ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЮНГИ [худ. Г. Фитингоф], стр. 41
— Новый кок? Посмотрим, посмотрим…
Иона Осипыч стал ещё важнее, а его щёки ещё краснее. Он поставил поднос на стол, снял с него белую и твёрдую, как фарфор, салфетку, приготовил тарелку, отступил на два шага и отдал честь. О, Костин-кок знал, как надо вести себя при снятии пробы. Командир корабля одобрительно кивнул головой.
— На первое? — спросил нарком, поднося ложку к губам.
— Суп-вермишель мясной, — доложил кок деревянным голосом.
Нарком попробовал.
— Нет, это значительно лучше, чем суп-вермишель мясной, — сказал он. — Очень важно, чтобы человек знал, как надо распорядиться продуктами. Но об искусстве кока судят самое меньшее по двум блюдам… На второе?
— Котлеты под холодным луковым соусом, — доложил Иона Осипыч.
Нарком открыл судок, и по салону распространился такой тонкий, соблазнительный запах, что старшина проглотил набежавшую слюну.
— Вот что, оказывается, можно сделать из мяса и лука, — сказал нарком. — Но я вижу ещё третье. Для верности будем судить о мастерстве кока по трём блюдам. Что на третье?
— Компот из сухофруктов! — отчеканил Костин, запылавший от похвал.
— Конечно, традиционный морской компот, — улыбаясь, отметил нарком. — Прошу!
Иона Осипыч открыл третий судок, и новая волна аромата прошла по салону. Казалось, где-то очень близко зарумянились яблоки и сладким соком налились вишни, согретые южным солнцем.
Нарком спросил у кока:
— Вы знаете, что такое Олимп?
— Так точно, — всё тем же деревянным голосом ответил кок, немного испуганный неожиданным вопросом. — Ресторан такой был в Петрограде.
— Нет, я о другом Олимпе, — улыбнулся нарком, — есть в Греции гора Олимп. На этой горе боги, как говорится в сказке, пили нектар, вроде этого. Хороший компот!
Кок молчал, неподвижный. Неудача с Олимпом выбила его из колеи. Нарком взял контрольную тетрадь приготовления пищи, положил её на стол и начал писать, повторяя вслух каждое написанное слово:
— Суп приготовлен… очень хорошо… Котлеты — отличные. Компот? Напишем просто — замечательный… Обед к выдаче команде разрешаю… Объявляю благодарность коку. Ваша фамилия?
— Костин! — быстро подсказал командир, который следил за пробой с большим волнением и теперь торжествовал. — Один из лучших кулинаров на флоте.
— Очевидно, — охотно согласился нарком. — Вот так и нужно кормить краснофлотцев. Предлагаю задержать его на линкоре, пока не выздоровеет кок Островерхов.
Потом он обратился к Костину:
— Старослужащий?
— Так точно, — с гордостью ответил Иона Осипыч, начавший приходить в себя. — Одиннадцатого года… С тысяча девятьсот одиннадцатого года на флоте…
— Где находились во время гражданской войны?
— Южный фронт, бронепоезд «Коммунар». От начала кампании и до демобилизации бронепоезда, — с ещё большей гордостью доложил Иона Осипыч.
— Всё время служили коком? Без смены? — спросил нарком.
— Так точно, — подтвердил Костин. — С начала до конца кампании.
— На бронепоезде «Коммунар» не было кока Костина, — сказал нарком, и его лицо стало серьёзным. — Мне пришлось посетить «Коммунар». Хорошо помню, что на «Коммунаре» у кока была другая фамилия.
Все смотрели на Иону Осипыча.
В чём дело? Это было посерьёзнее Олимпа: коку не обязательно знать меню богов, но должен ведь Костин знать, служил он на бронепоезде или не служил?
«ТЫ СЛЫШИШЬ, ВИКТОР?»
Впервые в своей жизни Митя проснулся утром на настоящем военном корабле, поскорее оделся, умылся. Алексей Иванович напоил его чаем. Мальчик вышел на верхнюю палубу и не узнал моря. Оно раскинулось во всю ширь — спокойное, синее и блестящее.
С юта «Быстрого» Митя увидел весь флот в походе, и это была чудесная картина. Центр этой картины, развернувшейся перед жадным взглядом мальчика, занимали линкоры. Корабли-крепости шли один за другим. Их громады казались лёгкими — они скользили, плыли в синеве. Корабли дышали глубоко и жарко, выбрасывая из труб плотные и круглые сизые клубы дыма. Они свивались в широкий тёмный жгут, линкоры добавляли всё новые пряди, и дым ложился на волну, застилал горизонт мутной завесой. За нею, как тени, мчались эсминцы охранения. Но солнце не забывало их: тут и там вспыхивала искорка в стекле иллюминатора или золотая блёстка на медяшке.
