Восьмой грех, стр. 55

— Pronto!

Мезомеду показалось, что его начальник отчитывается перед своим собеседником.

— Нет, — с подобострастием говорил старший прокурор, — это просто ошибка… Конечно, я об этом позабочусь и лично проконтролирую… Простите за беспокойство… Передайте поклон его высокопреосвященству!

Он повесил трубку и, повернувшись к Мезомеду, сказал:

— Вот так. Мы, надеюсь, поняли друг друга.

Глава 40

Двое суток государственный секретарь Филиппо Гонзага провел в Апостолическом дворце, в своих личных апартаментах с затемненными окнами. Он отказывался от пищи и никого к себе не пускал, даже личного врача понтифика, которого позвал на помощь кардинал Моро. Гонзаге хотелось побыть одному.

Ему трудно было вернуться к реальности. К тому же время от времени у кардинала начинались приступы сильного озноба; от дрожи сводило руки и ноги, как будто его тело находилось под высоким напряжением.

Как только тряска прекращалась, Гонзага вновь пытался собраться с мыслями. «Кто стоял за похищением?» — эта мысль не давала ему покоя. Врагов у него было достаточно, но лишь немногие интересовались Туринской плащаницей.

Он вспоминал искаженный громкоговорителем голос и какие-то обрывки разговора; на ум приходил тот факт, что у похитителя наверняка было теологическое образование. Именно этот факт и беспощадность происходившего указывала в первую очередь на Аницета — главу братства Fideles Fidei Flagrantes.

Если кто и знал о подлинности плащаницы, то, скорее всего, магистр. Гонзага лично вручил ему плащаницу, когда приезжал в замок Лаенфельс. И при этом речь тогда шла об оригинале, а не о копии. В этом Гонзага был уверен. По крайней мере, именно это полотно хранилось в Ватикане. Он собственноручно вынул плащаницу из сейфа и обернул ее вокруг туловища.

«Нет, — подумав, решил государственный секретарь, — Аницет исключается». Насколько Гонзага помнил, он задавал незнакомцу вопрос, работает ли он на Аницета. И после долгих коле баний получил ответ: наоборот, Аницет работает на него.

Так кому же принадлежал голос?

На утро третьего дня добровольной изоляции Гонзага ощутил чудовищный приступ голода. До этого воспоминание о свиных тушах, среди которых он сам болтался, как кусок мяса, напрочь отбивало аппетит. Теперь же он снял трубку телефона и велел принести завтрак. Он заранее предупредил монахинь, которые готовили еду кардиналам курии и самому понтифику, чтобы ему подали завтрак без колбасы и ветчины.

Немногим позже в дверь постучали: с подносом вошел монсеньор Абат — личный секретарь кардинала Бруно Моро. Он принес желанный завтрак из блюд «Messagero» и «Osservatote Romano».

— Доброе утро, ваше преосвященство, во имя Господа, — произнес Абат. Он был свежевыбрит и одет в безупречно выглаженную сутану.

На Гонзаге был лишь пурпурный халат от Гаммарелли — папского кутюрье с Виа деи Санта-Кьяра.

— Где Соффичи? — прорычал он, увидев секретаря своего извечного врага.

Тот пожал плечами.

— Он до сих пор не объявился. Кардинал Моро хочет подключить полицию.

Гонзага поднялся с кресла, в котором сидел последние двое суток, погрузившись в свои мысли. Потом он подошел к среднему окну, раздвинул закрытые жалюзи и посмотрел на площадь Святого Петра. Большая площадь, окруженная колоннадой Бернини, в этот ранний час была еще тихой и пустынной.

Гонзага обернулся:

— Скажите кардиналу Моро, что я не хочу, чтобы он подключал к поискам Соффичи полицию. Соффичи появится точно так же, как и я. Возможно, он сидит сейчас на исповедальном стуле в базилике Сан Джованни в Латерано, или в Сан Пьетро-ин-Винколи, или в Санта Мария Маджоре.

Монсеньор удивленно посмотрел на Гонзагу.

