, скудно освещенную карбидным фонарем. Взгляд Голованова скользит от полуострова Варангер к мысу Нордкин. Об этом клочке земли, открытом всем северным ветрам, вот уже много месяцев думает капитан. Еще в октябре месяце, когда вдруг участились нападения на конвои союзников, по настоянию Голованова побережье от полуострова Варангер до мыса Нордкин и даже побережье, значительно юго-восточнее его, было тщательно обследовано с моря. Цель разведки — выяснить наличие немецких наводящих радарных станций в этом районе. После нескольких дней безрезультатной утюжки моря вдоль полуострова разведывательные катера были атакованы немецкими подлодками. Разведка тогда успеха не принесла.

Теперь, когда прошло несколько месяцев, Голованов, все это время наносивший на карту координаты районов атак транспортов союзников немецкими лодками, был уже твердо уверен, что у немцев на Нордкине находится тщательно замаскированная станция наведения. Она-то и обнаруживает корабли союзников и сообщает о них своим подводным лодкам, которые базируются где-то неподалеку.

И все же в такое тяжелое для обороняющихся время, да еще после неудачной разведки отряда катеров было бесполезно просить командование выслать еще один отряд разведчиков. Не мог Голованов рассчитывать и на то, что командование сможет выделить для операции на Нордкине хороший боевой корабль, но все же в глубине души он надеялся заполучить хоть какое-нибудь боеспособное судно, хотя знал, что сейчас атакуют немцев даже рыбачьи шхуны с установленными на палубах полевыми орудиями.

Голованов вышел из блиндажа: надо любой ценой достать катер для новой разведки.

Обледеневшая, скользкая тропинка привела его к заливу, в штаб отряда легких катеров. Там его встретил капитан второго ранга Бойченко.

— Госпиталь по тебе плачет, — пробасил он, всматриваясь в голубоватое лицо Голованова.

— Какой там госпиталь! — махнул рукой капитан и развернул карту. — Все-таки я пришел к убеждению, что на Нордкине сидят гитлеровцы. Сидят и наводят свои лодки на караваны.

— Но это пока догадка…

— Разумеется, необходима разведка и, возможно, десант, чтобы выбить их оттуда.

Бойченко засопел, раздумывая.

— А кто же даст нам корабль и матросов? — через минуту спросил он,

— Кроме тебя, некому, — спокойно проговорил Голованов.

— Я не могу. У меня каждая шаланда на счету.

— Пойми, разведка на Нордкине крайне необходима. Скоро пойдет новый караван, и плохо будет, если мы и его поставим под удар.

— Хорошо понимаю, — Бойченко заерзал в старом кресле, поскреб морщинистый лоб. — Слушай! Боевые корабли сейчас все в деле. А что, если я предложу тебе обычный катерок? Ход у него хороший, мотор тихий…

— Чем он занят сейчас?

— Продовольствие развозит по судам.