Мальчишки, мальчишки..., стр. 20

— Что? Что с тобой, Олён?!

Аким, выслушав рассказ падчерицы, тяжело вздохнул:

— Совсем Гришка зверем стал. Людей убивает, грабит, скот отбирает. Ну ничего, поди-ко, новая власть долго ждать не станет — прольется и его кровушка.

День за днем, ночка за ночкой — вот тебе и прошло лето. Много пришлось еще ребятам поработать — и на своем, пионерском, поле, и на полях настоящего колхоза. Шла жизнь и на крольчатне. Там вместо Якова, отважного крола, водворился кролик Тимофей, по всем статьям уступающий предшественнику: не такой бравый, не такой молодцеватый и лихой; у него и уши-то не стояли торчком, как у того, а разваливались в разные стороны.

Ну, да что же делать! Якова не вернешь, а без крола, хоть худенького, тоже не обойдешься.

Каникулы кончились, снова началась школьная пора. А с нею и уборка овощей на школьном поле. Три дня ребята копались в земле, свозили урожай к школе, ссыпали в сделанные летом колхозными плотниками ямы. Сердце радовалось: какой получился урожай! В картошке почти нет мелкоты. Еще много картошки было не убрано, когда выяснилось вдруг, что ссыпать овощи больше некуда: ямы заполнены до отказа. Олёнка Минина с Артёмком Дегтянниковым, учительницами Курочкнной и Жилочкиной пошли к председателю узнавать: что делать?

Остальные ребята принялись бегать, валять друг дружку по земле. Тут же крутилась Тявка, хватала за пятки. Ее хозяин, Трофимко Дегтянников, сидел у костра, в котором пеклись печенки, ел маленькую репку и бубнил:

— Ну и репа! Ну и репа! Разве это репа! Вот мы с Тявкой на своем огороде нынче вырастили репу — больше моей головы! Все лето растили, поливали. Когда вырастили, я хотел ее тятьке с мамкой да Артёмку показать, да не мог поднять — во какая была! Ну, мы ее с Тявкой тут же вдвоем на огороде и сгрызли. Грызли, грызли, грызли… Даже зубы устали. Не верите мне? Вон Тявка не даст соврать. Верно я говорю, нет, ну-ко, отвечай, хорошая собачка!

— Г-гаф! Тяф!

Подошли Иван Николаевич, Олёнка с Артёмком, учительницы.

— Молодцы вы, ребята! — сказал Мелехин. — Как вы нам нынче помогли! Хлеб да молоко будем зимой в школу давать, как раньше, а в остальном — не будет заботы. Главное — все горячее будете есть. Суп, картошечка, щи. И мясцо кроличье есть. А то, что осталось, вы уж выкопайте, а свозить это станем к нам, в колхозные ямы. Все взвесим, как положено. И продадим. И поезжайте-ко вы на эти деньги в Октябрьские праздники в Кудымкар, вот что я скажу! Всей школой. Подводы вам наш колхоз выделит для такого дела. А что? Имеете право. У нас в деревне всего три жителя за всю жизнь по разу в Кудымкаре-то побывали. А вам, детям нашим, — вам ли не жить теперь!

Он замолчал и стал глядеть на дорогу, идущую из Кочево. По ней ехал на рысях верховой отряд. Винтовки колыхались за спинами всадников. Это чекисты и милиционеры скакали ловить банду Гришки Распуты. Тяжелая сентябрьская пыль, поднятая копытами, казалась розовой, подсвеченная поздним солнышком.

— Эх, ребята! — одной рукой председатель прижал к себе Олёнку, другую положил на белую голову Трофимка Дегтянникова. — Живете вы, живете и не знаете, не чуете еще, какой она хорошей становится, ваша жизнь!

