Когда невозможное возможно: Приключения в необычных реальностях, стр. 40

В тот момент Моника почувствовала, что земля уходит из-под ног. Она выскочила из бара и побежала на стоянку к своему «мустангу» — той самой машине, что ей подарил Роберт. Она забралась внутрь, сильно пьяная, и, под проливным дождем, выехала на окружную дорогу на скорости 90 миль в час. Слишком многое случилось в тот день и, казалось, ничто больше не имело значения, поэтому Моника решила покончить со всем разом. Выяснилось, что именно в тот момент, когда я, во время сессии, избавился от кармического паттерна, мой образ всплыл в памяти Моники, и она стала думать обо мне и о наших отношениях. Осознав, что в ее жизни еще остался человек, на которого можно рассчитывать, она успокоилась — снизила скорость, съехала со скоростной полосы и припарковалась у обочины. Когда она протрезвела настолько, что смогла нормально вести машину, Моника вернулась домой и легла спать.

На следующий день после этого разговора мне позвонил Вольфганг и предложил встретиться. Это было неожиданное и весьма интригующее развитие событий, поскольку он никогда не звонил мне прежде, и уж тем более не просил о встрече. Приехав, он сказал, что хочет поговорить со мной по очень личному и деликатному для него поводу. Эту проблему в психоанализе называют комплексом «развратной девственницы» {prostitute Madonna). В его жизни было множество случайных, поверхностных сексуальных связей, в том числе тех, что длились не дольше одной ночи, и у него никогда не возникало проблем с эрекцией. Теперь же он чувствовал, что нашел женщину своей мечты, и впервые в жизни был по-настоящему влюблен. Однако он оказался неспособным заниматься с ней любовью и раз за разом терпел болезненную неудачу.

Вольфганг был в отчаянии и боялся, что может потерять эту женщину, если он не сделает что-нибудь со своей импотенцией, однако был слишком смущен, чтобы говорить об этом с чужим человеком. Он думал о том, чтобы обсудить эту тему со мной, но отверг эту мысль, поскольку я вызывал у него строго отрицательные эмоции. Но в какой-то момент его отношение ко мне радикально изменилось — его ненависть, словно по волшебству, растворилась, и он решил позвонить мне и попросить о помощи. Задав вопрос, когда это произошло, я выяснил, что этот момент полностью совпал с тем, когда завершилась моя древнеегипетская история.

Несколько недель спустя я получил недостающий фрагмент этой истории. Полина Маккририк, психоаналитик из Лондона и мой большой друг, проводила со мной сеанс гипноза, и, войдя в состояние транса, я понял, что лежу на песке в выжженной солнцем пустыне. Я чувствовал страшную боль в животе, и все тело сводили судороги. Я знал, что отравлен и скоро умру, было ясно, что единственные люди, которые могли меня отравить, это моя сестра и ее любовник. Согласно законам Древнего Египта, старшая сестра должна была выйти замуж за меня, как за самого старшего из братьев, но ее любовь принадлежала другому человеку.

Он был очень привлекательным, атлетически сложенным мужчиной, уборщиком в зверинце при дворце фараона. Таким образом, он принадлежал к совсем иному социальному классу, и его взаимоотношения с моей сестрой были не только незаконны, но и недопустимы. Я узнал об их связи и попытался им помешать, чем не оставил любовникам иного выхода, кроме как убить меня. В какой-то момент я увидел этого любовника и понял, что в моем настоящем это Сеймур, бывший любовник Моники. Это казалось более чем разумным, поскольку Сеймур был очень развит физически, по нескольку часов в день уделяя тяжелой атлетике и тренажерам. Своими огромными, гипертрофированными мускулами он напоминал скорее звезду бодибилдинга, чем психолога.

