Река твоих отцов, стр. 46
— А тебе сколько зим, аса хитэни?
— Двадцать пять, атана.
— А меня, когда тринадцать зим было, в жены продали.
— Это больше ста лет назад было?
— Наверно. Я в то время на речке Хуту жила, Когда мой старший брат Петр из шалаша на руках вынес меня и мужу в руки передал, помню, муж уронил меня. Старики испугались. Говорили — долго не проживу. Однако, многих пережила я. Наверно, старше меня никого в нашей Уське нет. — И, погодя минуту, спросила: — Ты, хитэни, верно доктором стала?
— Конечно, атана.
— Может быть, глаза мне вернешь?
— Не знаю, атана. Глаза лечить не могу. Глаза другой доктор лечит. Но я, атана, посмотрю тебя, сердце твое послушаю. Скажу, какое оно. Лекарство тебе пропишу, если надо.
— Ладно, послушай сердце.
Валентина приподняла бабушку, проверила пульс. Потом выслушала сердце, простучала молоточком грудь. Анна Васильевна смотрела на доктора открытыми невидящими глазами, зажав в ладони остывшую трубку, с которой, кажется, не расставалась всю жизнь.
— Ты, атана, молодец, — сказала Валентина, укладывая бабушку на подушку. — Еще много зим проживешь. Буду через день приходить к тебе, уколы делать.
— Приходи, расскажешь кое-чего, — по-своему поняла старушка слова Валентины и попросила спичку, чтобы разжечь трубку.
— Много, атана, куришь. Надо бы совсем бросить.
— Не говори так. Без трубки не могу. Я девочкой курить начала. Ни разу не бросала.
Валентина дивилась памяти старушки: десятки кочевок назвала она, рассказала, в каком году река выходила весной из берегов, сколько лесных пожаров прошло на ее глазах. Любое важное событие в жизни рода непременно связывала с какой-нибудь приметой.
— Когда твой отец, Федор Васильевич, родился, помню, большая пурга была. Марью твой дедушка Василий в тайгу увез, в шалаше оставил. А когда она там Федора родила и за сыном Василий поехал, два солнца из-за пурги до шалаша не мог добраться. Когда добрался, Марья уже мертвая была. А ребенок живой остался. Я его, помню, к себе в шалаш забрала. Выхаживала. Ничего, добрый охотник вырос. — И грустно вздохнула: — Жаль, тебя не дождался. Если бы ты, дочка, в то время, когда Федор слег, доктором была, наверно, не дала бы отцу помереть…
— Знаешь, атана, не от каждой болезни доктор может вылечить.
— Конечно, — согласилась бабушка. — Когда поезд на Тумнин пришел, меня в город возили. Доктор глаза мои посмотрел, сказал, что трудно их вылечить. Это зимою дело было, а весной, когда по Тумнину лед пошел, я видеть совсем перестала.
— Если бы ты, атана, помоложе была, можно было бы операцию сделать тебе. А ты ведь у нас совсем старенькая…
— Пускай, чего там, — махнула она рукой. — Много глаза мои повидали. Тоже устали, наверно. — И попросила: — Посиди еще, расскажи кое-чего…
Валентина, держа в своих ладонях ее худые, в темных морщинах руки, стала рассказывать о городе, где училась, и какой он из себя, город.
— Вот видишь, хитэни, — оживилась Анна Васильевна, — прежде я тебе сказки говорила, а нынче ты говоришь мне…
— Так ведь не сказка это, атана. Бабушка задумалась.
— Жаль, рано я на свет родилась. Если бы я помоложе была, с тобой бы в большой город съездила. А раз не могу, думаю, сказку мне говоришь.
В это время на реке послышались голоса. Валентина выглянула в окно. К берегу приставали ульмагды.
— Из Джугжи люди прибыли, — сказала Адьян. — Наверно, к тебе они, Валентина.
Никогда еще столько людей сразу не приезжали к доктору. И хотя нуждалось в лечении всего несколько человек, к Валентине записались все.
Она начала прием утром и закончила его поздно вечером, когда над тайгой уже вовсю пылал закат.
Очень усталая и в то же время счастливая шла она домой — первый орочский доктор из древнего рода Акунка.
Эне
Когда после лесной школы Наташа Бисянка поехала во Владивосток поступать в учительский техникум, с ней в дороге приключилась беда: потеряла сумочку с деньгами.
