Мизерере, стр. 63
Он должен выстоять.
Так нужно.
Он поднялся на второй этаж. Смахнул с письменного стола бумаги. Разложил инструменты. Снял куртку. Засучил рукава. Пот стекал по лицу.
— Что это ты затеял, черт побери?
— Привожу свидетеля в чувство. У него обычная ломка.
— В его возрасте?
— Полуночный демон, папаша. Слышали о таком?
Лабрюйера, по-прежнему лежавшего в позе эмбриона, сотрясали конвульсии. Руками в перчатках русский открыл одну из горячих коробочек, потом взял пакетик. Осторожно развернул его пальцем. Порошок был на месте. Пальцы дрожали, но он держался. Ему казалось, будто он парит над собой.
В упаковке было больше грамма. Он не знал, насколько героин чистый, но избрал шоковую терапию. Полную дозу. Оставив пакетик открытым, бросился в ванную. Нужна была вата. Ее не оказалось, но в глубине аптечки, набитой просроченными лекарствами, он отыскал марлю. И еще нашел девяностоградусный спирт.
Он вернулся в спальню. Генерал в своих мокрых простынях, стуча зубами, бормотал неразборчивые ругательства. Воло взял ложечку. Согнул у нее ручку. Словно над устрицей, выжал над ней лимон. Высыпал в сок содержимое пакетика.
Взял кусочек марли и положил его в стоявшую на столе пепельницу. Открыл бутылку, прижал к горлышку большой палец и пропитал марлю спиртом. Пошарив в карманах, вытащил зажигалку и поджег марлю. Вспыхнуло ровное голубоватое пламя. Он подержал над ним ложечку. Жидкость запузырилась. Волокин потел так сильно, что капли стекали на край письменного стола. Он взял еще кусочек марли, погрузил его в горячее зелье. Осторожно положил ложечку и выхватил шприц из второй металлической коробки. Подвигав поршнем, выдавил из него остатки воздуха. Потом воткнул иглу в пропитанную наркотиком марлю, служившую фильтром. Медленно потянул за поршень. Отрава потекла в шприц, такая опасная и желанная. У него затряслась рука.
— Давай я? — предложил Касдан из-за его плеча.
— Ни за что, — усмехнулся он. — Я не намерен совращать полицейских.
Все его тело терзала боль. Каждая клеточка тянулась к шприцу. Он чувствовал себя привязанным к мачте Одиссеем, рвущимся на зов сирен.
Вытянув поршень до конца, он шепнул Касдану:
— Подержите-ка.
Вручив ему шприц, Волокин приблизился к скелету. Оперся коленом о кровать. Подсунул руки старику под мышки. Медленно, без усилий приподнял его. Генерал весил не больше сорока килограммов. Безумец открыл горящие глаза:
— Ты не Анита.
— Я не Анита, папаша. Но у меня есть то, что тебе нужно.
— Вы приготовили укол?
— С пылу с жару. Покажи-ка мне свои вены.
Волокин закатал левый рукав пижамы. Под локтем показалось месиво из струпьев и черных вен. Справа та же картина. Откинув одеяло, русский пощупал ступни наркомана. Ненамного лучше. Сгустки засохшей крови, зараженные вены и синяки доходили до щиколотки. Анита, почтенная старица, по-видимому делавшая ему уколы, была в этом столь же искусна, как он — в вязании крючком.
Он расстегнул пижаму. И снова страшное зрелище. Туловище старика было иссечено, изрезано во всех направлениях. Арно их предупредил: Лабрюйер увечил себя годами. Как сделать ему укол?
Волокин проверил самые потайные места для уколов. Под языком. Под мошонкой. Невозможно. Он был заражен с головы до ног. В любом месте вот-вот начнется гангрена.
Оставался один выход.
Но этого он еще никогда не делал. Ни себе самому. Ни другим.
— Шприц.
Шприц упал ему на ладонь. И снова судороги. Героин опять жег ему руки. На мгновение он увидел себя со вколотым шприцем. По кончикам пальцев побежали блаженные мурашки.
— Держите его. Я сделаю ему укол.
— Куда?
— В глаз.
— Ты псих?
— Последняя надежда. Миф нариков.
— А если ты выколешь ему глаз? Или он околеет?
— Либо так, либо сваливаем.
Касдан встал слева от кровати и схватил чучело за плечи. В мозгу генерала на мгновение прояснилось. Глаза выкатились из орбит. Они были затянуты желтоватой гнойной пленкой. Последствия лихорадки или испуга.
