Ангелы, стр. 71
Она остановила на мне свой взгляд, похожий на лазерный луч и сказала прямо:
– Мне было больно из-за Нади и было интересно попробовать с тобой. Мне тогда показалось, что это хорошая идея, понимаешь… Прости…
– Я тебе совсем не нравилась?
– Разумеется, нравилась!
– С каких пор?
– С того самого вечера, когда я узнала правду о Наде, а ты была так добра ко мне…
– Но не со дня моего приезда в Лос-Анджелес? – Я не понимала почему, но это было важно для меня.
– Нет, не сразу… Ты немножечко растеряна из-за своего разлада с мужем, из-за Троя… Мне очень жаль, но мне кажется, что я воспользовалась твоим состоянием…
– Гм…
– Но ты замечательная, просто замечательная.
– Но недостаточно замечательная?
– Не из-за этого, просто… Я не знаю, как это сказать…
– Я – не твой тип?
– Не злись на меня, – грустно сказала Лара. Мне было обидно. Я с трудом сглотнула комок в горле.
– А кто твой тип? Девицы типа Нади?
– Думаю, да.
– А почему? Потому что у нее отличная фигура?
Ларе было неловко, но она признала это.
Я такого поворота событий не ожидала. Я думала, это мужики делают свой выбор, руководствуясь лишь физической привлекательностью, но не ожидала, что и девушки такие же поверхностные. Неужели быть хорошим человеком больше ничего не значит? Я с грустью размышляла над этим.
– У тебя тоже красивое тело, – деликатно заметила Лара, и это стерло часть моих обид. – Но она – танцовщица. И она… Ну, она за собой следит…
– Это из-за моих ногтей, да?
– Нет, это тоже не помогло бы, – призналась Лара.
– И… – выдавила я из себя, – мой… ты знаешь… ну, цвет моей по… Ну, короче, неправильный цвет моей попы.
Она пожала плечами.
– Я вообще-то и не видела. Но, Мэгги, дело не в этом. Я совершенно уверена, что для тебя неестественно встречаться с девушками…
Вот она это и сказала.
– … и клянусь, что если бы я не бросила тебя, то ты очень скоро бросила бы меня сама.
Я молчала, размышляя, сыграть на жалость или же выбрать гордость. Гордость победила.
– Вообще-то я хотела сделать это сегодня, но не знала как.
– Что? – резко вскрикнула Лара. – А я тут себя чувствую последней сволочью?
– Ага.
Внезапно я осознала весь идиотизм ситуации и начала смеяться.
– Скажи мне, Лара, только честно, я была ужасна?
Она пристально посмотрела на меня, и ее губы расплылись в улыбке. Она развеселилась:
– Нет, но надо сказать, могло бы быть и лучше.
– Угу.
Мы неожиданно заржали как лошади, просто надрывались от хохота. От облегчения, свободы и глупости происходящего.
Когда мы наконец успокоились, я спросила:
– Но мы ведь останемся друзьями?
Этого было достаточно, чтобы снова начать хохотать.
– Ничего не планируй на вечер среды, – сказала Лара перед уходом. – Состоится премьера «Голубей».
Когда дверь за ней закрылась, я повернулась к Эмили:
– У меня отличные новости. Между мной и Ларой все кончено.
Она прекратила бешеный стук по клавишам.
– Что произошло?
– Она порвала со мной. Говорит, я – не ее типаж.
– И что? Ты теперь ненавидишь Лару так же, как Троя, и будешь втыкать ей в ляжку вилку всякий раз, стоит ей тут появиться?
От ужаса, что она все видела, у меня глухо стукнуло сердце.
– Нет, мы остались друзьями.
– Какое облегчение!
– Эмили, прости меня!
– За что?
– За то, что я сплю со всеми твоими друзьями. Больше так не буду.
– Можешь спать с кем хочешь. Мне не нравится обстановка после того, как у тебя с кем-то не заладилось.
– Я больше ни с кем не буду спать. Просто я была выбита из колеи. И перестала себя контролировать. Но теперь все в порядке. Прости. Я снова стану хорошей девочкой Мэгги. Другого мне на роду и не написано. Может, даже в монастырь уйду.
Эмили покачала головой.
– Было бы неплохо найти золотую середину, – сказала она и добавила: – Но, слава богу, что ты выкинула весь этот лесбийский вздор из башки до приезда мамаши Уолш. А то попали бы в конкретный переплет.
