Магия обреченных, стр. 21
Однако вымыться Алмель не успела. Кармал ворвался в ее опочивальню раньше, чем появились девушки с водой.
– Повелитель! – ахнула Алмель. – Тебе не следовало сюда приходить. Твоя беспечность…
Закончить фразу ей не дали. Владыка схватил возлюбленную в охапку, оторвал от пола и накрыл губы ртом. Но, вопреки опасениям Алмели, срывать с нее одежду не стал. После долгого поцелуя поставил на ноги, схватил за плечи и возбужденно заговорил:
– Ну же, дорогая, ты видела ее? Как она? Похожа на описание?
– Какое описание? – Алмель, ожидавшая совсем других вопросов, опешила. После долгого отсутствия, после стольких трудов по устройству девочки она надеялась, что Кармал справится о ее успехах и самочувствии.
А владыку, похоже, раздосадовало недоумение наложницы.
– Что значит какое описание? Ты же не хочешь сказать, что позабыла легенду?
– А, вот ты о чем! Не знаю. Волосы у нее точно белые. Глаза прозрачные. Но о росте и статности судить, как ты понимаешь, рано. Девочке всего восемь лет. И она очень щупленькая от постоянного недоедания.
– А нос? А губы?
– Честно говоря, я не помню точно, как их описывает легенда, мой господин. Да и какое это имеет значение?
Кармал бросил на наложницу полный негодования взгляд – словно она призналась, что забыла, как выглядит он сам. Но потом, видимо, решил не раздражаться и рассмеялся – несколько принужденно.
– Тебе, верно, здорово досталось, душа моя? Потерпи меня еще немного, а потом будешь отдыхать сколько пожелаешь. Но сначала позволь мне послать в Архив за тем юношей-мемориком. Я хочу, чтобы мы еще раз послушали легенду.
Чего Алмели совершенно не хотелось, так это слушать легенду. Но она понимала, что в случае ее отказа подавленное раздражение Кармала может вырваться наружу, и не решилась испытывать терпение владыки.
– Хорошо, повелитель.
Кармал вызвал слугу и отослал его с поручением в дальнее крыло дворца, где обитали сгорны с Даром памяти, в просторечии именуемые мемориками. Меморик с Даром средней силы способен с первого раза запомнить и дословно воспроизвести любую речь продолжительностью до четырех часов, даже если она состоит из бессмысленного набора непонятных слов. Четыре с половиной дюжины мемориков хранят в своей памяти все монаршие указы, описания всех официальных церемоний и приемов, отчеты обо всех заседаниях верховного суда, доклады чиновников и торговые соглашения, поздравления и ультиматумы, хвалебные гимны придворных поэтов и народные песни, сказания и легенды, собранные за время правления целой династии владык. В каком-то смысле меморики были столпом государственности нагорнов, и Алмель иногда развлекалась фантазиями на тему хаоса, к которому могла бы привести недобросовестность или злонамеренность служителей Архива.
В ожидании меморика Кармал наконец-то догадался спросить возлюбленную, как прошла и насколько успешной была ее поездка. Алмель с воодушевлением начала рассказ, но не дошла и до середины, прерванная появлением худосочного и сутулого сгорнийского юноши. Войдя, сгорн упал на колени и ткнулся лбом в ковер на полу.
– Ты звал меня, повелитель?
– Да. Мы хотели бы снова услышать легенду о Белой деве.
Еще раз коснувшись лбом ковра, юноша выпрямил спину, вперил взгляд в пространство и затянул заунывно:
– «Случилось сие за три дюжины лет до того, как доблестный Мюниг объединил под своею властию две с лишком дюжины самоуправных баронов и сделался первым владыкой всех нагорнов. У южных пределов земли нашей владычествовал во время оно юный барон Бардис. Родитель его, благородный Урлиг, почил от хвори утробной, не достигши лет преклонных и оставив править пределом сына, по младолетству весьма буйного нрава. Бардис, будучи силен в брани и облечен могуществом немалым, взалкал могущества большего. А равно золота взалкал и славы бранной, потому как нечестив был и страха не ведал, лишившись рано родителя. Много беззаконий совершил он на земле, под его властию стенающей, от воя вдов и сирот содрогающейся. Умерщвлял, насилие учинял да разбоем не гнушался.
