Могила воина, стр. 23

Он торопливо спустился в свою каюту, откинул доску складного стола, взял лист бумаги и стал писать ответ. «Но как надо обращаться к Гете? Не писать же «дорогой собрат»? «Господин барон»? Еще глупее». Написал «Ilustrious Sir». Пометил: «Ливорно, 24-го июня», – от волнения ошибся в дате.

– «Не могу поблагодарить вас так, как следовало бы», – быстро писал он, – «…не смею обмениваться стихами с тем, кто в течение полустолетия признается бесспорным королем европейской литературы… Если я вернусь, то приеду в Веймар… Как один из многих миллионов ваших поклонников»…

Адрес решил писать по всем правилам. «Его превосходительству барону фон-Гете, Веймар». Надо бы добавить другие звания: у немцев так полагается. «Но какие звания у Гете?…» Подумал и, после слов «барону фон-Гете», приписал: «etc, etc., etc.» И еще подумал, что «etc, etc., etc.» можно бы приписать не только на адресе.

XVII

Мастер-месяц ходил по грязным залам сераля и вздыхал: не арсенал, а конюшня! При виде греческих часовых он испытывал настоящее душевное страдание: разве так стоят на часах? Делать ему тут пока было нечего: следить за уборкой и грозно покрикивать на чернорабочих: – «Погодите, погодите! Приедут англичане!…» В Миссолонги ожидалась большая артиллерийская миссия, которая должна была привезти все необходимое для ракет Конгрева. [15]

На британской службе он снова находился уже довольно давно. Через некоторое время после окончания веронского конгресса мастер-месяц в самом деле предъявил ультиматум своему австрийскому начальству. Его условия были отвергнуты. Он с достоинством заявил, что в таком случае не останется в ведомстве ни минуты. Мастер-месяц утешал себя мыслью, что начальник в душе расстроился, не ожидав подобного удара. Однако уверенности относительно души начальника не было. Тот просто ответил: «Не желаете служить, – не надо, мы никого насильно не держим. Смотрите, как бы потом не пожалели». – «Не пожалею, даже если придется просить милостыню на улицах!»

Впрочем, он знал, что милостыню просить на улицах не придется: переговоры с англичанами были начаты давно. Мастер-месяц навестил рыжего подполковника, у которого служил прежде, поговорил о том, о сем, хоть и не рассчитывал убедить, что зашел в сущности случайно: к рыжему подполковнику случайно не заходят. Поболтав сколько надо для приличия, он вскользь заметил, что не худо бы иметь подходящего человека при императоре Александре. Подполковник не расслышал его замечания, однако в конце беседы, тоже вскользь, спросил: – «Разве вы знаете русский язык?» – «Нет, не знаю», – сознался мастер-месяц, – «но если нужно, могу выучиться быстро. У меня к языкам большие способности: я говорю, как вы помните, господин подполковник, по-французски, по-немецки, по-гречески. Пошлите меня в Петербурга, я пригожусь вам». – «Нет, в Петербурге нам ничего не нужно», – ответил подполковник, и по его тону мастер-месяц понял, что равнодушие не для торга об окладе: «значит, у них там людей, достаточно». – «Вы хорошо говорите по-гречески?» – «Это почти что мой родной язык. Моя молодость прошла в Константинополе, там, в Галате, в Стамбуле, все говорят на всех языках а уж по-гречески»… – «Вы недурной работник» холодно сказал рыжий подполковник, – «но у вас два недостатка. Вы слишком много говорите: мне не интересно, где прошла ваша молодость и почему вы знаете по-гречески. Кроме того, вы энтузиаст. В нашем деле можно быть хамом, хотя это необязательно. А энтузиастом быть нельзя. И всего хуже помесь хама с энтузиастом. Если же вы действительно хорошо владеете греческим языком, то работа для вас через несколько месяцев найдется. Советую вам однако больше от нас ни к кому не переходить».

Мастер-месяц удалился смущенный: все-таки, к кому и к чему относились слова о хаме? Подумав, он решил, что рыжий говорил в общей форме, никак его не имея в виду. Но слово «энтузиаст» было обращено прямо к нему. Он не являлся к подполковнику довольно долго, – тот впрочем и сказал: «через несколько месяцев». При их второй беседе подполковник уточнил предложение: работа есть, надо поехать в Миссолонги. – «Надолго, господин полковник?» – «Может быть и надолго. Дальнейшее будет зависеть от вашего усердия. Жалование прежнее. Проезд и суточные». – «Какие суточные?» Подполковник назвал цифру. – «Этого вам более, чем достаточно: жизнь там дешевая. Кроме того вы в Миссолонги должны будете найти работу. Значить у вас будет подсобный заработок. Ехать через две недели».

