Мизерере, стр. 31
По-видимому, Саркис обошел все приходы. Голос был низким, тягучим, с легким корсиканским акцентом.
Касдан добавил:
— Уточню вопрос: что вы сами думаете о возможной связи между исчезновением Уго Монетье и убийством Гетца?
— Вильгельм невиновен. Полицейские быстро отказались от этого следа. Поначалу, я припоминаю, они кружили над ним, будто стервятники. Неприятно об этом говорить, но его гомосексуализм в глазах ваших коллег, похоже, был отягчающим обстоятельством.
— Вы знали, что он гомосексуалист?
— Шила в мешке не утаишь. Как ни старался Гетц держать свою личную жизнь в тайне, он все же не мог отрицать очевидное.
— Он никогда не допускал вольностей с детьми?
— Нет. Всегда абсолютно корректен. Потрясающий музыкант. К тому же великолепный педагог. На вашем месте я бы искал мотив убийства в чем-то другом.
— А у вас есть другое предположение?
— Не предположение. Скорее, ощущение. Вильгельм Гетц чего-то боялся. Смертельно боялся.
— Чего же?
— Не знаю.
Касдан взглянул на часы: десять.
— Мне бы хотелось обсудить это с вами не по телефону.
— Когда пожелаете.
— Я подъеду меньше чем через час.
— Жду вас в ризнице. Церковь на площади Святого Фомы Аквинского, неподалеку от бульвара Сен-Жермен.
Армянин отключился, когда на пороге возник Волокин: причесанный, выбритый, сияющий, как новенькая монетка. На нем был все тот же мятый костюм, но теперь он буквально излучал свет, подобно окропленному росой пейзажу. Схватив из вазочки круассан, он умял его в два счета. Показал на папку на столе:
— Вам понравилось?
— Хорошая работа. Но дел невпроворот.
— Не спорю. Я уже начал. В службе розыска пропавших без вести и в ОЗПН. Посмотрим, не было ли других улетучившихся певчих.
— В хорах, которыми Гетц не руководил?
— Я вот о чем подумал. Мы сосредоточились на чилийце. Но у этих ребятишек есть и другая точка соприкосновения: голос — чистый, верный, невинный. Я знаю, о чем говорю: я и сам пел. Это дар. Благодать, которую ты не ценишь, пока не подрастешь. Манна небесная, исчезающая, когда ломается голос.
— Голос мог стать мотивом исчезновения мальчиков?
— Понятия не имею. А вдруг за всем этим стоит извращение, основанное на церковных песнопениях. Я всякого навидался…
Касдан подумал о диске «Мизерере», который слушал в квартире Гетца в самый первый вечер. Тот голос, который перевернул ему душу и обнажил самые болезненные ее раны. Стряхнув с себя оцепенение, он твердым голосом произнес:
— О'кей. Поделим работу. Я еду в церковь Святого Фомы Аквинского, поговорить с приходским священником. Мне кажется, ему есть что мне рассказать.
Волокин взял еще один круассан:
— А я отправлюсь в Нотр-Дам-де-Лоретт в Девятом округе. Утром, перед тем как прийти сюда, я раздобыл список участников всех четырех хоров Гетца, потом проглядел дела малолетних правонарушителей в отделе по защите прав несовершеннолетних. Если речь действительно идет о детях-убийцах, у них в прошлом могли быть неприятности с полицией.
— Я уже проверил хор церкви Святого Иоанна Крестителя и Нотр-Дам-дю-Розер.
— А я прочесал два других хора и наткнулся на одно имя. Сильвен Франсуа. Двенадцать лет. Подопечный департамента по социальной работе и здравоохранению. Был принят в хор при Нотр-Дам-де-Лоретт за свои вокальные данные, а также потому, что приход хотел сделать доброе дело. И они сорвали банк. Парень, кажется, совершенно неуправляемый. Кража. Драки. Побег. Сегодня утром хор в полном составе репетирует песнопения для рождественской мессы. Я украду малютку Сильвена и прощупаю его. Как знать, а вдруг это наш убийца?
— Ты сам-то в это веришь?
— Я верю, что если ему есть что сказать, мне он скажет. Мы с ним одного поля ягоды. Связь по мобильному.