ПАЛ ИВАНЫЧ ИЗ ПУШЕЧНОГО

Иногда ночами до поселка Запруд доносился далекий грохот: на заводском полигоне испытывали пушки. «Ч-пумм! Ч-пумм!..» От этих звуков, спящий Пашка вздрагивал, лягался. Ему снилась война. Будто он с винтовкой бежит на немецкие окопы. Рядом где-то бегут папка Иван Корзинкин, начальник цеха Сергей Алексеевич, старший мастер пролета Спешилов, одноногий мастер из ремесленного Рагозин, знакомые пацаны: Ваня Голубаев, Сашка Васильков, Серега Фирулев, Валька Акулов… Немцы дерут, улепетывают, но с их позиций прямо в лицо бьет и бьет, гвоздит и гвоздит пушка. Разрывы ближе, ближе, ближе… Вот сверкнет сейчас еще один, последний — и его, Пашки, уже не станет…

Пашка вскидывается, открывает глаза, хрипит очумело:

— Что, что?! Война, а? Мамка, война?

— Бонна, сынок. — Мамка подходит, трогает стриженую голову. — Война, Павлик. Только далеко. Ты спи давай, спи. Скоро на работу.

Пашка снова валится и спит, уже не просыпаясь, до шести, до времени, когда надо подниматься, собираться и идти на завод.

Война хоть гремит далеко, а сколько уже мотовилихинского народа забрала она! И отец у Пашки воюет, и еще многие мужики и парни. Идешь порою по улице, и слышно: где-то воет, надрывается женщина. Снова принесли в Запруд похоронку. А то выбежит чья-нибудь мать или жена из избы и кричит, бьется, бьется об землю…

Ровно в шесть Пашка просыпается, тут же встает и идет умываться. Разлеживаться некогда! Он ведь теперь мужик, в доме хозяин. Да Пашка никогда и не любил долго спать. Магазины в рабочих слободках открываются в пять утра, так он до войны, еще учась в школе, вставал всегда сам в полшестого и бежал за хлебом, чтобы к тому времени, когда папка сядет завтракать перед дорогой на работу, у него был свежий хлебушко. Потом завтракать и уходить на работу стали двое: папка и старший брат, кока [1] Дима. Так оба ели да похваливали: «Павлик-де у нас заботник! Что бы мы без него!»

Вот и остался заботником: папка на войне, Дима в командирском училище в Красных казармах, дома только он да мамка, Офонасья Екимовна, да двое братьев недоростков: десятилетний Витька и четырехлетний Генька.

Пустое брюхо поет с утра, съесть бы хоть холодную вареную картоху. Но картоха сгодится дома, его, Пашку, накормят как ремесленника, только до этой фабрики-кухни еще добраться надо! Ладно, пока картошка есть, к Новому году кончится и она, тогда снова мамке ехать по деревням, менять на продукты Димины обутки, одежку. Папкино-то все выменяли еще прошлой зимой.

Пашка натягивает комбинезон, замасленный, длинный, не по росту, бушлат, нахлобучивает шапку с ремесленной эмблемой — двумя молоточками — и выскакивает на улицу. Еще темно, холодный октябрьский ветер, снег крупой. Голос радио доносится от проходных: «Вчера в течение дня наши войска вели ожесточенные бои с противником в Сталинграде…» Погодите, вот Дима окончит училище, станет командиром, он вам покажет!

Вот и сад Свердлова. Как здесь было хорошо до войны! Вечерами всегда оркестр, танцы на площадке, парни гуляют по аллеям с девушками, угощают их мороженым и семечками. Прибегут, бывало, школьники в парк, посмотрят на танцующих, на городошников, шахматистов, а потом Пашка найдет разговаривающего с друзьями или гуляющего с девушкой старшего брата: «Дима, дай пять копеек на мороженку…» Никогда не откажет. Если у самого нет, сходит, займет у кого-нибудь, а даст:

«Питайся, Пашка-букашка!» Будто он виноват, что маленький.

К остановке трамвая мальчик идет мимо дома, без которого он еще два года назад и жить не мог — Дома культуры. Хоть елка, хоть любой другой праздник, хоть обыкновенное кино — всё бежали туда. Вон как там было всегда весело! Куда, в какую комнату ни глянь — везде полно ребят. Где танцуют, где репетируют постановку, где учатся фокусам, где скрипят лобзиком…

А теперь этот клуб сумрачный, холодный, и мало туда ходит ребят — и на них ведь легла военная забота. Вот и плакат вывесили в окне: