Золотой плен, стр. 47

Датчане ответили радостными возгласами. Фриггид улыбнулся. Его не беспокоило, что все они могут умереть или быть ранены. Его волновал Волк. Более молодой, более сильный, божественно золотой и властолюбивый. Олаф должен умереть, должен страдать от боли и потерь. Он познал и муки от страшных ран, и горечь потери Гренилде, но сейчас у него другая женщина. Принцесса, дочь Ард-Рига. Может быть, тут его слабое место? Фриггид колебался. Это, по крайней мере, надо иметь в виду.

Прах к праху. Пока земля не покрыла шелковый саван Лейта, слышались молитвы.

Аэд Финнлайт никогда не выглядел таким старым, как сейчас, после битвы, в которой пал его собственный сын.

Олаф тихо подошел к Хитрой Ирландской Лисе, бывшему противнику, который стал ныне союзником и другом. У него не было слез на глазах, только усталость и печаль.

— Мои люди будут чтить твоего сына и короля Коннахта, — сказал тихо Олаф со всей нежностью, на которую был способен. — Они хотят отдать дань великим воинам, которые, как они уверены, станут украшением пиршеств в Валгалле. Я говорю с тобой об этом, потому что не хочу оскорбить тебя и твоих монахов.

Старый король мягко улыбнулся.

— Я не буду оскорблен, Волк. Мне приятно узнать, что те, кто сражались рядом с Лейтом и Фенненом, будут почитать их. Валгалла… Небеса. Что разного в этих словах, приятель? Пожалуйста, скажи своим людям, что я дал свое благословение, пусть они читают свои молитвы.

Олаф кивнул, ощущая лучше, чем когда-либо, узы, которые связывали их души и тянули его к этому вождю.

Он ничего больше не сказал, а отдал честь ирландскому королю.

Монахи ворчали, но норвежцы по-своему уверяли Лейта Мак-Аэда и Феннена Мак-Кормака, что их путешествие будет недолгим и приятным.

Возле Лейта и Феннена закопали их мечи, пищу для путешествия в другой мир, кубки, броши, ножи и тарелки. Выкопали большую яму и закопали лошадей с полной упряжью, чтобы они могли скакать по небу.

Викинги предпочитали сожжение, чтобы дух путешествовал по воздуху, но многие придерживались обычая закапывать умерших в землю и снабжать их всем необходимым. Христианские монахи никогда не разрешили бы, чтобы ирландских принцев и королей предавали сожжению.

Аэд с сыновьями скрылись в палатке на ночь. Сейчас они должны предаться скорби одни, и это было хорошо известно Олафу.

Но он не мог отдохнуть этой ночью, не мог заснуть. Он смотрел на отсвет под звездами, и что-то заставило его осознать, что он не может думать ни о чем, кроме дома.

Когда-то это был просто дворец. Великолепный, завораживающий, воплощение его мечты. Королевская резиденция, но все же только строение. А теперь это — дом, потому что там теплился домашний очаг. Его жена… Так часто он боролся ср снами, где она манила его, нежные руки протягивались к нему навстречу, чарующие изумрудные глаза сверкали от радости, ее черные волосы окутывали его; под ними он чувствовал биение ее сердца. Проснувшись в поту, Олаф ощущал боль. Но от этих мучений не было никакого спасения; ни одна женщина больше не сможет успокоить его. «Я околдован», — часто думал он. И это была не его давно ушедшая храбрая светловолосая красавица, а ирландская злючка, которую так же трудно усмирить, как и ее землю.

Сегодня он снова разбил датчан. Фриггид выжил, но его люди изгнаны из Дублина и Улстера, и Гренилде отомщена.

Хотя этот подвиг не принес ему внутреннего успокоения, которого он жаждал, дверь в прошлое закрылась. Он мог смотреть в будущее, но не знал, сбудутся ли его мечты в отношении Эрин; его гордая прекрасная жена могла все еще таить против него ненависть. Возможно, она радовалась, пока его не было, и молилась каждую ночь, чтобы он умер от датских копий.

Он хорошо сознавал, что границы между страстью, любовью, ненавистью и гордыней очень тонки. Он разбудил в ней чувственность, он сделал ее женщиной. Она не могла отрицать, что он сумел воспламенить ее, но обладать ее телом, созданным для любви, и завоевать ее разум, душу, сердце — не одно и то же.