И было в его землях торжище знатное, куда стекались по осени караваны торговые со всех окрестных пределов. И с гор поднебесных, и со всех земель плоскогорных, и с низин, населенных народом чуждым, на неведомом языке изъясняющем. И надобно сказать, что караваны оные, с низин приходящие, боле всех прочих богатством товара славились, потому как везли плоды неведомые смака необычайного, и зерно невиданное, нигде боле не произрастающее, и масла ароматнейшие, и ткани бесценные тканья тончайшего, и кубки и блюда красоты дивной, и семена пахучие, вкус пищи волшебно меняющие. А вели те караваны человеки, хоть росту исполинского, да в кости узкие и на вид вовсе не воины.
И замыслил Бардис в надмении своем дело темное, нечестивое. Возжелал он напасть на караван низинный и исторгнуть душу из караванщиков ради товара их драгоценного. Собрал рать юнцов столь же окаянных и двинул ее на купцов невинных. Завязалась сеча кровавая, и полегли караванщики от мечей лиходейских. А последний из долинников, со коня своего падая, возопил криком страшным, душу пронзающим: «Асуна, Альбуци! Асуна!»
И в тот же миг по земле прошел смерч огненный, и вышла из него дева статная в полторы сажени росту. Власы ее белее снега вершин горных, глаза – прозрачнее чистейшей воды родниковой. Нос – тонкий, горбатый, с крыльями фигурными, губы – длинные, рисунка причудливого. А одежды белые, в серебро отливающие, сверкали что молнии небесные. И разошелся окрест девы мрак, а пред нею огнь пошел все кругом опалять. И повалились оземь лихие люди Бардисовы и криком звериным воскричали, как исторгались из тел души их окаянные. А громче всех кричал сам Бардис, в огне по земле катаючись, извиваясь, подобно змее, копием пронзенной.
А дева белая воздела длани к выси небесной, и дрогнула земля окрестная, потекши, что воск плавленный, и засыпала навечно тропу, что вела в пределы низинные. В тот же миг померкло солнце красное, и сгустилась мгла непроглядная. А как рассеялась та тьма неурочная, исчезла без следа дева белая».
Часть вторая
Глава 12
– Бабушка, а какой значок рисуют для кудрявника?
– Трезубец с гнутыми наружу концами, детка.
– А для пустотела?
– Полую стрелку.
Через минуту:
– Ба, а почему никто, кроме ведуний, не пользуется значками?
– Потому что их придумали ведуньи, а люди по темноте своей боятся, что в значках, точнее в письменах, заключена злая сила. Люди боятся всего, что связано с ведуньями.
– И сгорны боятся?
– Нет, детка, сгорны не боятся. Но сгорнам, я думаю, письмена ни к чему. У них есть меморики, которые все помнят, и лорды, которые могут магически связаться с любым человеком и сказать ему все, что нужно.
– А вестницы разве не могут?
– Вестницы могут мысленно позвать друг друга и передать несложное сообщение. Несложное – потому что обмениваются не словами, а образами, которые не всегда легко разгадать. Для сообщений подробных, точных, им приходится вычерчивать на тряпице письмена и посылать друг другу жданок.
– А откуда жданки знают, куда им лететь?
– Ума не приложу. Спроси у Алмели.
Лана со стоном разогнулась над грядкой с горицветом, потерла поясницу.
– Устала я что-то, детка, пойду заварю чай из бодреца. Закончишь эту грядку одна?
– Конечно, закончу, ба. И еще две прополю. А почему у жучков шесть лапок, а у человека только четыре?
– У человека нет лапок, горе мое! – простонала Лана и торопливо засеменила к дому, пока Хайна не успела озадачить ее новым вопросом.
Ох, и неугомонная девица досталась ей во внучки! Уж двенадцатый годок пошел, а вопросы все сыплются из нее, как горох из худого мешка. И всюду-то ей надо свой носишко сунуть, и все-то разглядеть, потрогать, на зуб попробовать. За ней, как за дитем малым, вечный догляд нужен: не навредила бы себе, руки-ноги бы не переломала, порченого не съела бы, отравы какой не лизнула. А где силы возьмешь, чтобы глаз с бесенка не спускать, да на все вопросы отвечать, да травы собирать, да отвары с настоями заговаривать, да недужных целить, да по хозяйству хлопотать? Эх, старость не радость!