В зоне тумана, стр. 46

— Ты что, Угрюмый? — хмыкнул Мунлайт, уже поднявшийся на ноги и приводящий себя в порядок.

Снорков не видел?

Я нехотя мотнул головой. Про снорков я только слышал, мол, есть такие. Судя по остаткам экипировки и одежды, эти нелюди когда-то были военными. Или нападали на военных. Сумасшедшие, опустившиеся, облученные — не знаю. Не представляю, что должно произойти с человеком, чтобы он превратился в такое. Это даже не безмозглые кадавры. Снорки, по слухам, вели совершенно животный образ жизни. Передвигались на четырех конечностях и охотились на людей. Нападали четко, расчетливо и молниеносно. Реакция и мускулатура у снорков невероятные.

Обо всем этом я не раз слышал от сталкеров, глубоко бороздящих зону. Теперь я смог воочию убедиться в том, что это не сказки. И образ жизни, и повадки, и быстрота реакции — все соответствовало россказням захмелевшей сталкерни в «Ста рентгенах». Только в отличие от рассказов снорк был не просто опасным. Он был жутким, насколько может быть жуток человек, потерявший все человеческое.

— Вот и познакомились, — подвел итог Мунлайт. — Пошли, пока еще не набежали.

— Он-ни что, стаями бегают? — начал заикаться вдруг Хлюпик.

— Где один, там и два, — резонно сообщил Мун.

И я был с ним солидарен. Есть в округе еще снорки или нет, встречаться с ними больше не хочется.

— За мной, — бросил я, давая понять, что Мун снова в арьергарде.

На сей раз меня поняли оба. И сталкер, и новичок. Вот только Мунлайт, кажется, опять оглянулся. От этого постоянного оглядывания у меня крепло ощущение, что за нами кто-то следит. Но, кроме зоны, я сейчас никого не чувствовал.

15

Снорков мы больше не встретили. Опасное место осталось позади, и можно было бы немного расслабиться, если б впереди не поджидало место еще более опасное. Безопасных здесь не бывает. А если разобраться, так их и вовсе не бывает. Вышел из дома, считай — на фронт попал. Если так относиться к жизни, то жить становится проще. Сразу видны и победы, и поражения, и ход «войны». А расслабиться в таком случае можно только в одном месте, недаром говорят: мой дом — моя крепость. Так оно и есть.

Обо всем этом я кумекал, пока расстегивал рюкзак и выволакивал наружу консервы. Остановились мы не сразу. Место для привала выбирали долго, чтобы и самим не торчать, как три тополя на Плющихе, и если кто подбираться станет, успеть заметить прежде, чем будет поздно.

Мунлайт поглядывал за моими приготовлениями с извечной ехидцей. Потом буркнул что-то вроде: «Полно, голубь, не греши» и полез в свои закрома. Из недр Муновского рюкзака показалась буханка хлеба, палка колбасы, бутылка водки и пара банок чего-то шипучего типа «колы».

— Лучшая рыба — это колбаса, — пояснил он, достав нож и принимаясь шинковать хлеб с колбасой. — А консервы схомячить еще успеем. Убери, целее будут. Хлюпик, а ты чего сидишь? Открывай пузырь.

Хлюпик послушно кинулся открывать банки и бутылку, я, чертыхнувшись про себя, принялся складывать обратно консервы. Банки снова заняли законное место в рюкзаке. Конечно, Мун прав, но с этой лишней возней я почему-то чувствовал себя идиотом. А я очень не люблю это чувство.

Горка бутербродов росла. На толщину отрезаемых кусков Мунлайт смотрел сквозь пальцы. Потому в получавшемся продукте не было никакой эстетики. Была у меня в армейскую бытность девочка, внучка поварихи. Так ее бы инфаркт хватил, если б она такие ломти увидела. Впрочем, мне лично было наплевать.

Сталкер, насвистывая «Moonlight and vodka», закончил свое кулинарное действо и поднял бутылку.

«Lunchtime in Moscow, Midnight in L.A.» [7] — некстати пришла мысль.

— He пьянства ради, — сообщил Мун. — А исключительно для здоровья.

Он приложился к бутылке и сделал значительный глоток. Пару раз дернулся кадык. Сталкер оторвался от емкости и потянулся за бутербродом. Лицо его зарумянилось, хитрые глаза приобрели маслянистый блеск.

Я принял бутылку, глотнул. Занюхав кожаным рукавом, протянул Хлюпику. Тот покачал головой.

