Ребячье поле, стр. 4

Аким посопел, поворочал глазами, почесал в лохматой голове, а что ответить — так и не нашелся. Что скажешь бойкой бабке! Да, поди-ко, и верно она говорит. Вдруг возьмет да и правда не отдаст Олёнку? Старухе-то она родная кровь, не то что Акиму.

Слеза прошибла охотника, он заерзал на лавке, бормоча:

— Тово-тово, Олён, тово-тово… Ты, слышь-ко, давай, как бабка бает, а я тебе… тово-тово — в Кочево сбегаю, слышь-ко, карандашиков, тово-тово… бумажки куплю…

И вот теперь она уже отучилась три года, нынче пойдет в четвертый класс. Отличница, пионерка, а теперь еще и председатель школьного колхоза! Бабка радуется, мамка радуется ее успехам, а уж тятька Аким — пуще всех! Все выспросит при случае, иной раз даже всплакнет от радости. Душа у него простая, таежная.

5

Только отзвенел звонок с последнего урока, в школу пожаловал снова председатель Иван Николаевич с землемерным инструментом — двумя сколоченными углом палками, скрепленными в поперечнике, — этаким огромным угольником.

— Как колхоз свой назвали, ребятня? — спросил Мелехин. Он, конечно, уже знал все. — Что молчишь-то, Олёна-председательница?

— Никак еще. Мы и не думали о том. А что, разве надо?

— Как же! Давай, пионерия, действуй. Да вот так и назовите его, что ли: «Пионер».

— Верно, верно! — закричали ребята.

— «Пионер», «Пионер», — проворчал Артёмко Дегтянников. — Пионеры, поди-ко, везде есть — и в Грузии, и в Чувашии. А мы — коми-пермяки. И колхоз должен называться — «Коми-пермяцкий пионер».

— Давайте будем за Артёмкино предложение голосовать! — раздался клич быстрой разумом Олёнки.

Проголосовали и сразу загордились: у них теперь колхоз не только с собственным председателем, бригадирами и прочим, а и со своим названием. Шутка сказать!

— Где же вам, помощники, поле-то намерить? — спросил председатель.

— Надо ближе к школе! — предложили юные учительницы Дуся и Муся. — Чтобы нам его от школы видно было. И зимой, и весной, и осенью, и вообще…

И совсем недалеко — всего метрах в двухстах от школьного здания — Иван Николаевич отмерил школьникам две трети гектара хорошей, жирной земли и вбил колышки по углам.

Ребята ходили за ним важно, по-хозяйски, чуть вразвалку, убирали с земли мусор, старались меньше мять ее лапотками.

Серьезный был тот день, и серьезные были те минуты: оказывается, очень прекрасно, когда есть что-то — не тятькино, не мамкино, не твое даже лично, а общее, всем принадлежащее и всех касающееся.

А на следующий день произошло еще одно событие: после уроков от дома Ивана Николаевича Мелехина потянулась к школе стайка будущих второклассников, обремененных почетным грузом — пятью крольчихами и знаменитым кролом Яковом. Крола бережно несла впереди всех старшая над малышней — Грукя Жакова. Крол был важный, жирный, толстошерстый, с красными глазками-пуговицами.

Сбоку от Груни семенила Тявка, пуская по ветру алчную слюну.

От школы слышался стук — это плотник Ониська с колхозным бригадиром дядей Наумом сколачивали клетки в ограде.

Так началось существование «Коми-пермяцкого пионера».

6

В середине мая приехали на поле двое мужиков на телегах с плугом и бороной. И — хочешь не хочешь! — пришлось Курочкиной и Жилочкиной отпускать ребят после второго урока: липли к окнам, галдели, переживали: что же там такое творится, на ихнем поле. Прибежав же на поле, ходили по пятам за лошадьми, придирались по каждому поводу и все-таки заставили мужиков где надо — перепахать, а где надо — переборонить. Те вздохнули с облегчением, уезжая от жужжащей, как потревоженный улей, оравы школьников: «И что же это за настырный народ!»

Ребята под вечер снова собрались на поле, с лопатами: намечать, копать и разравнивать канавки между грядами. Вид у многих был усталый: надо ведь было и на своих огородах садить картошку! Однако никто не проявил недовольства, не ушел раньше времени. Разметили и обкопали грядки под картошку, морковку, редьку, репу, горох и бобы, лук.

