Становой хребет, стр. 90
— Погоди ещё радоваться заранее, мерзлота и наледи по трассе сплошняком. Особо досаждает при строительстве вечный лёд, выдавливает опоры мостов, а то и ямой протает. Был тут один молодой инженер, так он быстро раскусил, как эту мерзлоту надурить.
Ни в коем разе с просеки не трогал пеньки, там, где они встречались, не убирал мох, а подвозили таратайками щебень и засыпали полотно прямо на эту изолирующую подушку. Дорога стоит до сих пор.
Какой-то заезжий умник усмотрел в этом нарушение инструкции, дескать, положено вырвать жёлоб в мерзлоте и кюветы, а уж потом отсыпать полотно. Инженера, допустившего отклонения от норм строительства, прогнали, чуть не судили, а когда поновому сунулись вести дорогу, то едва не перетонули.
Его, этот вечный лёд, чуть только тронь — и разверзается такое болото, что ничем не засыплешь и не загатишь. Инженера того вернули, нашли где-то уже далеко, извинения попросили и стали делать старым методом. Головотяпства, конечно, хватает ещё и у нас, и у вас. Но дело-то движется, наперекор всему.
— Хороший ты мужик, Яшка, как сто лет тебя знаю. Давай к нам в разведку определяйся, топографы нам тоже нужны. Зиму перекантуемся в Незаметном, а по весне ожидается интереснейшая экспедиция по рекам Гонам и Альгома. Там ещё никто не ходил. Вот бы туда!
— В Незаметный мне нельзя, — раздумчиво отозвался Яков, — протухну там от скуки. Знаешь, почему я по тайге бегаю и скопления людского не терплю?
— Почему?
— Чтобы блохи не заводились и вошь разная, — засмеялся Стрельников.
— Так комарья полно, всё одно кровь сосут.
— Гнус меня не жрёт, до того прокоптился у костров, что тунгусы меня за версту своим нюхом чуют.
— Ну, а жена у тебя есть, дом, старики?
— А как же! Живёт моя раскрасавица-половина в кубанской станице и который год рвётся ко мне наведаться. Да только куда я её помещу? В балаган этот? Не дай Бог она увидит мою работу, так с ума свихнётся.
Ведь, она мыслит, что я тружусь наиглавнейшим инженером, хожу при галстуке и в ботиночках. Деньги ей посылаю, а оторваться от этой заразной судьбы не могу. Отец, красный казак, раненый был в гражданскую, но ещё крепкий и неугомонный.
— Во! Встретились казаки разных мест, — усмехнулся Егор, — я ведь, тоже из станицы.
— Считай, земляки, — оживился Яков, — для нашего непутёвого племени вся земля — дом, рассказывал же тебе о тутошних первопроходцах. Нам тоже неймётся что-то открыть. Всё же, интересно, почему покоя не имеем, что ищем и зачем идём на все лишения?
Самому непостижимо. Всё же, это чувство долга… Поручила нам страна большое дело, поверила в нас, дала волю в мыслях и делах, как тут не стараться. Кто же снимает карты и дороги проложит, кроме нас, молодых? Кто богатства откроет и накормит страну хлебушком? Молодёжь!
Потрескивает костёр, прохладная тёмная ночь завоевала необозримые пространства, поглотила снулую тайгу и только зверьё шастает в потёмках, сминая поблекшую и отмершую траву.
На Яшке одежда вся насквозь прожжена искрами, наспех залатана разными кусками материи, и похож он своим одеянием на бедного цыгана.
Сапоги безнадёжно разлезлись, руки огрубели от постоянно работы топором, но весёлые глаза так и пыхают радостной силой. Попробуй-ка, загони его в суетливый город, где человек растворяется, словно крупинка соли, а тут он владыка не только этих безмерных пространств, но и самого себя.
— А всё же, соскучился я по дому, — неожиданно прерывает молчание Яков, — вот закончу эти обходы и, с первым снегом, полечу, как гусак дикий, к себе в тёплые края. Надо отдохнуть малость, повидать родных.
Три года не появлялся, поди, уж забыли меня совсем. Река Кубань, супротив здешних рек шибко мутная, а всё же, родней. Иной раз такая тоска охватит, что хоть убегай. Волком жить человеку нельзя, привезу этим разом свою жену, куплю где-нибудь здесь домик и заживу семьёй. Хорошо…
Егор лежал на спине и смотрел на звёзды. Почему так дурманяще пахнет ночной лес и радует огонь, а в противоборстве с ним щиплет лицо первый морозец и рядом лежит человек, о чьём существовании он ещё утром не ведал, а теперь Яшка надолго останется в памяти?
