Политика, стр. 22

— Почему?

— Таков порядок.

Торговец продолжал стоять, переводя взгляд с Гилмора на собак и обратно.

Полицейский заметил, что на лице мужчины над бородой выступили капельки пота.

— Я собирался уходить, — сказал торговец, нервно облизывая губы. — Не понимаю, чего вы от меня хотите.

— Сэр, — теперь Гилмора охватило чувство неминуемой опасности, — боюсь, что вынужден попросить вас отойти в сторону.

Торговец замер в дверях киоска и нервно сглотнул слюну.

Его левая рука метнулась в карман куртки.

— В гробу я тебя видел, гребаный америкашка, — выпалил он, выхватив из кармана маленький цилиндр, и резким движением сместил один его конец.

Гилмор протянул руку за пистолетом, но так и не успел достать его из кобуры.

В свете того, что произошло потом, это не имело уже никакого значения.

23.55

Полицейский, сидевший в автофургоне, принадлежавшем службе чрезвычайных ситуаций, успел заметить на своем экране какой-то крошечный выброс радиосигнала на частоте от тридцати до пятидесяти мегагерц — менее интенсивный, чем можно ожидать от действующего пейджера или сотового телефона, но гораздо более мощный, чем от электронного устройства, открывающего дверцы автомобиля, который водители носят на цепочке вместе с ключом зажигания.

Он повернулся к своему напарнику, решив, что появление такого сигнала необычно и заслуживает его внимания.

— Джин, — сказал он, — как ты счи...

Оглушительный рев взрыва прервал фразу, и автофургон, и сидевшие в нем полицейские, и все, что находилось внутри, было уничтожено мощной волной огня, буквально превратившись в пар.

23.55

На углу Шестой авеню и Сорок второй улицы Джилея ждала наступления полуночи, сжимая в руке цилиндр электронного детонатора, как вдруг невероятно яркое сияние взрыва наполнило небо. Почти тут же примчавшаяся звуковая волна с колоссальной силой ударила по ней, едва не разорвав барабанные перепонки. Земля задрожала под ногами. Вокруг в магазинах и автомобилях сработали системы тревоги. Из окон посыпались стекла.

Это Ахад, подумала она. Сердце ее бешено забилось, рот наполнился металлическим вкусом адреналина.

Задыхаясь от восторга, она протянула руку и оперлась о стену здания, чтобы не упасть. Со стороны Таймс-сквер ослепительные молнии вырывались из оранжево-красных клубов огня, которые поднимались над площадью.

— Великолепно, — прошептала она. — Боже, как здорово!

Глава 16

Сан-Хосе, Калифорния, 31 декабря 1999 года

В Нью-Йорке было пять минут первого. Если раньше телевизионные камеры показывали сцены шумного празднества на Таймс-сквер, то теперь на всех экранах виднелись сплошные оранжевые сполохи, устремленные вверх, из которых то и дело вырывался фейерверк ослепительных вспышек.

Если бы это был фейерверк, подумал Роджер Гордиан.

С пепельным лицом, охваченный ужасом и неверием в происходящее на экране, дрожащей рукой он сжал ручку дивана. Бокал «Курвуазье» выскользнул из его пальцев и теперь лежал на полу. Пятно пролившегося бренди расплылось по ковру.

Но Гордиан не замечал ни упавшего бокала, ни пятна, не видел ничего вокруг, кроме трагедии, которая разворачивалась перед ним на экране.

После полуночи прошло пять минут.

Десять минут назад люди всего мира готовились с ликованием приветствовать наступление нового века, ожидая его, словно прихода поезда, с которым должен прикатить в их город цирк. Вместо этого по железнодорожной колее к ним с грохотом ворвалось что-то, что гораздо больше походило на Апокалипсис. И, как ни странно, в первые ужасные мгновения после взрыва Гордиан пытался отвергнуть действительность происшедшего, поставить преграду на его пути в сознание, убедить себя, что это всего лишь какая-то нелепица, просто какой-то техник на телевизионной станции по ошибке нажал не на ту кнопку и включил фильм с показом вселенской катастрофы.

Но он никогда не мог долго скрываться от реальной действительности, особенно если она была такой яркой и очевидной.

Полный ужаса, Гордиан неподвижно стоял, держась за ручку дивана, чтобы не упасть, — ему казалось, что пол под ним уходит из под ног. Однако пока он в потрясении продолжал смотреть на телевизионный экран, какая-то часть его мозга бесстрастно анализировала ситуацию, давая оценку масштабам происшедшего, рассчитывая степень разрушений. Эту способность кто-то назвал бы это проклятием — он привез из Вьетнама, и теперь, подобно «черному ящику» рекордеру на борту самолета, — какой-то независимый механизм в его мозгу будет продолжать функционировать, несмотря на отключившееся сознание.

