Вернуть изобилие, стр. 30
Оставить маску — это было ошибкой.
Я была в воздухе. Я летела. Мой первый полет, Элис. Ты помнишь свой первый полет?
— ЭТО РАЗНЫЕ ВЕЩИ, КАПИТАН.
— Я думаю, тебе было не шестнадцать.
— НЕТ. НО Я ПОМНЮ СВОЙ ПЕРВЫЙ ПОЛЕТ С ТОБОЙ, КАПИТАН. ОН БЫЛ ХОРОШ.
— А этот мой первый — нет. То есть я хочу сказать, я снялась с места хорошо. И вот я летела, порхая широкими виражами по оси, как профессионал, молнией проносясь между облаками и глядя вниз — вверх — по двенадцатому.
— РАНЬШЕ ТЫ УПОТРЕБИЛА ВЫРАЖЕНИЕ «ВДОЛЬ», КАПИТАН.
— Да, но тогда у меня его не было. То есть было, но были и «вверх», и «вниз», а ни одно из них не подходило.
Я растерялась. Наверное, это меня и подвело. То есть, у меня и раньше было такое чувство, немножко, в первые разы, когда я поднималась на Край, — настолько он был близко к стержню. Но теперь я была в воздухе, и со всеми этими облаками я потеряла всякую ориентацию. Там, где облака расступались, я могла видеть трубу полностью, землю вокруг меня, и, казалось, она поднимается, как башня, так, что город, и пояс фабрики, и парки свисали со стен над моей головой, и все это как будто собиралось обрушиться мне на голову, и город — поверх всего. С одной стороны из окон в глаза мне било солнце, а когда я нырнула крылом, с другой стороны светили звезды. А потом все это завертелось у меня в голове, и я уже смотрела сверху вниз вдоль той же трубы, и ничто не могло предотвратить моего падения.
Меня стало тошнить.
Так вот, я порхала вокруг и направлялась к земле. Я совершенно сбилась с курса, не узнавала приборов, даже не знала, что за панель передо мной. И я стала уставать. Я не имела ни малейшего представления о том, во что обходится таскание такой штуки по небу, а потом я стала падать «вниз», «вниз» — быстро. Я не знала, как сажать змей, поэтому мне надо было набрать хоть какую-то высоту.
— И ТЕБЕ ЭТО УДАЛОСЬ?
— Да.
К сожалению.
Я взлетела слишком высоко, и потом поднималась выше, быстрее, я не могла остановиться, я была как перышко, запутавшееся в вентиляторе. Я взлетела вверх прямо к стержню и там застряла, болтаясь в невесомости. Я лягалась и вертелась. Это было безнадежно. Я понятия не имела, как выбираться. У меня не было ничего, что я могла бы бросить. Я даже не могла уже нормально видеть, глаза слезились. Загрязнение там, наверху, было довольно сильным. Я закашлялась и уже не могла остановиться.
Через некоторое время, когда облака расступались, я могла видеть маленькие машинки, собиравшиеся на земле вокруг меня. Потом я увидела еще несколько глайдеров, направлявшихся ко мне. Один из них был ведущим. Я подумала, что это Майкл. Я очень не хотела, чтобы это оказался он.
Это был не он. Это была фигура в маске и кожаном костюме, в сплошных карманах со всякими наворотами, и с головным телефоном, причем у нее был головной телефон и для меня, такой, какой был бы на мне, если бы я не сорвалась с места в такой спешке. И у нее были реактивные двигатели, с которыми ни один Комар не стал бы летать ни за что в жизни. Она подцепила меня и взяла на буксир.
— Подожди, вот приедем домой, юная леди, — сказала она мне по радио.
— Мама? — спросила я.
— И ЭТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БЫЛА ОНА?
— Конечно. И она была не слишком довольна.
— А КАКАЯ РЕАКЦИЯ БЫЛА У ТЕТУШКИ МЮРИЭЛ?
— Тетушки Мюриэл? Она смеялась. Смеялась и не могла остановиться.
А вот полицейских это не позабавило. Стащить воздушный змей комара, подвергнуть опасности воздушное пространство 12 и быть спасенной служащими Совета — для подростка это был серьезный проступок. Мне пришлось в течении десяти недель чистить стекла. Снаружи.
