Выбор Роксаны Пауэлл, стр. 31

— Я даже не помню, как это произошло.

— Что? И это говорит женщина-тигр? — Он прищелкнул языком. — А я-то думал, что такая встреча для вас не в диковинку. Разве вы никогда не боролись с тигром?

Он возвращался к прежней манере разговора со мной. Я взмолилась:

— Не смейтесь надо мной, пожалуйста. Я знаю теперь намного больше, чем раньше.

— Вероятно, это относится к нам обоим. — Он помолчал немного. — А как вы посмотрите на то, чтобы разбить лагерь и передохнуть до рассвета?

Я знала, что он делает это ради меня, так как сам он мог бы при необходимости дойти до Сингапура. Но не стала привередничать, как это наверняка случилось бы еще пару дней назад.

— О, давайте! Вряд ли я смогу идти дальше без отдыха.

Керк очистил небольшой участок рядом с тропой. Из бамбука он соорудил каркас шалаша и накрыл его пальмовыми ветвями. Затем, собрав листву, настелил в шалаше пол, мягкий и относительно сухой. Я рухнула на него как подкошенная. Через несколько минут ко мне присоединился Керк. Он отыскал банан и набрал плодов. Мы лежали рядом и ели. Когда я меняла положение тела, наши ноги соприкасались.

— В действительности тигр не так уж и опасен, — заговорил Керк.

Он снова смотрел на меня так, будто на мне не было одежды. Под его внимательным взглядом я опустила глаза, но не шелохнулась.

— Настоящий король джунглей — буйвол. Даже тигры редко нападают на него. Малайская легенда гласит, что, когда он дряхлеет, тигр заводит с ним дружбу до тех пор, пока буйвол держится на ногах. А потом тигр его, конечно, задирает.

Меня передернуло.

— Неужели жизнь на Земле всегда будет такой жестокой?

— У тигра, по крайней мере, для жестокости есть прагматический предлог. Зачем ему меняться?

— А как насчет нас, людей? — пробормотала я. — Мы-то меняемся. Но как и почему?..

— Думаю, дело в желании измениться. Многие же меняться не хотят.

Его рука прикоснулась к моим спутанным волосам, погладила их. Затем его пальцы опустились к моим плечам, и мне показалось, что они обожгли каждую клеточку моего тела — там, где блуза была порвана.

— Лично я хочу измениться. — Мой голос дрогнул. — Может быть, я начала взрослеть… Ой, что это?

Из темноты донесся пронзительный крик «Ух! Ух!», завершившийся издевательским смехом. Для моего перенапряженного воображения он прозвучал, как насмешка жизни над моими последними словами.

— Птица-носорог, — объяснил Керк. Я обнаружила, что в панике перекатилась в его объятия и он успокаивающе поглаживает меня по спине. — Не бойтесь. Это вполне безобидная птица, несмотря на ее малоприятный голос.

— Извините, — пробормотала я. Должно быть, мы выглядели странно: я в моих изорванных одеждах и он в своих шортах и с покрашенной в коричневый цвет кожей. — Я сейчас приду в норму.

Я понимала, что мне надо вернуться на свою половину, хочу я этого или нет. Нельзя допустить, чтобы хоть что-нибудь в моем поведении напоминало тот вечер в гостиной, когда я ему предлагала себя.

— Мы оба будем в норме, — уточнил он, и я почувствовала его губы на своих губах.

— Пожалуйста, не надо, — прошептала я и прикрыла воротом блузы грудь, где белизну тела перечеркивал слабый след от оцарапавшей меня ветки, Мне подумалось, что теперь я такая, какой когда-то хотела стать — исполосованная, как тигрица. Керк отвел мою руку в сторону, послышался звук рвущейся ткани. Не хочу оставаться прежней дурой, — сказала я. — Хочу измениться…

И заплакала. Сквозь свое тихое всхлипывание я услышала, как он произнес мое имя — Роксана. Никогда в жизни я не слышала, чтобы оно звучало так красиво. Настойчивое и согревающее давление его тела дало мне понять, что на этот раз у него нет намерения отпускать меня. Керк не говорил ласковых слов, а я и не хотела их. Наша жажда была выше слов. С радостью я отдалась ему без заверений с его стороны и борьбы за преимущества с моей. И это было ответом на вопрос об истинном отношении к любви, который прежде всегда ускользал от меня: надо дарить, а не брать. Я была благодарна судьбе, что это знание было наконец мне даровано.