Слева внизу явно пылает здание, отмечал он про себя. Похоже, большое. А выше яркое пятно с очертаниями груши — это пламя с исключительно высокой температурой. Скорее всего это горит бензин и металл. Значит, это какая-то пылающая машина. Не легковая, скорее грузовик или автофургон. Может быть, даже автобус.

Глубоко вздохнув и вздрогнув всем телом, Гордиан продолжал стоять, все еще не решаясь отойти от дивана и оторвать взгляд от экрана. Видно, телевизионная камера установлена на крыше здания и направлена вниз на Таймс-сквер, отметилось в его мозгу. Слушая отрывочное бормотание комментатора, который пытался описать, что происходит далеко внизу, он вспомнил Вьетнам, бомбовые налеты, оранжевые языки пламени, которые подобно прорвавшимся нарывам появлялись в джунглях. Уклоняясь от русской ракеты «земля-воздух» или глядя на штабной бункер Вьетконга, в который только что попала пятисотфунтовая фугасная бомба, он знал, как истолковывать огненные точки и тире воздушной войны, как понять, являются ли они знаками успеха, неудачи или опасности. Ему казалось, что в мирной жизни ему никогда больше не придется пользоваться этим искусством, и вот теперь он готов был заплатить любую цену за то, чтобы так оно и было.

Россыпь крошечных точек — это пылающие обломки, снова отметил он. А вот то крапчатое черно-красное пятно, от которого поднимается густой дым, скорее всего эпицентр взрыва.

Гордиан заставил себя сосредоточить внимание на комментариях Си-эн-эн.

Женский голос, ведущий репортаж, был плохо слышен, словно доносился издалека, хотя Гордиан знал, что телевизор включен почти на полную громкость и его слышно во всех комнатах. Испытывая без Эшли чувство одиночества, он слушал репортаж о праздновании наступающего 2000 года из кабинета, куда зашел, чтобы налить бокал бренди, и первые сообщения об ужасной катастрофе на Таймс-сквер донеслись до его сознания четко и ясно.

Эшли... подумал он. Она позвонила в десять часов, чтобы сказать, что остановилась у своей сестры в Сан-Франциско, и Гордиан подумал, а не стоит ли ему позвонить ей. Но что он скажет? Что он не хочет оставаться один в такое время? Что ему нужна близость любимого человека? Но при том, что он в последнее время так редко видел жену, такая просьба была бы эгоистичной и несправедливой.

Лучше сосредоточиться на том, что говорит комментатор. Нужно прислушаться к ее словам.

— ... и снова я хочу напомнить вам, что мы в прямом эфире и наша передача ведется с вершины небоскреба «Морган Станли тауэр» на углу Сорок пятой улицы и Бродвея. Мне только что сообщили, что телевизионная компания Эй-би-си, чья камера расположена здесь, позволила пользоваться ею всем средствам массовой информации до тех пор, пока в этом районе не будут установлены их собственные камеры вместо уничтоженных взрывом. Мы не получаем изображение от камер, установленных на самой площади. Из-за происшедшего там взрыва оборудование повреждено, и хотя к нам поступают неподтвержденные сообщения, что взрыв был вызван мощной бомбой, мы хотим предупредить вас, что не располагаем, повторяю, не располагаем никакими доказательствами того, что это было ядерное устройство, как заявил комментатор одной из телевизионных станций. Из Белого дома передали, что не позже чем через час президент обратится к нации с заявлением.

Гордиан почувствовал прикосновение ледяного пальца к спине, когда внезапно вспомнил фразу, которой в течение многих лет не пользовался сам и которую не слышал ни от кого другого: «Спукс за работой» [10]Это было связано с еще одним воспоминанием о пребывании во Вьетнаме тридцать лет назад. Так называли самолеты А-47, вооруженные несколькими пулеметами Гатлинга калибра 7,62 миллиметра. Они вели наблюдение за вражескими позициями и, когда наступала полная темнота, поливали их длинными очередями, причем скорострельность пулеметов Гатлинга достигала шести тысяч выстрелов в минуту, а каждая третья или четвертая пуля была трассирующей. У американских пехотинцев поднимался дух, когда они видели эти огненные струи, низвергающиеся из невидимых самолетов на вражеские позиции. А вот вьетнамские солдаты в ужасе прятались от них по окопам. Такие огневые налеты наводили на них суеверный страх. Им казалось, что само небо изливает свою ярость и нигде нельзя спастись от нее.