26
Церковь Святого Фомы Аквинского оказалась просторной и изысканной. Чистейший образчик Второй империи. Под ее светлыми сводами были, как в музее, развешаны большие темно-золотистые картины. Благородство и имперский размах подавляли здесь молитвенную атмосферу.
Касдан прошел по центральному нефу. Слишком богатое и пышное убранство вызывало у него презрение. Презрение армянина, привыкшего к безыскусным храмам без всякой вычурности, где изображение Бога было едва ли не под запретом. У католиков он встречал подобное только в романских церквях, грубых и лишенных украшений. Выражение истинной веры, без трепа и никчемных символов.
— Вы тот полицейский, что нам звонил?
Касдан обернулся. Двое в черных сутанах стояли у алтаря. Один — низенький, с шапкой волнистых с проседью волос. Второй — высокий и лысый. Встреча с ними возвращала вас на век-два назад. Они как будто сошли со страниц «Писем с моей мельницы».
— Он самый. Лионель Касдан. А вы отец Паолини?
Обращался он к низенькому, но оба хором ответили «да». Заметив его удивление, священники улыбнулись:
— Мы братья.
— Простите?
Они заулыбались еще шире. Низенький пояснил:
— В миру мы братья.
Второй добавил:
— А в церкви — отцы.
Они откровенно рассмеялись, радуясь своей шутке, которой, наверное, угощали каждого посетителя. Касдан протянул руку. Священники поочередно крепко ее пожали. Армянин воспользовался этим, чтобы получше их рассмотреть.
Коротышка улыбался, демонстрируя прекрасные зубы. Тот, что повыше, улыбался, сжав губы, словно старался унять свое веселье. Несмотря на разницу в росте и прическе, братья были похожи. Одинаковый темно-оливковый цвет лица. Одинаковые крупные носы, как у тукана. И одинаковый корсиканский акцент. Зато передвигались они с разной скоростью. Уменьшенная модель выступала с достоинством похоронной процессии. Высокий носился будто танцор. Лысая голова напоминала маску с прорезями для глаз. Касдану вспомнился Санто, знаменитый кечист в маске.
— Идемте с нами, — сказал Седоватый.
— Нам будет удобнее в общей зале, — добавил Санто.
Они вышли из церкви и пересекли пустынную площадь у бульвара Сен-Жермен. Коротенький Паолини отпер дверь под витражом в виде креста. Они погрузились в полумрак. В общей зале ничего примечательного. Школьные столы, расставленные прямоугольником. Плакаты, призывающие следовать «Путем Иисуса». Два окна выходят на унылый двор. Лысый священник зажег потолочный светильник и знаком предложил Касдану присесть за один из углов прямоугольника. Оба кюре уселись с двух сторон противоположного угла. Сперва Касдан напомнил об убийстве Вильгельма Гетца. Несколькими словами он обрисовал ситуацию. Место, время, обстоятельства. И хор. Он представил все как «расследование среди ближайшего окружения жертвы». За неимением мотива и подозреваемого, полиция сосредоточила свои усилия на жертве и ее психологическом портрете.
— Вы хорошо ладили с Вильгельмом Гетцем?
— Отлично, — ответил Седоватый. — Я тоже пианист. Мы вместе играли.
— И я, — добавил Санто. — Произведения для двух роялей.
— Да. Франк. Дебюсси. Рахманинов…
Касдан понял, что братья так и будут отвечать по очереди на одни и те же вопросы, словно Труляля и Траляля. Он достал блокнот и очки:
— Мне бы хотелось узнать ваши собственные ощущения. Что вы подумали, когда услышали об убийстве Гетца?
— Я решил, что это ошибка, — сказал коротышка. — Что его с кем-то перепутали.
— Или, — добавил тот, что повыше, — нелепая случайность.
— Случайность?
— Гетца убил сумасшедший, безо всякой причины.
— По-вашему, ему не в чем было себя упрекнуть? Никто не мог держать на него зла?
Седой медленно произнес:
— Гетц был пожилым человеком, чьи последние годы счастливо протекали под сенью Божьей. Скромный, улыбчивый, добрый. После тех зверств, которые он вынес в Чили, он заслужил немного покоя.
— Вы знали, что он гомосексуалист?
— Да, с самого начала.
Похоже, только в церкви Иоанна Крестителя никто не догадывался об ориентации органиста.
— Откуда?