Мы жили в бараках на Краю и едва могли видеть внутренность трубы в течение десяти недель. Каждый день нас вывозили наружу и отправляли ползать снаружи по всей трубе — счищать микрометеоритную пыль со стекла. Остальные в нашей компании были еще хуже, чем Кармен и Отверженные. Они действительно были отверженными, никудышными, противными и непригодными для найма. Они набросились на меня и стащили мою гармонику. В перерывах на окнах они подглядывали через стекло и строили нескончаемые планы о гнусностях, которые будут устраивать, когда снова попадут внутрь. А я не хотела возвращаться назад внутрь, больше не хотела. И вот я была там, снаружи, на корпусе, по колено в пушистом белом песке. И я стояла и стояла там, давая отдых своей болевшей спине и глядя вверх на звезды.
21
Панель на груди робота распахнулась. На Марко нацелились телескопические трубы и вытяжные антенны.
— Я хотел сказать, — мягко продолжал он. — «Контрабанда» — наше название. Наше сценическое название. — Марко сказал это так, словно это было очевидно, словно объяснял что-то само собой разумеющееся маленькому ребенку. — Мы — труппа, дающая представления. Группа артистов. У нас ангажемент на восемь часов в Саду Меркурия.
Из громкоговорителя робота раздался треск и шипение. На его голове, там, где должно было быть лицо, находился экран. Экран функционировал плохо. Он медленно, равномерно щелкал.
— ЗДЕСЬ НЕТ ПУТИ В САД МЕРКУРИЯ, — объявил он. — ЭТО НЕВОССТАНОВЛЕННАЯ ЗОНА.
— Правильно, — сказал Марко. — Конечно. Что ж, сначала у нас встреча в Правда-Сне.
Робот гудел и тикал, переваривая сообщение.
— ЗДЕСЬ НЕТ ПУТИ В СОН ПРАВЕДНЫХ, — сообщил он. — ЭТО НЕВОССТАНОВЛЕННАЯ ЗОНА. НАЗОВИТЕ СЕБЯ! — потребовал он.
— Эй! — сказал Марко. — Послушай. Ты меня знаешь. — Он стал хлопать себя по карманам, словно ища удостоверение. — Я крупная знаменитость средств массовой информации, — заявил он. — Я звезда сцены, экрана и спутников, гражданин солнечной системы, мое имя — Монти Марш Мариголд, регистрационный номер Ромео Рабарбар Рапсодия три-бета-три-один-дважды-один-один, это значит Рабарбар Ромео Рингмастер один-три-бета-один-один-трижды-к.
Он говорил все быстрее и быстрее, вытащил гофрированную стопку пластиковых карточек из кармана и стал сгибать и разгибать их, размахивая каждой карточкой перед вращающимся глазом робота и убирая ее, прежде чем тот успевал хоть что-то прочесть.
Марко потянулся к Табите и взял ее за руку. Сначала она сопротивлялась, потом позволила ему сделать это.
— Это моя сестра, прекрасная Аргентина, вон там — наш артист-попугай, Попка-Пугач. А это, — он показал на Близнецов, на самом деле один человек, только они расходятся во времени в разных направлениях и останавливаются лишь для того, чтобы сказать самим себе «здрасьте». Почему бы тебе не проверить по связи? Проверь свои часы, проверь свою шляпу и пальто. Проверь свои файлы на «ИС» — на «Искусство». Мы требуем дифракции! — Марко произнес эту тираду на одном дыхании и с пафосом раскинул руки.
На экране робота появилось лицо. Это был дежурный полицейский — женщина в серой униформе, с головным телефоном.
Близнецы Зодиак встали по обе стороны робота, сложив руки и с интересом глядя на экран. Цвета на нем были скверными. У женщины был такой вид, словно она страдала смертельной болезнью печени. По ее лицу пробегали зигзаги.
— ДИФРАКЦИИ? — спросила она. — ОБЪЯСНИТЕ, ЧТО ЗНАЧИТ «ДИФРАКЦИЯ».
— Ну, что ж, по дипломатическим правилам от третьего, третьего, тридцать третьего, АД, странствующая межпланетная знаменитая труппа артистов, не имеющих удостоверения личности, не может быть удержана, задержана, напряжена или сопряжена, «ад хок», «ид эст» и «ин лье», если ей не будет предложено воспользоваться правом дифракции, — нараспев произнес Марко.
Робот не ответил. Женщина на экране нахмурилась, так, словно с трудом могла разглядеть их. Она повозилась со своими наушниками, махнула рукой через сканер.
Робот тут же зажужжал, и его антенны передвинулись в направлении Табиты.
— Назовите себя, — сказал он.
Пока Табита открывала рот, не зная, что ей говорить, из громкоговорителя робота раздался ужасающий треск, и картинка исказилась из-за вспышки помех. Все молчали. Неожиданно робот сел на пол. Его сенсоры и оружие убрались внутрь, и маленькая дверца с шумом захлопнулась за ними.