— Ваше преосвященство, почему вы говорите именно об этих домах Господа? — спросил он.

Государственный секретарь, разозлившись, шумно задышал.

— Я не говорил, что Соффичи обязательно найдется в одном из этих храмов. Я лишь высказал предположение, что секретаря, возможно, найдут так же, как и меня. Разве это трудно понять?

— Нет, ваше преосвященство, я не понимаю, о чем вы говорите.

— Меня-то подбросили в храм… — Гонзага осекся и беспокойно, почти со страхом осмотрел поднос с завтраком, который Абат поставил на стол-приставку.

— Я же заказывал завтрак без колбасы и ветчины! — закричал кардинал. — А вы что мне принесли, монсеньор? Это же ветчина!

— По сегодня не пятница и вообще не день, когда по церковному календарю нужно воздерживаться от мяса. Монахини решили, что вам нужно снова набраться сил, ваше преосвященство!

— Так-так. Значит, монахини. — Кардинал взял со стола конверт с гербовым знаком и прямо рукой переложил в него ветчину с тарелки. Затем Гонзага лизнул край конверта и заклеил, передав его озадаченному монсеньору со словами: — Пожилые дамы тоже должны следить за своим здоровьем. Не забудьте передать им это!

Абат театрально поклонился, будто ему протянули требник для утренней мессы, а не конверт с ветчиной. Потом он молча исчез, как и появился.

За свою клерикальную карьеру Филиппо Гонзага не мог припомнить, чтобы ему доводилось собственноручно открывать ставни окон в своем кабинете. Этим, как и уборкой, в Апостолическом дворце занимались монахини. Потом он набросился на завтрак, который, несмотря на отсутствие ветчины, был довольно обильным: яичница-болтунья из четырех яиц в серебряной посуде, три сорта сыра, мед, два вида варенья, две булочки, а также белый и черный хлеб, мисочка с манной кашей, приправленной изюмом и орехами, большая кружка про стокваши и чайник английского чая для завтрака.

Обычно завтрак кардинала проходил за изучением утренней прессы и занимал около сорока пяти минут. Но в это утро процесс внезапно прервался через двадцать минут, так что Гонзага не успел даже притронуться к манной каше.

В разделе местной хроники газеты «Messagero» кардинал прочитал следующее сообщение:

Гонзага вскочил и бросился к телефону:

— Альберто? Подайте мне машину. Мне нужно срочно в Институт судебной медицины. Только скорее.

Через пятнадцать минут кардинал уже ехал в патологоанатомическое отделение. Как всегда, Гонзага сидел на заднем сиденье и, как всегда, предпочитал молчать. Государственный секретарь ненавидел поездки на автомобилях, как многие ненавидят перелеты. Движение в Риме он называл не иначе, как дьявольским вертепом, который бросал его в пот даже в холодные январские дни. Авария на Пьяцца дель Пополо и похищение лишь подтверждали его высказывание. Но, к сожалению, он не мог избежать этого вида транспорта.

Из машины Гонзага поговорил по телефону с заведующим патологоанатомическим отделением — доктором Мартином Вебером. Кардинал сказал, что, скорее всего, сможет помочь в опознании трупа. Несколько дней назад бесследно исчез его личный секретарь Джанкарло Соффичи.

Когда Гонзага приехал, его уже ждали. Патолог провел кардинала в полуподвал. Гонзаге было трудно обуздать свои мысли. Он, несомненно, не любил Соффичи: если быть честным, умник-секретарь часто его нервировал и знал Библию как никто другой. Но Соффичи был недотепой, вечным неудачником, и таких у Церкви всегда хватало. Со времен Адама и до Петра в Библии насчитывалось множество неудачников такого рода.

В комнате, выложенной белым кафелем (здесь почти все помещения были выложены белым кафелем), доктор Вебер открыл дверь, которая была не больше, чем дверца холодильника. Взявшись за ручку, доктор вытащил носилки с трупом, покрытые белой простыней, и молча сдернул ее.