Кавказская война. Том 1. От древнейших времен до Ермолова, стр. 92

Несколько дней простоял еще Гудович после несчастного приступа под стенами Эриванской крепости, изыскивая средства к ее покорению, но многие полки приведены были в такое расстройство, что о повторении штурма нечего было и думать. Сознавая, что при таких условиях взять Эривань открытой силой невозможно, фельдмаршал присоединил к себе отряд генерала Портнягина и начал отступление в Грузию.

Небольсину приходилось также отступить в Карабаг, но обратный переход его через горы, уже покрытые глубокими снегами, был еще труднее. Весь путь до Карабагского хребта в течение трех дней пришлось прокладывать штыками, а на четвертый день, 3 декабря, тридцатитысячная персидская армия, опять у той же Кара-Бабы, окончательно отрезала дорогу и заняла впереди на горах выгодную позицию. Положение отряда час от часу становилось затруднительным. В ночь на 4 декабря подул резкий ветер, поднялась сильная метель, и ужасный мороз грозил смертью.

Видя, во-первых, невозможность идти далее по сугробам с обозом, а во-вторых, бедственное положение солдат без дров, Небольсин приказал сжечь весь обоз. Однако, несмотря и на эту меру, в ночь до шестидесяти человек было озноблено, и из них пять человек тогда же умерли.

Когда костры стали потухать, отряд стал в ружье и двинулся вперед. Персияне, решившись истребить его, уже с утра вступили в битву и дрались с отчаянной храбростью. Троицкий полк стал наконец колебаться. Тогда Небольсин ввел в дело егерей Лисаневича, и бой закипел с новой силой.

Стремительным натиском Лисаневичу удалось наконец сломать персиян – и они побежали; русские преследовали их на протяжении пяти верст; пощады при этом не было никому – пленных не брали. Путь через горы был открыт, и отряд благополучно добрался до Шуши.

Император Александр по достоинству оценил подвиг отряда и прислал его начальнику генералу Небольсину орден Святого Георгия 3-й степени.

Между тем отступление Гудовича, совершавшееся среди глубокой и снежной зимы, может быть названо, в полном смысле слова, бедственным. Войска переходили горы по пояс в снегу, при вьюгах и морозах, доходивших до пятнадцати градусов. Главнокомандующий должен был выслать вперед весь Нарвский полк и батальон пехоты, чтобы расчищать дорогу лопатами, но, несмотря на принятые меры, до тысячи человек из отряда погибло от стужи. Борисоглебский драгунский полк лишился при этом всех своих лошадей и возвратился пешим. Сам фельдмаршал жестоко простудился и получил сильнейший ревматизм, от которого впоследствии потерял один глаз.

Необходимо прибавить, что одной из причин неудачи Эриванского похода была позорная измена подполковника Кочнева, долгое время бывшего комендантом в Елизаветполе. Он предупредил персиян о вторжении русских и передал им все планы, добытые неизвестным путем из штаба Гудовича.

Едва возвратившись в Тифлис, фельдмаршал получил тревожные известия о восстании Кубинского ханства. Как мы уже видели, Куба была взята генералом Булгаковым, но окончательно присоединена была к России только в начале 1807 года, когда Шейх-Али-хан, долгое время державшийся в лесах около Кубы, увидел наконец невозможность склонить на свою сторону жителей, бежал в Акушу с малым числом приверженных беков и, как бы в отмщение народу, изрубил на границе все бывшие при нем кубинские знамена и бросил чугунные пушки; их жители доставили потом в Кубу к полковнику Тихановскому.

С побегом Шейх-Али-хана Кубинская провинция наводнилась разбойничьими шайками, а в начале 1809 года туда вторглись уже огромные толпы дагестанцев и, обложив Кубу, двадцать дней держали в блокаде батальон Севастопольского полка под командой майора Рябинина. Посланные к нему на помощь две роты с майором Логвиненковым были встречены 21 января всеми силами Шейх-Али-хана и потерпели поражение. Сам Логвиненков был ранен в грудь навылет, солдаты же потеряли сто двадцать человек убитыми. Остаток храброго отряда, однако, удержался в наскоро устроенном вагенбурге, стойкая оборона которого дала возможность подоспеть сюда подкреплению из Баку и Дербента. Рябинин, в свою очередь, сделал вылазку, и Шейх-Али, окруженный со всех сторон нашими отрядами, был разбит и бежал в Табасаранские горы.