О нашей близости я умолчу, пусть это останется моей сокровенной тайной. Скажу только, что на вершине потрясших меня ощущений мне показалось, будто наши раскаленные страстью тела осветили шалаш ярким звездным мерцанием…

Керк мирно спал в моих объятиях, а я долго не могла уснуть, держа его голову у себя на груди и слушая стук дождя по крыше нашего крошечного укрытия. Я испытывала то, что, должно быть, чувствовала первая женщина, лежа рядом со своим мужчиной в освещенной светом маленького негасимого костра пещере безмятежность, наполценность и умиротворенность. Такое в моей жизни было впервые.

Глава 21

Утром джунгли потеряли устрашающий вид и превратились в место удивительной красоты. Но, может, дело было во мне? Ликование, которое я испытывала, отражалось сиянием всего, на что бы я ни взглянула.

Дождь уже прекратился и лучи солнца пробивались сквозь деревья. Капли влаги на листьях преломляли солнечный свет, как хрустальные призмы, — и все это дикое царство сияло удивительным разнообразием цветовых оттенков. Они варьировались от зелени листвы до красного цвета почвы, намытой дождями с гор, от лавандового цвета диких орхидей до желтых банановых гроздей. Неразличимо сливались с ними кусты, покрытые белыми, розовыми, розовато-лиловыми, желтыми, оранжевыми и пурпурными цветами. Над этими неподвижными островками многоцветья сновали птицы столь же ярких расцветок и огромные бабочки.

Было воскресное утро, время посещения церкви. Я никогда не бывала в таком красивом храме.

Керк поднялся первым и, пока я сидела в шалаше, впитывая в себя красоту, вернулся с завтраком. Разведение костра исключалось, так как мы все еще находились на вражеской территории. Но он принес достаточно фруктов, чтобы утолить наш голод, — бананов, рамбутанов — плодов с твердой скорлупой, покрытых, как и кокосовые орехи, ярко-красными волосками, и с прозрачной сочной пульпой внутри, ананасов. Я роскошествовала, поедая их восхитительную мякоть, и думала, что никогда в жизни не получала такого удовольствия от завтрака.

Однако вся эта роскошь лишь отчасти удовлетворила мой голод. Я ждала поцелуя или какого-нибудь другого знака внимания с его стороны, который бы подтвердил интимность наших отношений. Хватило бы даже ласкового взгляда. Но такого знака не было. Он лишь поздоровался со мной и надолго замолчал. Если бы минувшая ночь не представала в моем воображении так живо, я бы усомнилась в том, что он — тот самый мужчина, который так страстно любил меня, а потом спал у меня на груди. Спокойно завтракающий человек казался чужим.

Мне до смерти хотелось поговорить о прошлой ночи и таким образом еще раз пережить ее очарование. Очевидно, сказывалось мое прошлое. В нашем кругу о подобных вещах принято говорить открыто. Тем более что близость с Керком открыла для меня неизведанные прежде эмоциональные сферы, и мне хотелось убедиться в своих завоеваниях.

А Керк, вероятно, думал, что говорить не о чем. Свое затянувшееся молчание он прервал рассуждениями о каких-то отвлеченных вопросах, и мне стало ясно: он преднамеренно избегает волнующую меня тему. Как только последняя банановая кожура была отброшена в сторону, он поднялся и сказал:

— Ну, а теперь нам лучше уйти отсюда.

— Это так необходимо? — спросила я, предоставляя ему шанс.

— Мы должны. Мало того, что кто-то может идти по нашему следу, ведь еще и беспокоятся ваши друзья. — Керк взял нож, а мне предложил «стен». — Готовы?

Я была почти уверена, что он добавил «мисс Пауэлл», столь мало в его голосе было интимности. За завтраком он избегал произносить мое имя, хотя я была готова отдать все, лишь бы еще раз услышать из его уст нежное «Роксана». Но и у меня есть гордость, черт возьми! Я посмотрела Керку в глаза и ответила:

— Да, я готова.

Я шла за Керком по извилистой тропе, и во мне бушевал внутренний монолог. Секс — это любовь, согласна, но любовь — больше чем секс. Секс я знала и раньше, любовь — никогда. Может ли физический акт любви быть важным только для одной стороны? Наверное, может. Мужчина возбуждается и удовлетворяется быстрее, чем женщина, и не связывает себя с нею, тогда как она готова к привязанности. Керк, похоже, вовсе не связывал себя с Рокси Пауэлл. С чем же, в таком случае, оставалась я? Неужели все, что я пережила, — лишь обман плоти?