Дело о пеликанах, стр. 2

Казалось, он был не способен вызвать такой хаос, но многое из того, что он видел внизу, можно было бы поставить ему в вину. И это было замечательно. Ему исполнился 91 год, он был парализован, прикован к креслу и жил на кислороде. Второй паралич, который он перенес семь лет назад, почти разбил его, но тем не менее Абрахам Розенберг все еще продолжал жить. И хотя он был с трубками в носу, его юридический жезл значил больше, нежели восемь других. Он оставался единственной легендой в суде, и сам факт того, что он все еще дышал, раздражал большую часть толпы, собравшейся внизу.

Он сидел в небольшом кресле-каталке в своем офисе на главном этаже здания Верховного суда. Ноги касались края окна, и он вытягивался вперед по мере нарастания шума. Он ненавидел полицейских, но вид их, стоящих плотными аккуратными рядами, несколько успокаивал. Они стояли твердо и не, отступали, когда толпа примерно в пятьдесят тысяч человек взывала к крови.

— Такой большой толпы еще не было! — выкрикнул Розенберг в сторону окна. Он почти совсем оглох. Джейсон Клайн, старший служащий суда, стоял позади него. Это был первый понедельник октября, день открытия новой судебной сессии. И в этот день традиционно отмечали праздник Первой поправки. Чудесный праздник. Розенберг был взволнован. Для него свобода речи означала свободу бунта.

— Индейцы тоже там? — громко спросил он. Джейсон Клайн наклонился ближе к его правому уху:

— Да!

— С боевой раскраской?

— Да! В полном походном одеянии.

— Танцуют?

— Да!

Индейцы, чернокожие, белые, коричневые, женщины, гомосексуалисты, любители деревьев, христиане, активные противники абортов, арийцы, нацисты, атеисты, охотники, любители животных, крайние расисты, сторонники доминирующего положения черной расы, выступающие с протестом против сбора налогов, лесорубы, фермеры — это было огромное море протеста. И полиция, вызванная для подкрепления, схватилась за свои черные палки.

— Индейцы должны меня любить!

— Уверен, что они любят. — Клайн кивнул головой и улыбнулся хилому маленькому человеку со сжатыми кулаками. Его идеология была простой: правительство над бизнесом, человек над правительством, окружающая среда надо всем. А что касается индейцев, дайте им то, что они хотят.

Выкрики, мольба, пение, речитатив и вопли становились все громче, и полиция сомкнула свои ряды. Толпа была более многочисленной и шумной, чем в прошлые годы. Ситуация обострялась. Ожесточение стало общим. Клиники, в которых делали аборты, взрывались. Врачи подвергались нападению и избиению. Один был убит в Пенсаколе. Ему заткнули рот, связали руки и ноги на уровне груди и в таком положении подожгли кислотой. Уличные стычки стали повторяться каждую неделю. Церкви и священники подвергались оскорблениям воинственно настроенных молодчиков. Крайние расисты действовали под прикрытием дюжины известных, теневых, военизированных организаций и все больше наглели в своих нападениях на чернокожих, латиноамериканцев и азиатов. Ненависть стала отличительным признаком сегодняшней Америки.

И суд, конечно же, представлял собой легкопоражае-мую мишень. В десять раз больше угроз по сравнению с 1990 годом (имеются в виду серьезные) раздавалось в адрес органов правосудия. Количественный состав полиции Верховного суда увеличился втрое. Как минимум два агента ФБР назначались для охраны каждого судьи. Еще пятьдесят занимались разбирательством угроз.

— Они ненавидят меня, не так ли? — громко произнес Розенберг, пристально глядя в окно.

— Да, некоторые из них, — с удовольствием ответил Клайн.

Розенбергу нравилось слышать такое. Он улыбнулся и сделал глубокий вдох. Восемьдесят процентов угроз смерти выпадало на его долю.

— Видишь какие-нибудь плакаты? — Он был почти слеп.

— Совсем мало.

— Что на них?

— Как обычно. Смерть Розенбергу. В отставку Розенберга. Лишить кислорода.

— Они размахивают одними и теми же проклятыми плакатами уже несколько лет. Почему они не позаботятся о новых?

Клерк не ответил. Эйбу уже давно следовало бы уйти в отставку, пока в один прекрасный день его не вынесут отсюда на носилках. Большую часть работы," связанной с поисками и изучением, выполняли три судебных служащих, но Розенберг всякий раз настаивал на записи своего собственного мнения. Он делал это собственноручно тяжелым фломастером. Писал, будто царапал, и слова, быстро и небрежно появляющиеся на белом поле листа, выглядели так, как если бы первоклассник учился писать. Медленная работа, отнимающая у жизни значительный кусок времени, но кого заботит время? Клерки проверяли его судебные решения и редко когда находили ошибки.

Розенберг хихикнул:

— Нам следовало бы скормить Раньяна индейцам.

Председателем суда был Джон Раньян, убежденный консерватор, назначенный республиканцем и ненавидимый индейцами и большинством других национальных меньшинств. Семь из девяти получили назначение от президентов-республиканцев. Уже пятнадцать лет Розенберг ожидает демократа в Белом доме. Он хотел бы бросить работу, ему следовало бы это сделать, но он не мог смириться с мыслью, что его любимое место займет представитель правого крыла типа Раньяна.

Он может подождать. Он может сидеть здесь в своем кресле-каталке, вдыхать кислород и защищать индейцев, чернокожих, женщин, бедных, инвалидов, а также все окружение до тех пор, пока ему не исполнится сто пять лет. И ни один человек в мире, черт побери, не помешает ему в этом, если только они не убьют его. И это была бы не такая уж плохая мысль.

Голова великого человека кивнула, затем дернулась и упала на плечо. Он снова уснул. Клайн тихо отошел и вернулся в библиотеку к своим исследованиям. Через полчаса он вернется, чтобы проверить поступление кислорода, и даст Эйбу его пилюли.

Офис председателя суда расположен на главном этаже и поэтому больше и наряднее других восьми. Наружное помещение используется для небольших приемов и формальных сборов, а внутреннее — рабочий кабинет шефа.

Дверь во внутреннее помещение была закрыта, в комнате находились шеф, три его сотрудника, капитан полиции Верховного суда, три агента ФБР и К. О. Льюис, заместитель директора ФБР. Обстановка была серьезной и предпринимались немалые усилия, чтобы не замечать шума, доносящегося с улицы. Это было непростым делом. Шеф и Льюис обсуждали ряд последних угроз смерти, а всё остальные просто слушали. Служащие вели записи.