Когда я умирал от дикой боли, осознание того, что меня предали и отравили, вызвало у меня приступ слепого, всепоглощающего бешенства. Я умирал в пустыне в полном одиночестве, и все мое существо переполняла ненависть. Переживание этой ситуации породило интересное прозрение — кажется, в той жизни, в Древнем Египте, я принимал активное участие в мистериях Исиды и Осириса и знал все их секреты. Я чувствовал, что яд и ненависть по отношению к моей сестре и ее любовнику отравляли мой разум и скрывали все остальное, в том числе и мои эзотерические знания, и это не давало мне возможности воспользоваться преимуществами тайного учения в момент смерти. По той же самой причине моя связь с этими тайными знаниями была грубо разорвана.

Внезапно я понял, сколь много времени в моей нынешней жизни было посвящено постоянному поиску этого потерянного знания. Я припомнил, как я был взволнован каждый раз, когда находил какую-либо информацию, которая прямо или косвенно была связана с этой областью — любые сведения о культуре или истории Египта, любое упоминание о древних мистериях или намек на мистические переживания и эзотерические знания. Кульминацией поиска стал момент, когда я открыл для себя ЛСД и получил первый опыт космического сознания. В свете этого прозрения моя работа с психоделиками вертелась вокруг психодуховной смерти и возрождения и оказалась попыткой открыть заново и переформулировать на современном уровне процессы, присутствующие в древних мистериях.

На последовавшей за этим сеансом медитации на меня внезапно нахлынула масса образов, представляющих самые яркие фрагменты моих переживаний, связанных с Вольфгангом и Моникой, отчасти из реальной жизни, отчасти из сессий. Сила и интенсивность этого обзора постепенно возрастали до тех пор, пока не достигли взрывной кульминации. Ощущение было похоже на то, как будто взорвался огромный пузырь, и моя голова внезапно прояснилась. На мгновение я ощутил чувство глубокой решимости и покоя. Я знал, что кармический паттерн полностью разрешен. Мы с Моникой оставались друзьями до самого конца нашего пребывания в Балтиморе. Напряжение и хаос исчезли из наших взаимоотношений, и ни один из нас не чувствовал никакого побуждения продолжить интимные отношения. Мы оба поняли, что наши предыдущие жизни не позволяют нам быть партнерами.

В ПОДЗЕМЕЛЬЯХ КИЕВСКО-ПЕЧЕРСКОЙ ЛАВРЫ

Прошлая жизнь в царской России

С самого раннего детства, сколько я себя помню, я был очарован другими странами, их географией, культурой и людьми. Страстное желание путешествовать и исследовать мир всегда было существенной частью моей личности, но в молодости мне казалось, что для этой страсти я был рожден не в том месте и не в то время. Оккупация фашистами Чехословакии с 1939 по 1945 год и все, что принес с собой нацизм, нанесли жестокий удар по моим детским мечтам о кругосветном путешествии. После разгрома немцев союзниками наша страна наслаждалась коротким периодом свободы, в том числе и свободы передвижений ее граждан. Летом 1947 года нам с моим братом Павлом удалось провести целых пять недель в маленькой югославской деревушке Трпань на полуострове Пелешац.

Красота Адриатического побережья и соседнего горного кряжа произвели на меня глубокое впечатление и подогрели мой аппетит к более длительным путешествиям в будущем, однако мой энтузиазм и надежды прожили недолго. Государственный переворот в феврале 1948 года, отдавший Чехословакию под политический контроль Советского Союза, снова закрыл границы нашей страны. В последующее десятилетие восточноевропейские сателлиты Советского Союза постепенно становились все более открытыми для путешествий, но в течение многих лет сам Советский Союз оставался для чешских туристов закрытым.

В 1959 году у меня появилась возможность провести летние каникулы в Румынии, главным образом в Мамае. Этот международный курорт, самый большой на Черном море, был знаменит своиМи широкими пляжами с фантастически приятным песком, тянущимися более чем на пять миль, небольшим количеством осадков, безоблачным небом и приятной температурой морской воды. Воспользовавшись преимуществами подобных идеальных условий, я большую часть времени проводил на пляже. Там я познакомился с русским эпидемиологом, доцентом Киевского университета, который вместе с семьей проводил здесь каникулы. Они приехали из Киева в Мамаю на своем новеньком «Москвиче», послужившем им наградой за многие годы ожидания и куда больший срок почти спартанского существования и тщательной экономии.