Откуда всё это взялось и перехлестнулось: эта тайга, необходимость строить дороги в ней? Куда стремились, зачем те казаки, какое лихо искали они и что нашли три века назад в Чукотской тундре, дебрях Станового хребта и широких водах Амура?
От каких таких пращуров влилась в него и в Яшку бунтарская кровь, от кого они унаследовали стремление видеть и осязать новое, рискованно испытывать себя на излом в опасностях житейской неустроенности?
Что ищут они в скоротечной жизни? Звёзды в небе вечны и недосягаемы, но и их охота потрогать, увидать вблизи.
Человек не остановится, исходив землю. Найдутся новые Хабаровы и Дежнёвы, которые пойдут чертоломить по их тверди. Как возникает дьявольская сила неверия даже в смерть свою? Эта лютая жажда истины?
А кто объяснит, что такое за чудо сам человек? Кто поймёт помыслы его и страсти?
Егор вспомнил слова Марико, что самый несчастный человек — это образованный и грамотный, знающий много, но ещё к большему рвущийся, этот бег всё больше отнимает сил, а вместо успокоения, удовлетворения приходит ещё большая растерянность от бескрайности мыслей живших до тебя людей, от бездонности тайн, от невозможности всё охватить умом.
Куда летит созвездие Лебедь? Его так любила Марико. Умчалась ли её душа к созвездию Лебедя или переселилась, по верованию идолопоклонников, в новое живое существо и теперь печально опять созерцает небо, не помня Егора?..
Утреннее солнце ласково тронуло теплом лицо Быкова, и он открыл глаза. С жёлтых осин и берёз порхали листья, беззвучно ложились на землю. Над тайгой парил чёрный ворон и чему-то радовался, пробуя осипший голос.
Недалеко от балагана весело булькал прозрачный холодный ручей. И бьётся над головой Егора в прозрачной паутинке, оставшейся с лета, отогревшаяся золотая оса.
10
Пока Егор работал в экспедиции, в Незаметном произошло много событий…
Однажды Тоня с вечера почувствовала неладное, долго не могла уснуть, боли в пояснице не давали покоя, и только придремнула, как её пробудил хрипастый петушиный крик.
Спросонья она подумала, что приблазнилось, откель взяться на прииске куриному ухажеру, ему старатели и расплодившиеся собаки враз укорот дадут, но тут опять антихристом, да с переливами, истошно завопил кочет.
Тоня аж перекрестилась в забывчивости, опомнившись, толкнула локтем рядом спящую подружку, ту самую сиделку Малышеву.
— Ты поглянь! Петух орёт, или я умом тронулась?
— Пущай орёт, — сладко потянулась Стеша.
— Да ты послушай!
— Счас, счас, — она почмокала губами и залезла с головой под одеяло, приноравливаясь уснуть.
— Ну и дрыхнешь ты, — завистливо проворчала Тоня и спустила ноги на холодный пол.
Хотела встать, но тут что-то ворохнулось в ней и осадило на кровать. Остудной волной полыхнула боль.
— Степанида, Стешка! Проснись же!
— Чё? — вскинулась девка, разлепляя глаза.
— Кажись, приспело… ой, мамоньки! Ой, Стенька-а…
— Счас, счас. Я мигом за Петром Николаевичем, мигом.
— М-м-м… не вздумай. Какую-нибудь бабку ищи. Моисеиху зови… стыдно с чужим мужиком при таком деле. Ой, больно, Стеша-а-а!
Но ей отозвалась только прихлопнутая дверь парфёновской избенки. Тоня лихорадочно нащупала спички и зажгла лампу. Под исподней рубахой тугим клубком шевелился уродливо вспухший живот. Истошный вой оглушил шагнувшего через порог бородатого врача.
— А-атставить! Ты что, не знаешь, что сейчас бабы уже не кричат? Постановление вышло… Эко тебя раздирает, товарищ Гусевская, — уже спокойно обронил Пётр Николаевич. Доктор начал не спеша полоскать руки, позвякивая стержнем умывальника, — небось, когда милуетесь, не страшно, а счас воете. Да норовите пожалобней взять… эх-ха-ха.
— Стешка, — промычала Тоня, — прогони этого варвара, чтоб не измывался. Не то счас встану. Я тебя за кем послала? — еле слышно просипела она, кусая губы, пытаясь залезть под одеяло и отворачивая голову от срама.