Он был так долго в разлуке с нею. Три полных луны. У них не было возможности хорошо узнать друг друга. Он поклялся; что когда вернется, то приложит все усилия, чтобы сблизиться. Их битва окончилась. Он сделает все, что в его силах, чтобы порадовать ее, и впустит ее в свою жизнь. И он тоже постарается войти в ее жизнь. Он сделает ее счастливой. Он хотел ее, как жаждущий человек, который не в состоянии напиться вином. Потому что она была нужна ему… Потому что он… Олаф закрыл глаза. Возможно, он любил ее. Возможно, не вся любовь умерла в нем вместе с Гренилде.

Шум отвлек его, и он тревожно огляделся, чувствуя опасность. Он глубоко дышал и раздраженно вертел головой.

Мергвин, как страшная хищная птица и как лунатик одновременно, брел к нему сквозь чащу деревьев.

— Клянусь всеми богами, друид, — пробормотал Олаф, — ты можешь заставить кровь бурлить от страха.

Мергвин с достоинством остановился, откинул свои длинные рукава и надменно посмотрел на Олафа.

— Я думаю, мой лорд, что твоя кровь бурлит независимо от меня.

Олаф рассмеялся, но быстро успокоился, вспомнив о том, что произошло днем.

— Я у тебя в долгу, друид. Ты спас мне жизнь.

Мергвин фыркнул.

— Не благодари меня, викинг. Я не спас твою жизнь, а подал руку судьбе. Тебе все равно было суждено побороть Фриггида, — его голос задрожал от боли, — так же как Лейту и Феннену было суждено умереть.

Олаф встряхнул головой нетерпеливо.

— Люди сами куют свою судьбу, друид. Мергвин внимательно посмотрел на него, потом пожал плечами.

— Думай, как хочешь, норвежец.

Олаф опять засмеялся.

— Ты мне нравишься, Мергвин. И я думаю, каждый должен следовать своей звезде. Ты поступаешь, как тебе предначертано, а я сам создаю свою судьбу.

Мергвин опять пожал плечами, а Олаф прищурил свои проницательные синие глаза.

— Что случилось на этот раз, друид? Сражение окончено. Завтра мы поедем домой. Враг разгромлен. Или ты поспоришь с этим?

— Нет, — покачал головой Мергвин. — Только…

— Только что, друид? — спросил Олаф.

— Ничего. Ничего. Спокойной ночи, король Дублина. — Бормоча что-то, Мергвин покинул Олафа и поспешил в постель.

Олаф остался еще на несколько минут на воздухе, вдыхая свежий запах земли и лета, который казался еще слаще от победы и от того, что обещал завтрашний день. Ниалл уедет в Улстер; они с Аэдом повернут на юг и разъедутся по домам.

Он нырнул в палатку, лег на кровать и крепко заснул.

Мергвин же спал плохо. В волнении он беспокойно метался, понимая, что тени все еще мечутся по луне.

ГЛАВА 17

Пока Олафа не было, наступали такие моменты, когда Эрин отказывалась верить, что стала его женой, считала, что ей приснилось все, что было между ними. Тогда Эрин уезжала на обрыв, смотрела на море и пыталась вспомнить черты его лица, нежную улыбку, возбуждение и восхищение, сверкающие в его глазах. Она пыталась воскресить в памяти тот день, когда он рассказывал норвежские легенды, и ей нравилось мечтать, что он что-то к ней питает в своем сердце.

Но большую часть времени Эрин размышляла здраво. Она была его женой, и хотя законы Брегона защищают женщин от посягательств мужчин на их свободу, Олаф не придерживался ирландских законов, если они были неудобны для него. В его глазах она была его собственностью, и как личную собственность он будет охранять ее, заботиться о ней и защищать. Он будет ревниво следить за ней, и она понимала, что ее жизнь может легко повернуть на другую дорогу. Если она примет его правила, он проследит, чтобы ее уважали, как и обещал ее отцу. Но если она переступит черту… Она не знала, как далеко может зайти его гнев, знала только, что он способен действовать бесстрастно и безжалостно. Если хотел, он скрывался за холодной синей сталью своих глаз и судил обо всем беспощадно.

Беде вернулась в монастырь через день после отъезда мужчин, и Эрин сильно скучала по своей сестре. Сначала она подумала, не чувствует ли она себя все еще чужой в норвежском городе, но Мойра всегда была рядом, когда Эрин нуждалась в ней, и хотя большая зала казалась очень тихой с тех пор, как все воины, норвежские и ирландские, уехали, ужин всегда был торжественным с немногочисленной стражей, которая осталась. Сигурд хорошо управлял дворцом, и Эрин нечего было бояться в своем собственном доме.