Шопенгауэр как лекарство, стр. 58

Джулиус опешил: Филип называет Тони и Пэм по имени? Филип одобрительно отзывается о Пэм? Что это — простая случайность или важный знак? О, как же я люблю жизнь, подумал Джулиус, — жизнь в этой группе.

— Я перебил тебя, Филип, продолжай, — произнес Тони.

— Так вот, я говорю Джулиусу… то есть, я говорю тебе, — он повернулся к Джулиусу, — правильно?

— Правильно, Филип, — ответил Джулиус. — Ты способный ученик.

— Итак, — продолжил Филип размеренным голосом математика, — суждение первое: ты стремишься установить Диалог «я и ты» с каждым клиентом. Суждение номер два: «я и ты» представляет собой абсолютно равноправные отношения — по определению они не могут иметь односторонний характер. Три: в последнее время многие здесь излили душу. Отсюда следует естественный вопрос: разве это не значит, что ты должен поступить точно так же? — Помолчав минуту, Филип добавил: — Вот такой вопрос. Я только хотел знать, как консультант твоего типа реагирует на законное требование клиента о равноправии.

— Значит, ты хочешь проверить, насколько я последователен в своем подходе?

— Да, но проверить не тебя лично, а твой метод.

— Хорошо. Мне нравится, что твой вопрос связан с желанием лучше понять происходящее. Еще один, последний вопрос — и я тебе отвечу. Я хочу спросить, почему именно сейчас? Почему ты задал именно этот вопрос именно сейчас?

— Потому что только сейчас появилась такая возможность. В первый раз за все время мы отошли от привычной схемы.

— Не уверен. Думаю, за этим кроется что-то еще. Еще раз, почему именно сейчас?

Филип озадаченно потряс головой.

— Может быть, это не имеет отношения к делу, но мне вспомнились слова Шопенгауэра — он как-то сказал, что нет лучшего способа развеселить людей, как рассказать им про чужие беды. Он цитирует поэму Лукреция — римский поэт, первый век до нашей эры (ремарка в сторону Тони), — в которой один человек стоит на берегу моря и наблюдает, как другие борются со страшным штормом. «Для нас удовольствие, говорит он, наблюдать за несчастьями других, которые нам лично не угрожают». Разве это не одна из формул групповой терапии?

— Все это очень интересно, Филип, — ответил Джулиус, — но не имеет отношения к делу. Давай вернемся к вопросу «почему именно сейчас?».

Но Филип по-прежнему смотрел озадаченно.

—  Давай, я тебе помогу, — решил подтолкнуть его

Джулиус. — Я ведь не случайно бью в эту точку — она поможет нам понять принципиальную разницу между нашими подходами. Видишь ли, то, как ты ответишь на вопрос «почему именно сейчас?», напрямую связано с твоими взаимоотношениями в группе. Сейчас я это проиллюстрирую: скажи, Филип, если в двух словах, что произошло за последние две недели?

Молчание. Филип окончательно растерялся.

Но тут вмешался Тони:

— Это же очевидно, профессор. Филип, подняв брови, взглянул на Тони:

— Очевидно?

—  Хочешь, чтобы я сказал за тебя? Тогда слушай: сначала ты появляешься в группе и отпускаешь свои глубокомысленные замечания. Ты забрасываешь свою философскую удочку, а мы на нее клюем. Некоторые начинают думать, что ты и вправду настоящий мудрец — взять хотя бы Ребекку или Бонни, да и меня тоже. У тебя на все есть ответ. Ты сам консультант и даже, похоже, можешь конкурировать с самим Джулиусом. Ты сечешь? — Тони вопросительно взглянул на Филипа, который медленно кивнул. — Но тут возвращается старушка Пэм, и что же мы видим? Она срывает с тебя покрывало. И выясняется, что у тебя паршивенькое прошлое. Весьма паршивенькое. Все узнают, что никакой ты не мистер Чистюля. Оказывается, ты бортанул Пэм и даже не задумался. И все. Ты сброшен с пьедестала. Втоптан в грязь. И тут ты разозлился. Еще бы, конечно. Что же ты делаешь в ответ? Ты являешься сегодня и говоришь Джулиусу: послушай, старик, а как обстоят дела с твоими собственными тайнами? Ты хотел бы и его сбросить с пьедестала, чтобы все валялись в одной грязи, рядом. Сечешь? — Филип молча кивнул. — Вот так, черт возьми, я это понимаю. Ну, что скажешь?

Филип поднял глаза на Тони и ответил:

— Все, что ты сказал, не лишено смысла. — Затем он повернулся к Джулиусу: — Наверное, я должен попросить у тебя прощения. Шопенгауэр всегда предупреждает о том, чтобы мы не позволяли нашим субъективным ощущениям примешиваться к объективным оценкам.

— А Пэм? Ты забыл извиниться перед ней, — напомнила Бонни.

— Да, и перед ней тоже. — Филип бросил быстрый взгляд на Пэм, но та отвернулась.

Когда стало ясно, что Пэм не собирается отвечать, Джулиус заметил:

— Пусть Пэм тебе ответит, когда придет время, Филип, а что касается меня, то не нужно никаких извинений: ты здесь для того, чтобы понять, что ты говоришь и почему. А Тони, я думаю, абсолютно прав.

— Филип, можно, я тебя спрошу? — сказала Бонни. — Этот вопрос мне много раз задавал Джулиус — что ты чувствовал в последнее время после занятий?

— Я чувствовал себя неважно. Был растерян, даже взвинчен.

— Я так и думала. Я знала это, — сказала Бонни. — А как насчет замечания Джулиуса — помнишь, про руку помощи, которую протянули тебе Стюарт с Ребеккой?

— Я об этом не думал — я пытался, но так и не смог. Иногда мне кажется, что весь этот шум и гам только отвлекают меня от настоящего дела. Все эти рассуждения о прошлом и будущем мешают нам сосредоточиться на главном — понять, что жизнь есть лишь краткое мгновение настоящего, которое мы никак не можем поймать. К чему вся эта суета, если знаешь об этом?

— Теперь я понимаю, что Тони имел в виду. Ты действительно не умеешь радоваться жизни. Какая тоска, — заметила Бонни.

— Я называю это реализмом.

— Хорошо. Если жизнь всего лишь мгновение, — не унималась Бонни, — то я тебя про него и спрошу — что ты думаешь сейчас, вот в это самое мгновение, о том, что тебе помогли? И почему ты перестал ходить с нами в кафе? Уже два раза тебя как ветром сдувало. Ты что, думал, тебя никто не пригласит? Нет, давай, я спрошу так: что ты думаешь сейчас, в это мгновение, о том, чтобы пойти с нами в кафе после занятий?

— Я не привык так много разговаривать — мне нужно прийти в себя. После занятий я хотел бы расслабиться.

Джулиус взглянул на часы.

—  Пора заканчивать — мы и так уже засиделись. Филип, я не забыл про наш уговор: ты выполнил свою часть — я выполню свою на следующем занятии.

Глава 27

После занятия группа привычно направилась в кофейню на Юнион-стрит. Поскольку Филипа не было, никто не заговаривал о нем. Вопросы, поднятые на встрече, тоже остались в стороне — вместо этого все с огромным интересом выслушали рассказ Пэм о поездке в Индию. Бонни с Ребеккой чрезвычайно заинтересовал рассказ про Виджая, таинственного попутчика с волнующим ароматом корицы, и обе наперебой убеждали Пэм не отказываться отвечать на его электронные письма, которыми он в последнее время ее забрасывал. Гилл был непривычно оживлен, не переставая благодарил всех за поддержку, обещал непременно встретиться с Джулиусом, окончательно завязать и в ближайшее время вступить в общество анонимных алкоголиков. Он даже поблагодарил Пэм за то, что она как следует его пропесочила.

— Слушайся Пэм, — сказал ему Тони. — Она плохого не посоветует — строгая, но справедливая.

Когда все разошлись, Пэм вернулась к себе домой в Беркли. Дом, где она жила, стоял на холмах, прямо над университетом. Она часто хвалила себя за то, что после свадьбы с Эрлом у нее хватило ума сохранить эту квартиру — какое-то чутье подсказывало ей, что когда-нибудь квартира пригодится. Она любила эти комнаты, обитые светлым деревом, свои тибетские коврики и теплый солнечный свет, струившийся в окна по вечерам. Ей нравилось, сидя в шезлонге, потягивать просекко и смотреть, как солнце медленно опускается в залив.