Ключ, стр. 33

Нещеретов привстал, чтоб положить трубку домашнего телефона, и вдруг почувствовал колющую боль в правом боку. Он слегка побледнел, быстро положил трубку на стол и застыл, закусив губу. «Опять это раздражение?.. — тревожно спросил себя он, осторожно подавливая бок рукою и кривясь все больше. — Может, это от гимнастики? Уж не прав ли в самом деле Тихоницкий?..»

Из двух известных врачей, которые следили за его организмом, один предписал Нещеретову гимнастику ввиду его перегруженности умственным трудом и сидячего образа жизни, а другой гимнастику запретил вследствие появлявшихся иногда у пациента болей не вполне ясного происхождения. Нещеретов последовал указанию первого врача, так как гимнастика ему доставляла и физическое, и душевное удовлетворение. Он посидел минуты две неподвижно. Боль прошла. Нещеретов нащупал пульс и стал считать, внимательно глядя на часы. Пульс был как будто нормальный. Для верности он посчитал еще раз. «Да, нормальный… Верно, просто мускульная боль», — с некоторым облегчением подумал Нещеретов. Он взял трубку другого телефона — городского — и уже без помощи секретаря вызвал профессора, разрешившего ему гимнастику.

— Да, сегодня, если можно, Иван Юрьевич, — сказал он необычным для него, просительным тоном. — Благодарю вас, так я в девять буду ждать… И пожалуйста, никому ни слова: боюсь визитов и звонков, уж это, знаете, мне участие! — пояснил он.

Почему-то (однако не из-за визитов и знаков участия) он не желал осведомлять людей о своем нездоровье, точно подозревая, что оно доставит им удовольствие.

XXVIII

«Ох, клиенты по мою душу», — подумал Семен Исидорович, подъезжая к дому. Окна его приемной были ярко освещены. «Как бы Никонов не наболтал пустяков, мастер врать малый…» На вечернем деловом приеме у Кременецкого ему по заведенному порядку помогал Никонов. Семен Исидорович взошел на крыльцо, поскреб о железную сетку калошами, поднялся по хорошо освещенной, крытой ковром лестнице в бельэтаж и позвонил своим звонком — один раз довольно продолжительно, затем тотчас вторично, коротко. Тамара Матвеевна встретила его в передней — ей всегда становилось спокойнее при этом звонке.

— Ну, что, застал? — не без волнения спросила она вполголоса. — Как он тебя принял?

— Как принял? Что за вопрос? Прекрасно, разумеется. Как же он мог меня принять? Рассыпался в любезностях.

— Он понимает, конечно, с кем имеет дело. Слава Богу, тебя все достаточно знают!.. Тут одна дама ждет, — добавила еще тише Тамара Матвеевна, показывая глазами на дверь приемной. В голосе и в глазах Тамары Матвеевны вдруг проскользнула легкая тревога, и по ней Семен Исидорович сразу понял, что дама красивая. Беспричинная, тщательно и плохо скрываемая ревность жены всегда немного забавляла Кременецкого, а с некоторого времени ему и льстила.

— Хорошенькая? — спросил Семен Исидорович, игриво подмигнув жене.

— Ничего, так себе, я издали видела. Она в трауре, плохо видно. Да, скорее красивая, — старательно-равнодушно ответила Тамара Матвеевна. — Зубы очень длинные… Так он приедет обедать?

— Кто? Ах, Нещеретов. Разумеется, приедет. В четверг на той неделе. Он был так рад. Очень вам кланялся… Она давно ждет?

— Дама? Минут десять. Никонова, конечно, еще нет. Маша ей передала, что ты будешь в шесть. Она сказала, что подождет.

— Надо будет в самом деле серьезно поговорить с Никоновым. Это становится невозможным.

Семен Исидорович прошел в свой кабинет, выровнял на полке слишком глубоко вдвинувшиеся тома «Энциклопедического словаря», бегло оглянул себя в зеркало и, подтянув брюшко, чуть выпятив грудь, отворил дверь приемной.

— Сударыня, — сказал он, кланяясь.

С дивана, стоявшего наискось, особняком, как ставится мебель на сцене, поднялась высокая дама в трауре и поспешно направилась к Кременецкому. Семен Исидорович пододвинул ей тяжелое кресло.