— Не рыпайся, папаша. Через пять минут будешь на меня молиться…
Старик завопил. Волокин сбоку прижал ему лицо. Большим и указательным пальцами раскрыл правый глаз. Радужка и зрачок скосились к носу, потом метнулись в обратную сторону, словно спасаясь бегством. Воло поднес иглу. Он видел сетку капилляров у основания носа.
Прицелился. Задержал дыхание. Вонзил иглу в роговицу. Не почувствовал никакого сопротивления. Воло снова надавил. Генерал уже не кричал. Он поперхнулся собственным воплем, перешедшим в утробный хрип. Русский нажал на поршень. И ему показалось, что опорожняются его собственные вены. Дальним краешком сознания он отметил положительные симптомы. Белок не налился кровью. Лабрюйер, похоже, больше не испытывал боли. И глазное яблоко не лопнуло.
Он сосчитал до десяти, потом медленно вытащил иглу. Теперь он сам не знал, чего ждет. Фонтана крови. Брызнувшей из раны слизи. Но ничего не произошло. Волокин, оглушенный, отступил, держа в руках шприц, а тем временем умиротворенный старик словно утонул в своих подушках.
Касдан, по-прежнему держа его за плечи, поднял глаза:
— Ты в порядке?
Волокин улыбнулся. Во всяком случае, попытался:
— Не так, как он, но в порядке.
— И когда это подействует?
— Герыч уже разогревает ему мозг. Через несколько секунд он будет готов.
50
Волокин не ошибся. Через тридцать секунд генерал открыл глаза. В его суженных зрачках появился веселый, умиротворенный блеск. Губы дрогнули в улыбке:
— Мне хорошо…
В заключение он хихикнул, обращаясь исключительно к самому себе. Потом как будто вернулся к реальности и заметил двух верзил, стоявших у его изголовья.
— Вы кто?
— Деды Морозы, — сообщил Касдан.
— Воры?
К Лабрюйеру возвращалось некое достоинство. Голос стал властным, голова приподнялась. В нем просыпался офицер. Он уже не казался жалкой развалиной. Приступ кашля положил конец этому преображению. Но затем он снова обрел человеческий облик.
— Кто вы такие, черт побери?
Волокин склонился над ним:
— Мы из полиции, папаша. Зададим тебе пару вопросов, и можешь дальше праздновать Рождество со своей наркотой. Идет?
— Что за вопросы?
Голос прозвучал еще жестче. Генерал вспомнил, что всю свою жизнь он сам отдавал приказы.
— О Хансе Вернере Хартманне. Чили, семьдесят третий год.
Старик запахнул пижаму, рефлекторно прикрывая шрамы. Он напоминал написанный маслом портрет, потрескавшийся от времени.
— Он не должен этого видеть.
— Хартманн?
— Он не должен этого видеть. Осквернение тела противоречит концепции боли.
Касдан присел на край кровати слева. Волокин пристроился справа. Двое мужчин у изголовья больного дедушки.
— Тогда начнем все сначала, — пригрозил Касдан. — Семьдесят третий год. Пиночет приходит к власти. При чем тут Франция?
— Зачем мне вам отвечать?
— Чтобы утром мы не отправили вас в наркоотдел.
— Мне нечего бояться.
Волокин склонился над ним:
— Мы можем спустить в толчок твои запасы. Я нашел твою заначку, говнюк.
Старик прочистил горло. Благородно и даже величественно. Потом вдруг вытаращил испуганные глаза:
— Вы их видели?
— Кого?
— Los ninos. Детей.
— Где?
— В стенах. Они в стенах!
Напарники переглянулись.
— Семьдесят третий год, — повторил Касдан. — Расскажите нам о Чили, и мы уберемся отсюда.
Старик откинулся на подушки. Его лицо и плечи несколько раз стремительно преображались. Они выражали ужас. Блаженство. Достоинство. Он вновь прочистил горло. Генерал в нем наконец взял верх.
— У нас были договоренности. О семинарах для специалистов. Мы оказали Чили услугу.
— Мы уже разговаривали с генералом Кондо-Мари.
— Жалкий трус. Кишка у него тонка. Он сбежал!
— Нам известно, что вас туда послали в рамках операции «Кондор». Мы знаем, что вы готовили офицеров из Чили, Аргентины, Бразилии и других стран. Что вы можете сказать об этой подготовке?