35
После второго выкидыша я плакала целых четыре дня. Я знаю, что люди часто говорят «я плакал всю неделю», что означает, что они несколько дней периодически начинали плакать, а потом прекращали. Но я по-настоящему плакала четыре дня без остановки. Даже во сне. Я смутно помню: какие-то люди на цыпочках сновали туда-сюда и шепотом спрашивали Гарва:
– Как она?
Когда я прекратила плакать, мои глаза заплыли и превратились в щелочки, словно меня избили. Кожа на лице покрылась белой пленкой, как высохшие соляные озера в пустыне.
Раньше я слышала о выкидышах у женщин, но не могла представить всю их печаль. Наверное, потому что не знала, каково это, потерять то, чего у тебя не было. Я могла вообразить другие потери. Например, мою подругу бросал парень, а я чувствовала себя одинокой, отвергнутой и униженной за компанию. Если умирал родственник кого-то из моих друзей, то я могла понять потрясение, горе и ужас, хотя из близких у меня умерли только бабушка с дедушкой.
Но я представить себе не могла горя матери, потерявшей ребенка. Пока это не случилось со мной. Пока это не случилось со мной дважды.
И, как ни странно, это оказалось похоже на остальные потери. Я чувствовала себя такой же одинокой, отвергнутой и униженной, как если бы меня бросил мужчина. Одинокой, потому что я так и не узнала своего ребенка. Отвергнутой, потому что мое дитя не захотело остаться внутри меня. И униженной из-за осознания своей физической неполноценности. А еще я чувствовала потрясение, горе и ужас, словно кто-то умер. Но у моей печали была и еще одна причина, связанная с самой сутью человеческой. Мне хотелось ребенка. И это желание было необъяснимо и пожирало меня изнутри, как чувство голода.
Меня словно отделяла от остального мира стеклянная завеса – настолько я была одинока. Мне казалось, что никто не может понять природу моей боли. Разве что те, у кого уже случались выкидыши (хотя среди моих знакомых таких не было), или кто безуспешно пытался завести малыша. Возможно, некоторые люди, уже имевшие детей, тоже поняли бы. Но большинство – нет. Я чувствовала это каким-то внутренним чутьем, ведь долгое время я думала так же, как это пресловутое «большинство».
Единственный, кто действительно разделял мою потерю, был Гарв, и лишь ему мне стыдно было смотреть в глаза. То, что мы прошли через это вместе, лишь усугубляло ситуацию. Я не знала почему. Пока не поняла, что не перестаю думать об одном событии, произошедшем, когда мне было двенадцать лет. Соседский ребенок выбежал между двумя парковавшимися машинами. Одна из машин сбила его насмерть, так как водитель не имел никакой возможности остановиться вовремя. Родители мальчика были раздавлены горем, что неудивительно. Но многие сочувствовали и водителю. Я нечаянно подслушала, как кто-то говорил:
– Мне безмерно жаль водителя. Бедняга, что ему, должно быть, пришлось пережить.
Короче, я была как тот водитель. Я была ответственна за горе Гарва. Это моя вина. И было ужасно жить, осознавая это.
Но Гарв держался молодцом, в отличие от меня. Все две недели после выкидыша он вел все хозяйство, контролировал моих посетителей, заменил все имеющиеся в доме номера «Матери и дитя» на журнал «Ярмарка тщеславия» и следил за тем, чтобы я ела. Я болталась по дому, безуспешно притворяясь, что все нормально, и отказывалась обсуждать случившееся. Я не могла себя заставить употреблять слово «выкидыш» и называла это «неудачей». Когда собеседник соглашался с формулировкой «неудача» и пытался продолжить разговор, я прерывала его:
– Я не хочу говорить на эту тему.
И сопротивлялась так сильно, что даже самые преданные друзья оставили тщетные попытки.
И тут кому-то в голову пришла идея отправить нас с Гарвом в отпуск. Внезапно все согласились, что мысль прекрасная. Казалось, что везде, куда бы мы ни приходили, появляется призрак и начинает подвывать: «Это пойдет тебе на пользу-у-у» или «Парочку-у-у дней полежишь у-у-у бассейна, почитаешь жвачку-у-у для мозгов и не у-у-узнаешь себя». Как в фильме ужасов.