Искатель. 1970. Выпуск №4, стр. 26

Тускло-фиолетовый футляр, лежащий на столе, спросил:

— Ну, чем бы я мог тебе для начала помочь? Решившись, Витя попросил у Мозга первой серьезной помощи.

— Вы мне можете помочь, — сказал Витя застенчиво. — Очень хотелось бы сдать экзамен по физике, он послезавтра. Физика для меня всегда самый трудный предмет, по физике у меня всегда тройка. И Серафим Валентинович, он всегда…

Витя вздохнул.

— Но прежде у меня объяснение с родителями по поводу чемодана, — напомнил Витя. — Хотя ваша версия, конечно, безукоризненна, — Витя вежливо улыбнулся, — объяснения не миновать все равно. Мама припомнит все вещи, которые я потерял за всю свою жизнь. Вы еще не знаете мою маму! Самое неприятное то, что разговоры будут долгие. Наверное, можно что-нибудь сделать, чтобы все прошло полегче и побыстрее?

В тускло-фиолетовом футляре вновь начались какие-то сложные мыслительные процессы.

Днем Витя вернулся в Москву.

В правой руке Витя держал свою красную авоську, и вместе с учебником физики и справочником «Куда пойти учиться?» в ней лежал теперь Мозг, завернутый в старую газету. В газете были прорезаны аккуратные дырочки, сквозь которые Мозг с колоссальным жизненным опытом мог видеть все, что происходило с его подопечным. От предстоящего объяснения с родителями у Вити все же немного замирало сердце.

Но синтезированное искусственно мозговое вещество действительно знало, что надо делать. На площади возле метро «Сокол», где шумно торговали цветами, не без удивления Витя купил по совету Мозга три великолепных пиона. Полчаса спустя, дома, когда Витя уже изложил версию, подсказываемую Мозгом (постоянно ощущать в голове чьи-то чужие мысли поначалу было немного странно и даже не очень приятно, но потом Витя привык), он вдруг преподнес маме цветы — из своей авоськи, лежавшей в углу комнаты, Мозг точно подсказал, в какой момент это сделать, чтобы подарок был естественным и своевременным. К Витиному изумлению, всякие разговоры с маминой стороны после этого немедленно и полностью были прекращены. Отец, вечно занятый, но тоже любивший при случае проводить воспитательные беседы, говорил о злополучной рассаде («Где она, что с ней в самом деле?» — смятенно подумал Витя) лишь на несколько секунд долыпр: наливая воду в цветочную вазу, мама вдруг ни с того вроде бы ни с сего припомнила старую семейную историю, уже обросшую многими легендарными и полуфантастическими подробностями, о том, как двенадцать лет назад папа забыл на кольцевой линии метро предмет куда более ценный — новенький контрабас, предназначенный в подарок Витиной двоюродной сестре, шестилетней тогда Наденьке, принятой в музыкальную школу. Отец после этого растерянно замолчал и стал выглядеть, как человек, совсем не знающий, что сказать. Витя был ошеломлен и подавлен: Мозг продемонстрировал блестящее знание психологии мира взрослых. Самому себе рядом с Мозгом Витя показался слабым и жалким.

Владелец Мозга, знающего все на свете, очень бережно взял авоську и пошел с ней в свою комнату. Там, встав на колени, он стал шарить под книжным шкафом, где со дня предыдущего экзамена лежал черный школьный портфель. Наконец отыскав его, Витя вытер с портфеля трехдневную пыль и вытряхнул из него на письменный стол учебники по химии и толстые тетради, исписанные формулами и уравнениями реакций. Химию Витя сдал на четверку, химия по сравнению с физикой давалась ему не в пример легче. Уложив в портфель Мозг, Витя стал проделывать в портфеле ножницами отверстия.

Чуть позже он сделал слабую попытку сесть за письменный стол с учебником физики. Открыв учебник, Витя искоса взглянул на портфель, и Мозг тут же промыслил — раз Витя просил его взять на себя заботу об успешной сдаче экзамена, значит ему незачем ломать голову над учебником самому. Не настаивая, Витя с большим удовольствием отложил учебник в сторону. Кажется, всерьез наступала новая жизнь, жизнь без забот и волнений…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Серафим Валентинович, учитель физики, вздохнул и посмотрел на окна с глубокой тоской. Ничего хорошего он не увидел. Окна были распахнуты настежь, но вместо желанной прохлады с улицы в них вливался обжигающий зной. Мощные солнечные лучи усердно преломлялись в оконных стеклах, и поэтому на стекла больно было смотреть. Полюс холода, сугробы и снегопады существовали где-то в другом, далеком от реальности мире.