— Пожалуйста, садитесь… С кем имею честь?.. — спросил он, также садясь и вглядываясь в даму. Она в самом деле была хороша собой и очень элегантно одета. Даже траурная вуаль на ней, опущенная через плечо, с белой полоской у лба, была особенная. «Эффектная женщина! Уж не артистка ли?» — подумал Кременецкий. Дама на него взглянула, затем опустила глаза, видимо преодолевая волнение.

— Я Елена Фишер, — сказал она тихо.

Что-то дрогнуло в лице и в душе Семена Исидоровича.

— Госпожа Фишер? — повторил он. — Вы не супруга ли… не вдова человека, так трагически погибшего на днях?

— Да, это я, — прошептала дама.

Семен Исидорович приподнялся в кресле и крепко пожал руку госпоже Фишер.

— Я немного знал вашего покойного мужа, — глубоким негромким голосом сказал он. — Разрешите выразить вам мое искреннее сочувствие и соболезнование…

Дама низко наклонила голову. Семен Исидорович помолчал минуту из участия.

— Могу ли я быть вам чем-либо полезен? Поверьте, все, что в моих силах…

— Да… Я хотела просить вас… Мне посоветовали обратиться к вам. Разумеется, я и прежде о вас слышала… Мне посоветовали обратиться к вам за руководством. В этом деле… — Голос ее дрогнул. — В этом ужасном деле мне придется… Я хотела просить вас быть моим представителем… Гражданским истцом…

Что-то неясное в душе Семена Исидоровича слегка отравило радость. Мысль его заработала напряженно. Но это длилось лишь мгновение. Семен Исидорович вдруг словно повернул в себе ключ. Теперь он смотрел на даму с неподдельным участием, с жалостью, почти с нежностью. Все лучшие свойства Кременецкого тотчас в нем пробуждались, когда клиент вверял ему свою участь. В кабинете наедине с клиентом, все равно как на заседании суда, Кременецкий становился талантливым, чутким, многое понимающим человеком. В нем проявлялись и всеми признанная за Семеном Исидоровичем безукоризненная корректность, и благородство тона, отсутствовавшее у него в обыденной жизни. Его интересы всецело сливались с. интересами клиента. Кременецкий недаром так любил свое дело и так гордился судом.

— Сударыня, — сказал он мягко. — Простите, ваше имя-отчество? Елена Федоровна… Мое — Семен Исидорович… Елена Федоровна, я могу сказать вам лишь то, что отвечаю всегда всем, ко мне обращающимся: расскажите мне ваше дело. Только узнав его в деталях, я могу дать вам ответ.

Кременецкий говорил искренно — он нередко отказывался от выгодных дел, а дел грязных не принимал совершенно. Однако он чувствовал, что от этого дела едва ли откажется.

— Я поняла вас, Семен Сидорович, — ответила госпожа Фишер значительным тоном, точно он сказал нечто весьма загадочное. — Но я, право, не знаю, как начать, как все передать… Извините меня, ради Бога… Вы поймете мое волнение, это несчастье свалилось на меня так неожиданно…

— Несчастья всегда неожиданны, Елена Федоровна, — со вздохом, как выстраданную мысль, произнес Кременецкий первое, что пришло ему в голову. — Тогда не разрешите ли вы мне предлагать вам вопросы? Может быть, так вам будет легче?

— Да, пожалуйста, — поспешно сказала госпожа Фишер.

— Вы давно замужем?

— Восемь лет… С 1908 года.

— Заранее прошу извинить, если я коснусь тяжелых сторон жизни и воспоминаний. Но это необходимо… Вы были счастливы в супружеской жизни?

Елена Федоровна помолчала.

— Счастлива? Нет… Нет, я не была счастлива. Мой несчастный муж был гораздо старше меня. Он вел вдобавок такой образ жизни… Это вы, впрочем, знаете.

— Его образ жизни вызывал протесты с вашей стороны?

— Вначале да, потом я махнула рукой. Любви между нами все равно больше не было.

— Так, я понимаю. А прежде была любовь?

— Была… С его стороны, — сказала, вспыхнув, Елена Федоровна, и ее смущение еще больше тронуло Кременецкого.

— Детей у вас не было?

— Нет, не было.

— Я понимаю, — повторил Семен Исидорович и тотчас с неудовольствием подумал, что здесь эти слова, собственно, были не совсем уместны. — Теперь разрешите спросить вас, — продолжал он, показывая интонацией, что переходит к самому больному вопросу. — Вы давно знаете того человека, который арестован по подозрению в убийстве вашего мужа? Этого Загряцкого?