Тихая басовая песня долетела до слуха. Мальчик поднял глаза. Высоко летели серебряные самолёты, построившись в треугольник, и пели немного сердито. Митя улыбнулся им и снова стал смотреть на линкоры. Интересно знать, что делает Витя? Может быть, тоже любуется флотом и гордится, что идёт на настоящем военном корабле, в настоящем большом походе. Когда они встретятся в Кронштадте, вот будет рассказов!
Раздался голос Алексея Ивановича:
— О чём задумался, Митя? Что думаешь делать?
Вопрос застал мальчика врасплох.
— Не знаю…
Боцман сказал:
— Весь корабль работает, и тебе занятие найдётся. Ты только приглашения не жди. У камбуза картошку чистят. Пойди посмотри, может, поможешь.
Митя сказал:
— Есть! — и пошёл с юта.
На корабле краснофлотцы уже знали мальчика и охотно давали ему небольшие поручения. Моряков забавляла та серьёзность, с которой Митя выполнял всякое задание. Только теперь он как следует понял, почему корабли такие чистенькие, щеголеватые, почему всё на них блестит, всё надёжно пригнано Это потому, что у корабля сотни умелых рук.
Если бы Виктор Лесков мог на расстоянии прочитать мысли своего друга, он узнал бы вот что:
«Витя, Витя! Мы сидим у камбуза на корточках вокруг медного казана и чистим картошку. Я чищу, как меня учила Окся, чтобы срезка получалась тоненькая. А кок говорит: «За это получишь премию — лучший мосол из нынешней варки». Это за то, что я экономлю картошку…»
«Витя! Дядя Алёша повёл меня на бак, и я с краснофлотцами подкрашиваю переборку. Сначала краска у меня получалась желвачками, подтёками, а потом меня научили брать поменьше краски на кисть и класть мазки так, чтобы лучше скатывалась дождевая и забортная вода. Витя, а краска называется шаровой, потому что в старину краску называли смешно — шар. На Балтике для кораблей делают светлую краску, потому что вода в море светлая, а в Чёрном море вода тёмно-синяя, и там краску делают тёмную. Это чтобы враг хуже видел наши корабли…»
«Ага, Витя, я драю медный штурвальчик на торпедном аппарате! Когда я кончу драить, мне скажут, для чего штурвальчик нужен. Сначала продраил толчёным кирпичом, а теперь полирую суконкой, и медяшка уже хорошо блестит».
«А теперь я помогаю сигнальщику Прохорову наводить порядок во флажном хозяйстве. Надо, чтобы все флаги лежали по своим ячейкам. И я уже знаю флаги «Добро» и «Земля».
Когда за обедом зашла речь о морской службе, боцман Щербак сказал:
— Учись, учись понимать флот! Подрастёшь — узнаешь, как флот красным стал. Дело нужное, если хочешь настоящим моряком быть, а не из-за ленточек.
Алексей Иванович был доволен мальчиком. Митя не боялся работы, быстро соображал, не лез к старшим с лишними вопросами — словом, не мешал. Всё это оценили на корабле. Заметил это и командир «Быстрого», видевший Митю и у камбуза и у торпедного аппарата. Командир по этому поводу сказал несколько слов боцману.
В конце обеда Митя спросил Щербака:
— Дядя Алёша, а в Кронштадте вы мне позволите на «Быстром» бывать?
Боцман сказал:
— Что ж, бывай у нас, пока в школу не пойдёшь. Может, и в плавание иной раз будем брать. Только неудобно тебе в твоей курточке да кепочке. Придётся серую рабочую робу пошить и бушлатик… Вот насчёт бескозырки не знаю, как быть, — позволит ли тебе командир ленточку «Быстрого» носить? Дело это серьёзное — корабельное имя.
Алексей Иванович подумал и добавил:
— Специальность будешь осваивать сигнальную.
— Как Витя? — обрадовался мальчик.
Витя, Витя, ты слышишь, что сказал боцман твоему другу?
Нет, ничего не слышит Виктор… И в его судьбе происходят важные, очень важные перемены, и в судьбе Ионы Осипыча, и в судьбе маленького рыжика — Мити.