Известие об этой победе несколько успокоило больного фельдмаршала. Но расстроенный физически и нравственно, он просил государя уволить его от должности, и был назначен главнокомандующим в Москве.

В этом звании Гудович оставался до февраля 1812 года, когда глубокая старость заставила его просить о совершенном увольнении от службы. Император изъявил на это согласие и пожаловал фельдмаршалу свой портрет, осыпанный бриллиантами, для ношения в петлице.

Последние годы жизни маститый фельдмаршал провел в своем имении, местечке Ольгиополе, и умер в январе 1820 года от старости, на семьдесят девятом году от рождения, завещав похоронить себя в Киеве, в любимом им Софийском соборе.

XIV. РЕДУТ-КАЛЕ

В 1804 году небольшой русский отряд высадился на менгрельских берегах Черного моря и заложил при устьях реки Хопи укрепленный пост, впоследствии названный Редут-Кале. Вначале войска здесь выстроили себе несколько мазанок, обнесенных плетневым забором, и мало заботились о безопасности укреплений, несмотря на то что в семнадцати верстах от них находилась турецкая крепость Поти и что турки с видимым недоброжелательством смотрели на попытку русских утвердиться в стране, которую они еще считали своей.

Паша, начальствовавший над гарнизоном Поти, под дружественным предлогом сделал визит русскому коменданту и потом часто приезжал к нему в гости, в сущности, с целью высматривать и выслеживать, что делается в укреплении. Русские добродушно принимали гостей и так были уверены в их расположении, что вовсе не принимали против них никаких мер предосторожности. Паша подметил между прочим, что ружья, обыкновенно стоявшие в куче, были без кремней и употреблялись только для учений, что в крепости не было ни караулов, ни разъездов – словом, все делалось так, как в крае совершенно мирном и в совершенно мирные времена.

Однажды – по некоторым сведениям это было в 1806 году – русский гарнизон праздновал первый день Рождества Христова и отпраздновал его, как водится на Руси, так, что к вечеру не многие оставались со здоровой головой. Наступила ночь. С моря дул сильный ветер, и под завывание его все погрузились в глубокий сон, как вдруг со всех сторон засвистали пули, и турки мгновенно ворвались в укрепление. Часовые едва успели выстрелить, как уже были заколоты. Поднялась суматоха, но так как никаких средств к защите не оказывалось, то большая часть гарнизона заперлась в казарме, без всякой надежды на спасение.

В это время в густом лесу со стороны Риони раздалась родная русская песня – из лесу выходила команда из двенадцати рядовых при унтер-офицере, отправленная за несколько дней перед тем на берег Черного моря для заготовки строительного леса. Несколько замешкавшись на работе, команда не успела возвратиться домой к первому дню праздника и только к ночи стала подходить к редуту.

Выходя из лесу, солдаты неожиданно увидели свое укрепление в пламени. Крики и выстрелы, доносившиеся с той стороны, заглушали даже бушевавшую бурю и ясно говорили, что в укреплении турки.

– Что делать теперь, Сидорыч? – обратилась команда с вопросом к своему начальнику.

– Что делать? – ответил с решимостью старый солдат. – Разумеется, идти и выручать товарищей. Ура, ребята!

С этим криком команда ворвалась в укрепление. Сметливый Сидорыч бросился к орудиям, но они на беду оказались заклепанными. Но вот заброшенный единорог, не замеченный неприятелем… Внезапно прогремел пушечный выстрел, и турки, осыпанные картечью, изумленные, не понимая, в чем дело, смешанной толпой в страхе бросаются вон из укрепления.

– Вылезайте же, вороны, из гнезда! – закричал насмешливо Сидорыч товарищам, засевшим в казарме. – Берите ружья да рассчитывайтесь-ка поскорей с бусурманами!

Но этого расчета сделать не удалось, потому что турки поторопились уйти из Поти.