Становой хребет, стр. 95
«Хохочут. Это уже совсем хорошо», — думает Коркунов.
— Ну, как здоровье? Как служба?
— Нормально… служу, как все.
— У тебя радость большая, Коркунов.
— Какая ещё радость, отец нашёлся?
— От Михаила Ивановича Калинина телеграмма, награждён ты орденом Красного Знамени! На вот, читай.
Колька обмер от неожиданности. Откуда-то издалека доплыл голос начальника связи.
— Блюхер нервничает, обстановка неясная, а тут матом, как загнёт приискатель по-свойски на корректировщика. Я параллельно слушал телефон, ничего не соображу, а Блюхер подпрыгнул и кричит: «Вот это боец! Узнать фамилию!»
— Правда, что ли, орден? Или вы смеётесь? — поднял удивлённые глаза Колька. — Я думал, им только больших людей награждают.
— Вот ты теперь большой человек, девушки прохода не дадут, — засмеялся Котельников.
— У меня невеста есть, нужны они мне больно.
Колька прилетел назад в казарму, как на крыльях. К нему подошёл дневальный, спросил, зачем вызвали.
— Орден дают… — неуверенно отмахнулся Коркунов.
— Какой орден?
— Красного Знамени, — уже уверенней проговорил Колька.
— Ребята! Братцы-ы! Кольку орденом наградили, — заорал дневальный, — такой героический орден не каждому даётся. Краснознаменец у нас в роте… вот это да-а…
После уже, когда Коркунов получил его и привинтил к гимнастёрке, то стал объектом пристального внимания: в Чите пионеры толпами ходили за ним, забегали вперёд, мешая идти.
Девушки подряд все оборачивались и вгоняли в краску стройного красноармейца. Хоть в увольнение не ходи или снимай награду и прячь в карман.
Командование части предложило ему ехать в военное училище. Колька уже было собрался, но пришло письмо от матери: объявился, наконец, больной батя, и теперь они еле перебиваются в нужде. Мать просила послать хоть немного денег детишкам на одежонку к школе.
Пришлось Николаю отказаться от поступления в военное училище: какая уж тут учёба, когда надо кормить семью и выводить в люди младших сестёр с братьями.
К концу службы он стал скучать по Незаметному, друзьям и особенно Стеше. Николай бережно хранил все её письма, частенько их перечитывал…
13
В Незаметном полторы тысячи горнорабочих отчислили зарплату за один трудовой день на постройку самолёта «Алданский рабочий», чтобы он зорко охранял красные рубежи. Многие вступили в члены Осоавиахима.
То, что среди дикой тайги выросли прииски, нахлынули в них массы людей, то, что бурно внедрялась механизация, и неугомонный Недзвецкий уже начал монтаж отечественных электрических драг, а вблизи заложили крупную паровую электростанцию, конечно, поражало Игнатия Парфёнова.
Но больше его потрясало перерождение тех самых старателей, которые совсем недавно, в погоне за фартом, знать ничего не желали, кроме своего барыша.
Они уже не хотели жить только ради себя: едва обучившись грамотешке в ликбезе, бойко читали по складам вслух газету, живо интересуясь мировой политикой и жизнью страны, а, когда забастовали английские горняки, собрали им на харчи более шести тысяч рублей, почитая борьбу рабочих за свои права в далёкой Англии своим кровным делом.
Активно подписывались на заём индустриализации, вступили в МОПР, в общество «Руки прочь от Китая», отчисляли деньги пролетарским борцам Италии, Польши, томящимся в застенках, в фонд газеты французских коммунистов «Юманите», на оборону СССР — сами ещё толком не отъевшись после голодных лет послевоенной разрухи.
Ясно, что приискательская масса становилась управляемой, её классовое чутьё обострялось и крепло. Каждый теперь наглядно видел, что, благодаря внедрению новой техники заметно растёт производительность, а значит, и повышается личное благосостояние.
