Моя школа, стр. 25

— А к-куда вы эт-т-у р-у-блевку девали? — спросил Денисов, улыбаясь.

— Не рублевку, а рубль! — строго сказал унтер. — Его императорское величество рублевки не дает, а рубли!

Он произнес это подчеркнуто и гордо.

Скоро наш унтер явился в школу пьяный. Нетвердой походкой он прошел по коридору и зашел к нам в класс. Мы чертили план своего класса. Углубленные в интересную работу, мы не заметили, как он вошел. Урок географии преподавал Алексей Иванович. Он задал нам работу и вышел.

Наш унтер вошел и, встав в дверях, крикнул:

— Смирно! Здорово, братцы!

В классе поднялся шум, мы захохотали, а Денисов подошел, сделал «под козырек» и с трудом проговорил:

— Зд-здыравия ж-желаем, в-ваше у-унтер…

Но унтер его перебил:

— Не имеешь права делать под козырек без головного убора! Мы вскочили с мест, окружили унтера и принялись дергать его за шинель. Еремеев стащил с него фуражку. Мы не заметили, как он отцепил с его фуражки кокарду и приделал золотого бумажного петушка от конфетки. Улыбаясь, он надел на него фуражку. Весь класс грохнул раскатистым хохотом.

А Егор вытянулся в струнку и чеканно проговорил:

— Здравия желаю, господин унтер-офицер старшего оклада Петухов!

— Н-нет, врёшь, — грозя пальцем, сказал унтер, — я не Петухов…

— Я… я Анкудинов…

В эту минуту вошел Алексей Иванович. Унтер вытянулся в струнку и сделал «под козырек».

— Идите домой, — сказал Алексей Иванович, смотря с улыбкой на золотого петушка. — Зачем вы в таком виде пришли в школу?

— Виноват! Виноват! У меня сегодня тезоименитство. Именинник я.

Алексей Иванович едва выпроводил именинника из класса, снял в коридоре с него фуражку и убрал петушка. Мы слышали потом, что Никифор поволок его к выходу, сердито говоря:

— Налил шары-то и лезешь в присутственное место. Пойдем… Ну, да айда! Ишь ты, ваше не переедешь!

Петушка мы у Алексея Ивановича украли и на другой день все-таки прицепили к фуражке унтера.

Смеясь, мы наблюдали в окно, как наш дядька важной походкой направлялся вдоль улицы.

В другой раз мы усаживались за парты и особенно сильно шумели. К нам вошел дядька. На этот раз он был трезвым. Поводя светло-русыми подкрученными усами, он строго крикнул:

— Эй, вы, галманы, смирно!

Мы на мгновенье смолкли и снова зашумели.

— Смирно! Что вы это орете, как галки? Что вы — дисциплину не знаете? — закричал еще более строго унтер.

— Сейчас, господин унтер-офицер, урок не ваш, — заявил Гладков.

— А чей?

— Петра Фотича.

— Ну, и что же! Что, я не имею права вам запретить орать? Нарушать тишину?… Смирно!..

Но мы не унимались. Архипка Двойников раскатисто расхохотался. Унтер подошел к нему, выдернул его за шиворот из-за парты и потащил в угол.

— Стой, стервец! Я вам покажу!.. Смирно!.. Вы что, гаденыши? Вам я говорю али нет?!

Вдруг вошел Петр Фотиевич. Удивленно смотря на унтера, он спросил:

— Вы что здесь?

— Шумят не на милость божию, Петр Фотич, — сказал унтер.

— Я спрашиваю, зачем вы здесь, в классе?

— А я пришел унять. Орут, обормоты, прямо безобразие!

— По-моему, это не ваше дело, господин Анкудинов.

— Как это? Чем орать, взяли бы лучше словесность повторяли. Словесность не знают. Я всем им по колу поставил.

Лицо Петра Фотиевича потемнело, а щека заиграла, точно он торопливо что-то раскусывал на зубах.

— Идите. Не мешайте заниматься, — строго сказал он.

— Нет, Петр Фотич, это все-таки непорядок. Никакой дисциплины в них нету. Орут, утланы.

— Я вас еще раз прошу — идите. Я здесь инспектор, наконец! И по всем делам обращайтесь ко мне.

Дядька направился к выходу. Приподняв плечи, он обиженно говорил на ходу:

— Шумят, и не имей права сказать. Нельзя же так! Дисциплина должна быть, а они орут, как оголтелые.

Вскоре дядьки Анкудинова в школе не стало. Вместо него пришел другой — черный строгий унтер. Я узнал в нем одного из жандармов, которые приходили к брату Павлу, когда он делал жандармскому полковнику рамочки.

ДВА УРОКА

Раз Петр Фотиевич пришел в класс и сказал нам:

— Ребята, завтра пойдем на рудник. Всё, что вокруг делается, вы должны знать: откуда что берется, кто всем пользуется и как пользуется.

На другой день мы пошли к железному руднику. Перед нами открылась глубокая ступенчатая яма рудника. Сотни лошадей, запряженных в двухколесные тележки-таратайки, спускались вниз, на самое дно рудника. На дне воронки люди и лошади казались игрушечными. К яме примыкала гора Высокая. С противоположной кромки рудничной ямы она была видна, как на ладони.

— Вот гора, — указал Петр Фотиевич на гору Высокую, — в ней богатейшее месторождение железняка. И железняк, ребята, магнитный. А знаете, кто владеет этой горой?

Мы вопросительно посмотрели на него.

— Владеет этим рудником и горой князь Демидов. Вот посмотрите, сколько на него работает коней и людей!

В глубине ямы пестрели рубахи рабочих и двигались тысячи таратаек, нагруженных рудой. Помолчав немного, Петр Фотиевич как-то подчеркнуто сказал:

— Вот видите, ребята, какой Демидов богатый!

В другой раз учитель повел нас к домне. Охваченные изумлением и восторгом, мы смотрели, как из доменной печи льется чугун. Точно густая кипящая кровь выбегала по канавке от печи и растекалась широко по доменному двору в сделанные в земле корыта — изложницы.

Вдали эта лавина искрилась золотом и ползла, как гусеница, торопливо ища выход со двора. К ней подскакивал молодой рабочий и втыкал железную лопату в канавку. Огненный поток останавливался и торопливо сворачивал в другую канавку.

В стороне, в широких трубах, протестующе гудела, бунтовала неведомая мне сила, закованная в броню железа. А чугун, как кровь земли, лился из огромной раны, пробитой в теле домны.

Мы вышли молчаливые, подавленные величием зрелища. Петр Фотиевич задумчиво говорил:

— Вот какие чудеса творит человеческий труд, ребята, и всё это делают рабочие.

В другой раз мы пошли в мартен. Учитель хотел показать нам весь путь — от месторождения железа до высшей формы его обработки. Там тоже золотой струей тек металл из огромного ковша в чугунные формы.

В прокатном цехе мы видели, как раскаленные слитки легко летели в валы, вытягивались и покорно ложились лентами на чугунный иол.

Мы уходили домой молчаливые, осторожно ступая, точно боясь обронить всё то, что получили на заводе. В сознании нарастало что-то смутное, волнующее и протестующее. Казалось, что в мозг брошена горсть пороха и недостает спички, которая взорвала бы этот порох.

Вскоре после этого на уроке Денисов поднял руку и спросил:

— П-п… Петр Фотич, а как в земле выр-ыр-родилось железо?

Этот вопрос точно оглушил весь класс. Легкий шум, тихая возня и покашливание сразу прекратились. Перед нами стоял учитель и с ласковой улыбкой говорил:

— Как родилось железо? Это, ребята, большой вопрос. Нужно разобрать часть геологии.

— Расскажите, Петр Фотич, расскажите хоть маленько! — полился к учителю бурный поток голосов.

И вот он легко и просто рассказал нам, как родилась наша земля, как она была раскалена, подобно солнцу, и какой огромный, не исчислимый годами промежуток времени потребовался, чтобы она остыла и чтобы на ней возникла жизнь.

Я вспомнил попа, который нам рассказывал: «Да будет свет», сказал бог. И стал свет».

— Р-р-ребята! — сказал после урока Денисов, шагая рядом с нами и держась за ремень ранца. — К-как быть-то?

Его маленькие глазки в темнорыжих ресницах странно поблескивали.

Мы молчали и ждали, что дальше скажет Денисов. А он, подумав, продолжал:

— П-п-оп, бгбг-батька г-говорит так, а Фф… Фотич — иначе. Где п-п-равда?

— У Фотича! — тяжеловесно сказал Егор.

Я согласился с Егором.

— П-по м-моему, тоже, а бг-батька врет, г-голову м-морочит нам, — сказал Денисов.