Пошли домой, охваченные новой большой заботой: что ж, надо теперь садить!

Но день пришлось все-таки подождать: не все еще в деревнях отсадились, а начинать такое дело поодиночке, не вместе — не следовало. Олёна ходила тот день сама не своя, переживала: как-то пройдет в пионерском колхозе первое важное дело?

День посадки картошки объявлен был ударным для всех членов колхоза. Отменили занятия в первом, втором и третьем классах. Учился только четвертый класс: предстояли выпускные экзамены, к которым четвероклассники усиленно готовились. Тем более — на экзамены ожидалось прибытие представителя районо из самого Кочева. Старшеклассники не носились уже в переменах по двору как угорелые, не боролись и не визжали, а ходили солидно, группками по двое-трое, и тихо что-то обсуждали. Некоторые ребята, самые успевающие, собирались учиться дальше, в школе-семилетке, она находилась в большой деревне Казово.

И вот с утра потянулись на пионерское поле третьеклассники и второклассники с лопатами. Мужики привезли на подводах мешки с семенной картошкой. Пригарцевавший на смирной своей кобыленке Иван Николаевич усмехался:

— Эту садите, а больше у нас не просите. Сами картошку на семена сохраняйте.

Поглядывал внимательно: пойдет ли на лад ребячье дело? По плечу ли затея? Не шутка — девяти-одиннадцатилетним школьникам заняться всерьез тем, чем всегда занимались взрослые люди!

Ребята рыли и закапывали ямки, девочки бросали картошку. Председатель крикнул:

— Отдохни, ребятня, устанете ведь! Предложение приняли охотно, но вместо того, чтобы отдыхать, стали бегать да бороться.

— Эх, вы… — Иван Николаевич подозвал пионерского бригадира Артёмка Дегтянникова. — Артём, поди-ко сюда!

Взял комочек земли, размял его на остатках калеченной ладони, поднес к мальчишкнну носу: нюхни-ко. Тот понюхал, глянул на председателя.

— Хорошо, Артём, пахнет землица?

— Не знаю…

— Эх ты — «не знаю»! Слаже этого духа для крестьянина ничего не должно быть. Особенно весною дух хорош, когда семя в нее сыплют. Словно земля говорит: походи за мной, да и я у тебя славная буду! Учись это понимать. Ладно, веди, показывай, где что садите.

И они пошли по полю, вспугивая жадных крикливых грачей.

Только стали ребята трудиться дальше, глядь — бежит к ним от школы Груня Жакова, ревет ревом. Что у нее случилась за беда? А она подбежала к мешкам с картошкой, топает лаптями, что-то шумит — ничего не разобрать за плачем.

— Что с тобой, Груняшка?

— У-у, у-у-у… Ойе-ие… Сами ушли, сами тут работаете, весело вам, а я там… У-у-у… Ойе-о-о… Одну бросили-и…

— Почему одну? Ведь ты у нас, Груняшка, старшая над первоклассниками, кролиководами.

— Не хочу я больше к ним! Не хочу с ними! С вами охота. Вы тут вместе, а я там маюсь с ними, лешаками. Они слова моего не понимают, не слушаются, дерутся. Хитрые вы! Сама, Олёнка, к ним иди. А я тут останусь. Тут веселее.

Олёнка Минина нахмурилась, хотела сказать: «Как же ты так, Груняшка? Ведь ты пионерка, должна дисциплину понимать», — и тут у нее из-за спины вывернулся Иванко Тетерлев:

— Какой из нее, Олёна, из девки, толк в бригадирах? — Тут, сообразив, что Олёнка и сама не парень, смешался маленько, но ненадолго: — Я ведь говорил: ставь бригадиром меня. Вот и ставь давай.

— Так ведь там, Иванко, первоклашки, младший народ, особая статья, потому и Груняшка сбежала. Они еще маленькие.

— Что такое — маленькие? По восемь, по девять лет — маленькие тебе? Я в их годы уже косил! Не умеет она руководствовать — вот и вся беда. Велико, право, дело — кролей кормить!

— Ну иди, попробуй, что ли. Как, ребята?

— Иванко справится!

— У него не поволынишь.

— Сам будет первый работник и другим лениться не даст.

— А говорили недавно, что Иванко жадный, только для себя старается! — вмешался в общий одобрительный гул Артёмко Дегтянников. — Что-то это…