— Пей, — подбодрил Мун, — для здоровья полезно. Там у «Янтаря» знаешь как фонит? Был бы у тебя дозиметр, он бы уже с ума сошел. Знаешь, почему здесь нет никого? Недельку-другую вокруг погуляешь и облучишься так, что рак всего тебе обеспечен. Через месяц яйца отвалятся, через два мозги скиснут, через три умрешь в корчах. А водка — она нейтрализует.

Хлюпик посмотрел на Муна недоверчиво, потом перевел взгляд на меня, словно ожидая моего мнения. Не дождавшись, поспешнее, чем следовало бы, хватанул пузырь и присосался к горлышку. Сделав несколько судорожных глотков, заперхал и полез запивать «колой». И пить он тоже не умеет. Одно слово — хлюпик.

— Ты б газированным не запивал, — усмехнулся Мунлайт. — А то нам только тебя пьяного таскать на себе недоставало.

Хлюпик смутился и налег на бутерброды. Мун хмыкнул и приложился к бутылке. Взгляд его, кажется, стрельнул мне за спину. Я сделал вид, что ничего не заметил. Но сразу обратил внимание, что Мун уселся таким Макаром, чтобы держать в поле зрения ту сторону, с которой мы пришли. Хлюпика посадил рядом, а мне досталось место лицом к Припяти, навстречу приключениям. Интересно, это нарочно или специально? Или у меня паранойя?

— Ты бы тоже особо не налегал, — бросил я Муну как ни в чем не бывало. — У нас впереди такие радости, что лучше поберечь мозги и рефлексы.

— У нас впереди такие радости, что я бы с удовольствием нажрался до такой степени, чтоб море по колено. И плевать на все рефлексы и мозги, — поделился Мун, но бутылку отставил.

Хлебно-колбасная горка уменьшалась с хорошей скоростью. Последний бутерброд задержался чуть дольше и был истреблен Мунлайтом с очередной гнусной ухмылочкой и скабрезностью на тему вшивой интеллигентности.

Надо было вставать и идти дальше, но идти куда-то смертельно не хотелось. Вообще это совсем небезопасное местечко казалось сейчас каким-то удивительно спокойным. Словно сюда не сунутся ни мутанты, ни аномалии, ни люди.

Глупая и опасная иллюзия. Я мысленно отругал себя за глупые мысли, но не встал, решив, что пятнадцать минут можно и передохнуть.

— А почему в зоне птиц нет?

Я покосился на Хлюпика. Кого-то после обеда тянет поспать, кого-то руки об соседа вытереть, а его пробило на расширение кругозора.

— А чего им тут делать? — пожал плечами Мунлайт.

Хлюпик посмотрел с подозрением, будто в ожидании подначки. Но Мун выглядел на удивление серьезным.

— Ну, как же… Люди живут, собаки… свиньи мутировавшие, — припомнил он. — Всякая дрянь живет…

— Включая человека, — не удержался-таки от колкости сталкер. — Понимаешь, птицы умнее людей и зверей.

— Я бы сказал, свободнее, — поддержал разговор я, чуя, куда клонит бородатая язва.

— Те же яйца, только в профиль, — отмахнулся Мунлайт. — Просто, когда жареный петух в жопу клюнул, люди за вещи цеплялись, за насиженное. Потом вроде уезжать стали, но не все. Кто-то остался. А потом другие люди, любопытные, полезли посмотреть, а чего это там? Интересно же. Человеку всегда интересно. Особенно если забор стоит и табличка «Не ходить».

Мун дернул травинку, сунул между зубов и откинулся на спину. Травинка покачиваясь смотрела в небо. Сталкер вытянулся и прикрыл глаза.

— Это закон: если чего-то нельзя, значит, обязательно нужно, — продолжил он, пожевывая травинку. — Знаешь, как в кино. Стоит на окраине города заколоченный дом, про него все в городе знают и рассказывают страшные истории. Дескать, кто туда заходит, того ногами вперед выносят. В дом сунется разве что сумасшедший. Ну и главный герой, разумеется. Причем идет он туда ночью, в грозу и шквальный ветер, в полнолуние, в пятницу, тринадцатого, наплевав на все приметы, слухи и погодные условия. И вот он идет, подходит к дому, а там табличка «не входи, мужик, а то кранты тебе». И музыка такая зловещая играет, и ветер, и гроза, и пятница, тринадцатое. А он табличку на двери читает, а за ручку все равно тянет. Когда такое видишь в кино, сидя на диване, обычно смешно становится. Вот ведь дурак какой, куда лезет. Только на диване перед телевизором все умные, а в жизни, так девяносто девять из ста дураки дураками и лезут, куда не надо.