Огненный омут (Дикое сердце), стр. 22

– Да свершится воля Божья. Я готов помочь вам и удалить Эмму от Роллона.

А про себя он подумал, что сделает богоугодное дело, если спасет от этих волков маленького Гийома.

Он еще какое-то время беседовал, обсуждая подробности похищения. Франкон так и не заметил, когда удалилась Снэфрид. Она точно растаяла во мраке сводов. И так же беззвучно она вновь появилась перед ним, когда он в сопровождении Ги Анжуйского вышел из усадьбы.

Ги только отошел к конюшням, чтобы привести мула и растолкать задремавших на сеновале охранников, как Франкон оказался лицом к лицу с бог весть откуда возникшей Снэфрид. Он отшатнулся, когда она сжала его локоть с недюжей для женщины силой.

– Только попробуй что-то сорвать, колокольный страж, – произнесла она на своем языке, но так невозмутимо, словно вновь просила у него благословения. – Только рискни, и я присоединю тебя к числу моих недругов, а моя месть всегда находит того, кто имел несчастье стать мне поперек дороги.

Теперь это была прежняя Снэфрид. Еле различимая в полумраке, она показалась ему еще более жуткой. Франкону с трудом удалось удержать дрожь в голосе, когда он, потирая локоть, произнес:

– Ты все же дождалась своего времени, Снэфрид.

Уголки ее губ чуть приподнялись на совершенно неподвижном лице.

– Когда-то я поклялась, что отомщу. Отомщу им обоим. И мое время пришло. Нет, поп, я не хочу убивать их, но я не позволю этим двоим, ненависть к которым у меня все возрастает, и далее наслаждаться своим счастьем. Я разобью им сердца. И эта рыжая узнает, каково это, когда он откажется от нее, уличив ее в предательстве ради франков. А если не откажется… Что ж, значит, он глупец, и я отомщу ему, лишив его королевства, загнав в ловушку, отдав этим псам, которые считают себя христианами, но вмиг превратятся в волков, едва почувствуют запах его крови.

По спине Франкона прошел холодок от металла, зазвучавшего в ее мелодичном голосе.

– Ты так уверена, что твоя месть свершится?

– О, великий Один – это так! Ибо не зря я приползла на брюхе к франкам. И я гадала на рунах все это время, пока они не предсказали мне, что этим двоим больше не быть вместе. Слышишь, Франкон, судьба разведет их, и роль судьбы исполняю я!

Во дворе замелькал свет факела. Ги вел к крыльцу взнузданного мула для епископа. Франкон успел поймать Снэфрид за край полы.

– А ребенок?

– Что до этого ублюдка – то кого он интересует? Однако…

Отблеск факела в руке Ги осветил на миг лицо финки – искаженно-спокойное в своей ненависти. В следующий миг она отступила в тень ниши, словно ее опять принял мрак. Всю обратную дорогу Франкон только и думал, что сделает все, чтобы уберечь своего крестника от ярости Белой Ведьмы.

3

Когда Эмма с сияющими глазами сообщила Ролло, что желает с епископом Франконом присутствовать при передаче Нормандии мощей Святого Адриана, он лишь потянулся всем своим большим сильным телом.

– Ты не поедешь!

– Но это великая честь для Нормандии! Возле мощей святых происходят чудеса исцеления, предзнаменования. К ним тянутся вереницы паломников и…

– Ты не поедешь, – не повышая тона, прервал ее Ролло. – И если я, чтобы сделать тебе приятное, настоял на возвращении мощей, из этого еще не следует, что тебе стоит брести под хоругвями, встречать какого-то высохшего в гробу покойника.

– Не богохульствуй, Ру!

Она сдержала себя, подсела к нему, обняла. Но тотчас сердито зашипела, уколов запястье о заколку его фибулы. Хотя она уже заметила, что лаской может добиться от Ролло куда большего, однако ее темперамент не давал сил притворяться, и гневные молнии, сверкавшие в глазах, выдавали ее состояние куда сильнее, нежели слабые попытки ласково улыбнуться.

Ролло глянул, как она дует на запястье, пожалел, попытался привлечь к себе.

