Белый ягуар - вождь араваков. Трилогия, стр. 88

Тем временем Конесо, несказанно довольный столь успешным оборотом дела, приготовил богатое пиршество для испанцев и нашего рода. Я едва пригублял кашири и друзей своих тоже призывал к воздержанности. Потом начались пляски и песни, средь которых то и дело громко и радостно звучало, словно лозунг, все то же слово: «Ху-ан!»

Пока на площади вовсю шло затянувшееся далеко за полночь гуляние, а пирующие веселились среди всеобщего возбуждения, в других частях Серимы шли лихорадочные сборы. Там осуществлялся переворот, в племени дотоле невиданный и возвещавший коренные перемены в родовом укладе жизни. Все семьи, подвергшиеся преследованиям мстительного шамана Карапаны и никчемного Конесо, собирали свои пожитки и уходили в наш поселок. Никто не смел им в этом помешать: в данный момент все признавали нашу силу.

Вскоре весь наш род покинул пиршество и вернулся к себе. День ознаменовался блестящей победой, добытой к тому же без кровопролития, сердца наши были исполнены радости. Я от всей души поочередно благодарил наших воинов, ибо все они проявили себя как нельзя лучше, но особенно сердечно обнимал я четырех метких стрелков, которым так редкостно повезло в стрельбе по целям. Тепло обнимал я и троицу стрелявших в лесу. Вдоволь насмеявшись над страхом, какого мы нагнали на испанцев, все принялись за ждавшие нас неотложные дела: Арнак, замещая все еще отсутствующего Манаури, размещал прибывших по хижинам. Вагуру и часть наших воинов я выслал в дозор, а всех остальных держал под ружьем — рассчитывать на мир, пока хоть один испанец оставался на берегу Итамаки, было нельзя.

Но, как бы там ни было, ничто пока не нарушало покоя. Пир в Сериме продолжался дотемна, а потом люди разошлись спать: испанцы и индейцы чаима — к лодкам на берегу реки, араваки — в хижины. Когда наступила тьма, лишь лес и прибрежные заросли оглашались обычными ночными звуками.

Подозрительная щедрость

Но покой ничто не нарушало лишь до полуночи. Внезапно нас разбудил грохот мушкетных выстрелов, раздававшихся на серимской площади с короткими неравными интервалами: там явно завязалась какая-то схватка. Мы выскочили из хижин и, вооружившись, группой в десяток человек что было духу бросились к месту событий.

Еще издали в испанском лагере заметно было необычайное движение. Несколько торопливо разведенных костров освещали берег реки, а в их отблесках, как в растревоженном муравейнике, метались люди. В десятке шагов от лагеря я приказал отряду укрыться в кустах, а сам с Арнаком двинулся дальше.

— На нас напали! — возмущенно крикнул мне дон Эстебан, едва мы вступили в круг света. — Измена! Позор!

Я никак не мог поверить услышанному.

— Кто мог на вас напасть?

— Кто, кто? — передразнил меня испанец, кипя от злости. — Ты, сеньор, не знаешь или притворяешься?

— Клянусь всеми святыми: не знаю!

— Кто? — с гневом повторил испанец. — Любимые краснокожие вашей милости, аравакские бандиты вашей милости.

— Но может быть. Вам просто показалось.

— Клянись, что не может быть, клянись, что нам показалось, а потом взгляни сюда.

Он указал на берег реки, где прямо у воды лежал труп индейца.

— Кто это? — спросил я растерянно.

— Один из ваших бандитов. Его убили, жаль только, что одного.

— А сколько их было?

— Много.

— Они из нашего селения?

— Черт их знает! Приплыли по реке.

— Кого-нибудь убили?

— Нет, к вашему счастью! Двух наших только ранили ножами. Вы дорого заплатите мне за предательство!..

Загадочное происшествие свалилось на нас как гром с ясного неба. Я был взбешен не менее дона Эстебана и так поражен, что никак не мог собраться с мыслями. Все ужасно запуталось. Что за дикие безумцы заварили эту кашу? Я распорядился поднести труп ближе к костру и взглянул ему в лицо. Убитый был нам незнаком: ни мне, ни Арнаку.

Приковылял Конесо с отвисшей челюстью, еще не протрезвевший, с крайне глупой и перепуганной миной на обрюзгшем лице. Он долго всматривался в труп, перевернул его с боку на бок, потом наконец поднял глаза на дона Эстебана и, скривив губы, произнес:

— Это не наш! Чужой!