Оставаться в большом незнакомом городе без копейки было страшно, и девушка решила сойти на ближайшей станции и ночным поездом вернуться в Уську.
«Подойду к вагону, — решила она, — расскажу проводнику, что потеряла деньги. Может быть, как раз хороший человек попадется, захочет мне помочь».
О том, что опоздает к экзаменам, Наташа теперь не думала. «Значит, не суждено дальше учиться, — успокаивала она себя. — Что ж, приеду домой, поступлю работать. В крайнем случае на заработанные деньги на следующий год поеду».
В полночь к перрону подошел поезд. Наташа подбежала к вагону, стала объяснять проводнику. Но тот сперва и слушать ничего не хотел.
— Нужен билет, девушка!
— Я, дяденька, деньги потеряла.
— Как же так?
— Сама не знаю. Хватилась, а сумочки моей нет.
Проводнику стало жаль нездешнюю девушку со скуластым лицом и печальными глазами. Подумав, он уступил ее просьбам:
— Ладно, как только поезд тронется, сядешь.
— Спасибо, дяденька!
Добравшись на вторые сутки до Уськи-Орочской, Наташа, не заходя домой, побежала к Сидоровым. Не застав их дома, села на крылечке и стала ждать. Вскоре из школы пришла Валентина Федоровна.
— Наташа?!
Девушка залилась слезами.
— Успокойся, расскажи, что случилось?
Наташа вытерла глаза, виновато посмотрела на учительницу и рассказала, какая с ней приключилась в дороге беда.
— Ничего, что-нибудь придумаем. Придет Николай Павлович, решим, что делать.
— Все равно не поеду больше!
Матери она сказала, что раздумала поступать в техникум.
— Конечно, дочка, оставайся, — сказала мать. — В городе одной жить страшно. Ты еще маленькая.
Казалось, на этом все кончилось. Но назавтра чуть свет к Бисянкам прибежала учительница.
— Собирайся, Наташа, да поскорей!
— Куда? — удивилась девушка.
— К поезду, куда же. Через час — поезд. Николай Павлович за билетом пошел.
— Не пущу ее, — запротестовала Наташина мать. — Опять в дороге беда с ней случится.
— Ничего не случится. Просто будет повнимательней. А ехать непременно надо. Другие девушки поехали, и Наташа пусть едет. Окончила школу с отличными отметками, нужно дальше учиться. После трудней будет…
— А где второй раз деньги возьму? Нет у нас других денег…
— Не беспокойтесь, дорогая, о деньгах. — И обратилась к Наташе: — Ну, чего же ты, время не ждет.
Усаживая девушку в вагон, Николай Павлович вместе с билетом дал ей и деньги на дорогу. С тех пор прошло много лет.
Наталья Бисянка стала учительницей. Но о том, какое участие в ее судьбе приняли Сидоровы, не забывала.
Накануне 8 Марта, услышав по радио о награждении Валентины Федоровны орденом Трудового Красного Знамени, Бисянка бросила домашние дела и, несмотря на жуткую пургу, побежала поздравить свою учительницу.
Ветер с яростью сбрасывал с деревьев хлопья колючего снега, кружил их в воздухе. Вровень с домами на улице намело сугробы. Каждый шаг давался Наталье с невероятным усилием. Казалось, сейчас ее подхватит белым вихрем и унесет. Несколько раз Наталья падала и, едва выбравшись из сугроба, задыхаясь, бежала дальше.
Другие не вышли бы из дому в такую пургу, а ей, Наталье Бисянке, было все нипочем. Она хотела первой обнять дорогую Валентину Федоровну, сказать ей что-то особенное.
Но только Наталья прибежала к дому Сидоровых, только толкнула плечом дверь, сразу все слова вылетели из головы.
Она кинулась к Валентине Федоровне, обняла ее крепко и сказала всего лишь одно — единственное слово:
— Эне!
«Эне», как вы уже знаете, по-орочски «мама».
— Спасибо, аса хитэни! — целуя Наталью, ответила Валентина Федоровна.
Оказывается, не одна Бисянка спешила в этот поздний вечер к Сидоровым. Со всех концов Уськи-Орочской люди шли и шли сквозь снежный буран на огонек, который сегодня особенно ярко горел в доме на берегу Тумнина.