– Ну, рыжая, ты ведь у меня не дурочка. Клянусь копьем, ты сама должна понимать, что мое перемирие с Карлом никак не повлияло на наши отношения с иными франками, и они знают, что мы готовимся к большому походу, поэтому в любой миг могут сделать вылазку в мои земли. Тебе просто опасно сейчас покидать Руан. Я буду сам не свой, если тебя не будет рядом.

Эмма улыбнулась, но приободренная его нежным тоном стала объяснять, что ей важно как христианке и жене правителя присутствовать при передаче мощей. Она ведь может выехать с надлежащим эскортом, хорошей охраной, к тому же никто из франков не решится спровоцировать резню там, где будет мирная процессия с мощами из опасения кары небесной.

Она умолкла, поняв, что Ролло ее совсем не слушает. Он снял с насеста охотничьего кречета, дул ему в перья, почесывал палочкой. Потом кликнул сокольничего, стал справляться о самочувствии птицы.

– Ты не ответил мне, Ролло! – нахмурившись, напомнила Эмма.

– Разве? Клянусь Тором, я уже все сказал.

Она вышла, резко хлопнув дверью.

Это было лишь начало ссоры. Эмма решила во что бы то ни стало настоять на своем. Франкон объяснял ей, как важно, чтобы она отправилась в Эвре. Если франки узнают об этом, она значительно возвысится в их глазах. Сам герцог Роберт говорил об этом, а Эмма, сколько ни пыталась убедить саму себя, что ее не должно волновать отношение ее знатных родственников, все же страстно желала быть признанной, чтобы ее ребенок оставался законным наследником правителя Нормандии.

– Ролло не сможет удержать нас в Руане! – кипятилась она, рассказывая епископу, что Ролло противится ее поездке. – Он слишком занят подготовкой к войне, его подолгу не бывает в городе, и я все равно улучу момент, когда смогу взять Гийома и примкнуть к вашему крестному ходу.

– Но Гийома-то брать необязательно, – замечал Франкон, отводя глаза. – Зачем брать в столь трудный путь девятимесячного малыша?

Нет, Эмма и слышать не желала о том, чтобы оставить сына. К тому же ей, супруге правителя, уже давно надо было объехать владения Ролло, показать подданным и себя, и наследника. А ее появление в Эвре с Гийомом докажет, как она высоко чтит христианскую религию и сколь много надеется для нее сделать.

Епископу почти не пришлось уговаривать ее, так она сразу загорелась идеей присутствовать при возвращении в Нормандию мощей святого. Порой, увлекшись предстоящей миссией, она даже представляла, как уговорит и Ролло сопровождать их. У Франкона округлились глаза, отвисла челюсть.

– Господи Иисусе!..

Он торопливо крестился. Начинал объяснять своей духовной дочери, что одна весть, что страшный Ру прибудет в Эвре, может сорвать акт передачи мощей, ибо если франкские миссионеры и почтут за честь передать святыню в руки христианской повелительницы Нормандии, то в руки язычника Ру… О, только не Ру! Одного напоминания о том, как этот язычник громил христианские храмы, будет довольно, чтобы сорвать встречу под Эвре. Ну а Гийом… Тут Франкон становился красноречив, как Демосфен. Доводы следовали за доводами, и Эмма терялась. Но не могла и представить, что она хоть неделю сможет прожить без своего сокровища, без своего маленького Гийома.

Она возвращалась во дворец, холодно кивала Ролло. Все уже знали, что меж супругами произошла новая ссора, но говорили об этом как о чем-то обыденном. Все знали, что за периодами холода и неприязни наступали дни, когда эти двое словно надышаться не могли друг на друга. Знал об этом и Ролло, и высокомерная, отчужденная мордочка Эммы его только забавляла. Она могла дуться на него сколько угодно, могла при посторонних обсуждать предстоящую поездку, шить себе одежду в дорогу – он знал, что его слово будет последним.

Эмма подчинится, как подчиняется всякий раз, когда он ночью приходит к ней на ложе, и она, сколько бы ни старалась прикинуться раздраженной, спящей или даже нездоровой, все равно уступает ему, становясь, против своей капризной воли, податливой, шальной. Он знал, что через минуту она будет вся словно гореть, изгибаться и стонать, отвечая его желанию. А потом, нежная и благодарная, дремать у него на плече. Они будут шептаться, дурачиться, смеяться…