Испанец хотел было броситься на него, полагая, что он лжет, ко прочие жители Серимы столь горячо поддержали слова вождя, что дон Эстебан заколебался.

— Это варраул! — объявил вдруг Фуюди, появившийся вслед за нами. — Я хорошо их знаю. Это варраул.

Конесо еще раз внимательно посмотрел на труп и кивнул головой:

— Да, теперь и я узнаю. Это варраул.

Тут я вспомнил о Мендуке и его варраулах, сидевших в одной из хижин. У меня закралось подозрение. Ничем, однако, не выдавая своей догадки, я обратился к испанцу:

— Если не ошибаюсь, ваш солдат, вчера прибежавший из леса, — его звали, кажется, Фернандо — говорил о каких-то пленниках, вырвавшихся вроде бы на свободу…

Дон Эстебан процедил сквозь зубы что-то о проклятых берегах и ничего не ответил. Ему пришлось согласиться с версией о нападении варраулов, и он тут же потребовал от Конесо повсюду до конца ночи выставить дозоры, на что все охотно и поспешно согласились. Испанцы понемногу успокоились, мы пожелали им доброй ночи и покинули Сериму.

На обратном пути я поведал Арнаку о своих подозрениях относительно варраулов.

— Это наверняка они. Да, это дело их рук! — обескураженно прошептал Арнак. — Но Арипай не даст соврать, я точно выполнил твой приказ и строго-настрого запретил им выходить из своего убежища. Что будем с ними делать?

— Пойдем к ним.

Мы отправились всем отрядом, взяв с собой Арипая в качестве переводчика. По дороге прихватили факелы, но зажгли их только на месте, окружив хижину, в которой находились варраулы.

Мы их застали лежащими вповалку на полу. Когда факелы осветили помещение, варраулы словно только что пробудились от сна. Позевывая, они протирали глаза. Мендука, лежавший первым от входа, почтительно встал. Я стал считать. Десять, а не одиннадцать.

— Где одиннадцатый? — спросил я Мендуку через Арипая.

Мендука все еще притворялся сонным, тер глаза, что-то бормотал и не отвечал.

— Он вышел проветриться, — наглым голосом отозвался кто-то из темного угла.

— Выйди-ка сюда! — сказал я, обращаясь к нему.

Потягиваясь, смельчак встал с недовольной физиономией и не спешил подходить.

— Живей! — прикрикнул я.

Он подошел, все еще надутый.

— Почему ты не спал перед нашим приходом? — спросил я.

— Я спал.

— Откуда же ты знаешь, что одиннадцатый вышел проветриться, если спал?

— Знаю, мое дело откуда!

Я пощупал его набедренную повязку, она была мокрой.

— Мокрая? Ты упал в реку?

— Нет! — лгал он без запинки. — Я ее мочу, потому что больной.

Тут я не выдержал и влепил наглецу пощечину.

— Кто еще хочет врать? — осмотрел я всех и остановил взгляд на Мендуке.

Юный воин стоял с виноватым видом.

— Прости нас, господин! — произнес он тихо. — Мы скажем правду.

— Это вы устроили нападение?

— Да, господин.

— Зачем?

Мендука посмотрел на меня удивленно:

— Испанцы плохо поступили с нами. Мы их ненавидим и не сдержались.

Я окинул варраулов уничтожающим взглядом.

— Не сдержались? Вы воины или младенцы? Один не сдержался, другой изворачивается как щенок. Вам было приказано не покидать хижину?

— Да, господин! Мы виноваты, мы признаем! Но… днем мы слышали много выстрелов и не могли усидеть на месте… Нам тоже хотелось что-нибудь сделать…

— Глупцы, что можно сделать одним? А вам не пришло в голову, что ваша глупость могла погубить нас всех, всю Сериму?

— Теперь мы знаем! Это никогда больше не повторится, господин!

И все-таки мне нравился этот Мендука и его друзья. У них были мужественные сердца, они не побоялись напасть на более сильного противника. У Мендуки был открытый взгляд, он честно признал свою ошибку.

— Пойдешь со мной, — распорядился я, — и будешь сидеть связанным, пока не уйдут испанцы. Остальные сдайте все оружие и оставайтесь здесь, в хижине! Кто покинет ее без разрешения, получит пулю в лоб.