После этой беседы мастер-месяц и предъявил ультиматум австрийскому начальству. От британского предложения он был не в восторге. В Миссолонги он никогда не был, но догадывался, что жизнь там не сладкая. Все же поручение было серьезное, ответственное. Если выполнить его с успехом, откроется карьера: давно пора. Мастеру-месяцу в последнее время приходили неприятные мысли: вдруг он неудачник? Столько тратишь ума, энергии, изобретательности, и ни к чему: денег не скопил, с одной службы переходишь на другую. Иметь дело с турками ему очень не хотелось. «Могут по ошибке посадить на кол. Однако если отклонить предложение рыжего, больше к нему нельзя показаться на порог. Уж и теперь говорит что энтузиаст». Слово это было весьма обидно мастеру-месяцу: он понимал, что «энтузиаст» много хуже чем дурак: пожалуй, приближается к идиоту, но, может быть легким дополнительным оттенком, вроде скотины.

Получив прогонные, заказав место на судне, он приобрел то, что требовалось для морского путешествия: складную кровать, оленьи шкуры, которых не выносят клопы, компас, географическую карту, аптечку с сатурновым уксусом, замки, кастрюли, спиртовую лампу, спенсеров спасательный пояс из трехсот старых пробок. Пистолет у него всегда был. Купил много съестных припасов, дюжину бутылок вина, в том числе бутылку марсалы. Платьем обзавелся средним, как полагалось по его миссии: не то, чтобы совсем простой человек, но и не важная особа. Все покупки он поставил в счет рыжему подполковнику, разумеется с некоторой надбавкой: не утвердит одного, покроешься другим. Рыжий все утвердил и даже не спорил: австрийское начальство сначала вымотало бы душу и затем кое-что уж наверное вычеркнуло бы из списка.

Поездка сошла благополучно. Судно шло под английским флагом, его не тронули хозяйничавшие на море турецкие военные корабли. Вначале и погода была хороша. Есть хотелось так, что от съестных припасов скоро ничего не осталось; пришлось докупать у матросов разную дрянь. На третий день начало качать. К берегу они пристали в сумерки, после особенно мучительного дня.

Шел проливной дождь. Впечатление от городка было самое неблагоприятное. Матросы перенесли из шлюпки вещи на берег. Мастер-месяц остался на пристани один. Явок он от рыжего никаких не получил: тон у подполковника вообще был такой, будто у англичан в Миссолонги решительно никого нет. Остановив наудачу рыбака, мастер-месяц сунул ему монету и стал расспрашивать: есть ли гостиница или хоть постоялый двор? Оказалось, что постоялый двор есть, но там сейчас все четыре комнаты забиты людьми архистратега, спят в коридорах, чуть только не в конюшне. – «Где же тут у вас остановиться?» – спросил мастер-месяц гневно. Рыбак сказал, что угол можно найти в одной избе, близко от пристани, и согласился отнести туда вещи.

Изба, повидимому принадлежавшая кому-то из семьи рыбака, была скверная и грязная. Мастеру-месяцу отвели именно угол, правда, отделенный перегородкой. Он кое-как умылся, переоделся и спросил, нельзя ли поесть. Подали рыбу, оставшуюся от обеда, маслины, вино. Рыба оказалась жареная на дурном оливковом масле, а вино кислое. В самом скверном настроении духа он вышел на улицу, или на то, что здесь называлось улицей. Освещения почти никакого: от фонаря к фонарю идти пять минут. Дождь прекратился, но грязь была непролазная. Мастер-месяц погулял, стараясь не слишком удаляться от своей избы: запомнил ее отличительные признаки, – у ворот сломанная бочка. – «Какой же это город?» – с негодованием думал он, точно получил обещания и гарантии от своего начальства, – «это не город, а рыбачье село, и скверное!»… Везде была вода: не то лужи, не то ручейки, не то каналы, и нельзя было понять, где лужи, где ручейки, еще утонешь! Ни единой кофейни он не видел. – Некоторые дома были освещены, и как будто оттуда доносились веселые голоса, но как зайти? «Можно попасть и в разбойничью берлогу!» Ему казалось, что на этой проклятой лагуне разбойников должно быть очень много: может, у разбойников и остановился! «Отчего другие люди живут как люди, и есть у них дом, семья, свой угол, а я попал в эту проклятую дыру, где жить придется долго, если не повесят, не зарежут, не посадят на кол, и если не умрешь от какой-нибудь болотной лихорадки? Здесь, должно быть, лихорадки не переводятся»…