Серафим Валентинович еще раз вздохнул и придвинул к себе поближе экзаменационную ведомость. Бумага тоже была теплой от солнца. За спиной учителя, там, где висела доска, шел монотонный, словно размякший от жары, ученический рассказ о некоторых физических явлениях, объединенных вопросами одного билета.

Теплая ведомость отражала точное положение дел. На текущий момент в ведомости были восемь четверок и четыре пятерки. Троек и двоек не было. Один ученик отвечал, трое других у доски готовились к ответу — против их фамилий были поставлены точки. Остальные графы были пока пусты — взволнованные и напряженные, остальные ученики сидели на своих местах и ждали очереди.

Учитель немного поколебался и украдкой расстегнул еще одну пуговицу на своей белой полотняной рубашке. Расстегивать дальше уже не позволяли правила поведения в обществе. Рубашку очень хотелось снять совсем, но на экзамене об этом нечего было и думать. За спиной продолжался монотонный, словно резиновый, ответ. Послушав еще немного, Серафим Валентинович мягким голосом сказал: «Хорошо!» — и клетчатым носовым платком вытер лоб.

Одно из оконных стекол преломляло солнечные лучи хуже, чем все остальные. Серафим Валентинович вдруг увидел в нем свое отражение — толстенький, маленький и кругленький человек в белой рубашке и в белых полотняных брюках, сидя за кафедрой, совершенно изнывал от жары. По лицу человека, мешая видеть как следует, струились противные ручейки пота. Весь внешний вид был далек от должной экзаменационной строгости и торжественности. Учитель вздохнул, вывел в ведомости очередную четверку и, сделав усилие, повернулся назад.

Справа и в центре доски дела шли именно так, как и должны были идти: Лариса Свечникова и Аркаша Исаченков, твердые четверочники, бойко стучали по доске кусочками мела, возводя на ней именно те физические построения, которые можно было оценить твердыми четверками. За Ларису и Аркашу беспокоиться не было никаких причин. В левой части готовился к ответу Витя Сайкин, ученик, в физике ненадежный и способный преподнести на экзамене любой неприятный сюрприз. Серафим Валентинович безрадостно пригляделся и пожал плечами. Витя Сайкин успел уже исписать две трети своей части доски, почему-то опередив и Ларису, и Аркашу. Насколько можно было оценить с первого взгляда, ошибок на доске еще не было. Учитель снова отвернулся к классу и, изнывая, украдкой стал вытаскивать под столом ноги из ботинок. Словно съежившиеся от жары, ботинки казались орудием утонченной пытки, окончательным результатом долгих экспериментов святой инквизиции.

Учитель подождал еще несколько минут. Минуты текли медленно, время хотело остановиться совсем. За спиной, в левой части доски, перестал постукивать мел.

— Сайкин, — без особого энтузиазма сказал Серафим Валентинович, — ваша очередь отвечать, Сайкин!

Он вытащил наконец ноги из ботинок и с облегчением поставил их на пол. Доски пола были блаженно прохладны. Безжалостные солнечные лучи под стол не проникали; он был надежно закрыт с трех сторон — маленькая и уютная кафедра…

…В конце концов Витя увидел, что Серафим Валентинович даже привстал со своего места и оглядел его с ног до головы так, словно видел впервые в жизни.

— И благодаря своей односторонней проводимости, — продолжал Витя невозмутимо, — электронная лампа используется для выпрямления электрического тока. Если рассмотреть последовательно всю электрическую цепь…

Учитель кашлянул и снова сел.

Витя рассмотрел последовательно всю электрическую цепь, и этим ответы на вопросы билета были исчерпаны. Встревоженным голосом учитель задал Вите один за другим несколько труднейших дополнительных вопросов. Уловив мгновенную мысленную подсказку Мозга, Витя ответил и на них. У Серафима Валентиновича вид после этою стал таким, словно бы он услышал, что законы Ньютона в действительности были совсем недавно открыты школьной буфетчицей тетей Ниной. От такого неожиданного сравнения Вите стало очень смешно, и, чтобы скрыть улыбку, он стал смотреть в пол, усыпанный обломками мела. Глядя в пол, Витя вдруг припомнил, что кто-то из учеников десятого «А» прозвал Серафима Валентиновича Мостиком Уитстона (опыт с Мостиком Уитстона был излюбленным опытом учителя), и от этого ему стало еще веселее.