Люди понимали, что лоточник-одиночка никогда столько не намывал золота за день, сколько артель добывала металла, с помощью механизмов, на каждого её старателя. Да и работать совместно куда веселей, шутки-прибаутки, здоровое соперничество…
Игнатий, из-за своей хромоты и преклонных годов, невольно отошёл от беготни с сидором в разведках, сколотил небольшую артель и теперь вкалывал на Орочене. Лушка изредка наведывалась в праздники, потом опять набирала харчей и подавалась в тайгу.
Ничего не поделаешь, рождена она была вольной охотницей и не могла переносить застоялого духа избы, ставила палатку рядом с ней или чум и жила привычным укладом.
В артельке Игнатия народ подобрался работящий до зверства. К этому времени начальство приисков стало награждать передовиков прилюдно у золотоприёмной кассы, что побуждало старателей к ещё большему соперничеству.
То отрез на костюм выделят, то американские резиновые сапоги, то кожаное «инженерское» пальто, и так каждый день. А русский человек всегда норовил выделиться: в бою ли, на пашне, на сенокосе и в других делах.
Таится в каждом желание блеснуть своей силушкой и сноровкой. То-то было радости, когда старшинка артели-победительницы степенно получал новенькие сапоги, небрежно перекидывал их через плечо и важно шествовал со своими товарищами. Вот, мол, глядите! И мы не лыком шиты.
Как-то в воскресенье, когда флаг над прииском был спущен, артель Игнатия решила наведаться в свой парник. Все оделись, как на большой праздник и двинулись в сторону Незаметного. Парник этот они отвоевали прошлым летом.
В один из таких же выходных собралось по объявлению у радиосопки видимо-невидимо народу на аукцион первого огурца. Устроен этот торг был по всем правилам.
На широком столе стояло фарфоровое блюдечко и в нём, как великая драгоценность, лежал тщедушный огурчик в пупырышках, выращенный в теплице агрономом Савицким. Люди сидели вокруг, сгруппировавшись по землячествам: там бодайбинцы, там амурцы, там зейские или новониколаевские.
Распорядитель аукциона — агроном Савицкий, перед его началом, разъяснил, что деньги за огурец пойдут не кому-то в карман, а на строительство большой теплицы и назовут парник по фамилии старшинки той артели, которая больше всего заплатит за экзотический для этих мест овощ.
Ей же давалось право снять первый урожай и каждый последующий год получать бесплатно ведро огурцов.
Раньше считали, что здесь, в так называемых, нежилых местах, овощи не могут вызревать. В двадцать шестом году терпеливые на работу с землёй восточники начали выращивать лук, капусту, морковь, картофель.
Партийные и советские органы поддержали новую инициативу, развернули широкую агитационную кампанию, направленную на сельхозосвоение Алданской тайги и организацию подхозов (подсобных хозяйств). Поэтому и был устроен этот праздничный аукцион.
— Внимание, внимание! Продаётся редкий овощ — огурец, просим старшинок называть свои цены.
Люди улыбались потехе, переглядывались, поддразнивали друг друга. Первым отозвался благообразный дедок Моисей. Встал, степенно огладил седенькую бородку руками и горделиво проговорил:
— Хучь и копеешная ему цена, в жилых местах этому овощу, ну уж так и быть, пятёрку от своей артели за нево отвалим.
— Раз, пять рублей! — дзинькнул по тарелки устроитель. — Кто больше?!
— Десять алтын! — отозвалось татарское землячество.
— Раз, десять рублей! Кто больше?!
— Пятьдеся-ат! — по старой ухарской замашке надбавил Игнатий Парфёнов.
— Кто больше?! Раз, пятьдесят…
Мужики крякали, чесали затылки, переговаривались и набивали цену все выше и выше. Захватила всех эта шутливая игра, никому не охота было ударить в грязь лицом перед другими.
Но и денег-то было жалко… Престиж — штуковина наиважнейшая в старательстве. Бодайбинцы бухнули аж двести золотых рублей!
— Кто больше?! Раз… Кто больше, два!
— Двести пятьдесят! — не стерпел Игнатий.
На более сумасшедшую ставку никто не решился, тут же Парфёнов внёс боны от артели и получил желанный огурец. При всех, весело скалясь, разрезал его на десять махоньких кружочков по числу едоков.
— Што? Бодайбинцы, слабо?! — подковырнул проигравших. — Знай наперёд зейских!