От первых проталин до первой грозы, стр. 8
На поверку у этих людей только и было хорошего, что оба они — и отец и сын — по-настоящему, всей душой любили охоту.
Охота! Беззаветная страсть всей моей жизни. В какие только края не заносила она меня потом, с какими только людьми с самых детских лет не сталкивала, не сводила!
ТАИНСТВЕННАЯ ПОСЫЛКА
Мы с Серёжей копали во дворе канавки: отводили от погреба талую воду. Михалыч сидел тут же, на лавочке, покуривал и наблюдал за нашей работой.
Неожиданно отворилась калитка, и во двор вошёл почтальон. Он передал Михалычу какую-то бумажку.
Тот надел очки, прочёл и многозначительно взглянул на нас:
— Так-то, друзья, надо на почту ехать, получать кое-что.
— Что получать, откуда? — заинтересовались мы. Но Михалыч не торопился удовлетворить наше любопытство.
— Привезут, тогда всё как следует разберём, разглядим.
Он сказал больничному сторожу Дмитрию, чтобы тот запряг лошадь, съездил на почту и привёз, что дадут по этой бумажке.
Конечно, после такой новости ни о каком гулянье и думать уже не хотелось. Мы пошли вслед за Михалычем в дом, надеясь хоть что-нибудь выпытать, но, увы, бесполезно — Михалыч только посмеивался.
Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем Дмитрий вернулся с почты. На санях стояло что-то большое, обитое со всех сторон досками.
Непонятный предмет внесли в кабинет Михалыча и начали распаковывать, осторожно выдёргивать гвозди, освобождать от досок.
Пришла и мама. Она тоже не знала, что такое приехало к нам из Москвы прямо из магазина. Но мамино любопытство смешивалось с явной тревогой.
— Надеюсь, это не очень дорогая затея? — спрашивала она.
Михалыч молчал. Вид у него был таинственный, лукавый и немножко смущённый. В эту минуту он казался мне таким понятным, близким. Ничего, что он совсем седой… А вот напроказил, как мы, ребята, теперь отвечай перед мамой.
Наконец упаковку сняли. И перед нами предстал чудесный, совсем новенький, пахнущий краской деревянный верстак. Его Михалыч выписал из Москвы из магазина «Роберт и Кенц».
Вместе с верстаком был прислан целый ящик различных столярных инструментов. Чего-чего там только не было: пила, топор, рубанки, фуганки, долота, стамески, свёрла, угольники!.. Каждую вещь мы бережно разворачивали и, полюбовавшись, тут же ставили на полку рядом с книгами.
Узнав, что верстак стоит недорого, мама вздохнула с явным облегчением и тоже заинтересовалась присланными инструментами.
— Теперь полку для них заказать нужно, — сказала она. — С книгами на одной полке нехорошо.
— То есть зачем это заказывать? — удивился Михалыч. — А верстак, а инструменты на что? Всё сами сделаем.
— Ну, тем лучше, — согласилась мама, недоверчиво улыбнувшись.
— И улыбаться нечего. Вот увидишь, сегодня же примемся.
Такое решение Серёже и мне пришлось как раз по душе.
На той же лошади съездили на дровяной склад и упросили хозяина, несмотря на воскресный день, продать доски. Не прошло и часу, а уж кабинет Михалыча превратился в настоящую столярную мастерскую.
Возле стены на полу были навалены доски. Целая груда курчавых стружек уже белела у верстака. В комнате пахло смолой и свежим деревом.
Михалыч, раскрасневшись от работы, в одной сорочке, без пиджака, пилил и строгал без передышки. А мы с Серёжей так и носились вокруг него, стараясь помочь хоть чем-нибудь: бросались наперегонки, чтобы подать молоток, рубанок или ещё какой-либо инструмент. Работа кипела до самого вечера.
Но только вот что странно: результат её, получился совсем невелик, и уж, во всяком случае, не таков, какого мы ожидали. В столярном искусстве Михалыч был, как видно, не очень сведущ. Пила, топор и рубанок его никак не слушались. В результате к концу рабочего дня все привезённые доски оказались распилены и обстроганы, но как-то не так, как это требовалось для дела. Одни получились длиннее, чем нужно, другие короче, и все почему-то косили в разные стороны.
Но Михалыч не унывал. Когда весь материал оказался израсходован, он сел на стул, закурил и, весело подмигнув нам, сказал:
— Поработали, братцы, славно. Теперь и отдохнуть не грех.
Пришла мама, взглянула на кривые, косые обрезки досок и сокрушённо покачала головой:
— Я так и знала, что этим всё кончится!
— То есть что ты знала? Чем кончится? — возмутился Михалыч. — В основном всё сделано. Остаётся доделать самые пустяки: кое-что подогнать, поправить. На это я и время тратить не буду, отдам столяру — он мигом доделает.
— Вот именно «доделает»! — вздохнула мама и, улыбнувшись, добавила: Ну, работники, пора кончать, идите ужинать.
— Резонное предложение, — обрадовался Михалыч, — действительно, пора закусить.
На этом, увы, и закончился наш первый столярный опыт. Полку для инструментов пришлось заказать в мастерской. Её сделали из новых досок, так как наши оказались совсем испорченными. Но Михалыч и мы с Серёжей не унывали. «Велика важность, что полка не вышла, зато из этих досок можно отлично сделать что-нибудь другое, поменьше-например, лопаточки для разгребания снега. Ими же можно будет и выколачивать пыль из зимней одежды во время её просушки».
Однако такая затея Михалычу показалась слишком простой и неинтересной.
— Не это нам надо сделать, — сказал он однажды. — Я давно уже подумываю: не начать ли нам собирать коллекцию бабочек и жуков. А для этого нужны расправилки. На них мы будем расправлять и высушивать насекомых. Какого вы мнения на сей счёт?
Конечно, Серёжа и я сразу одобрили этот план. И вот из больших длинных досок после долгой и тщательной их обработки выросла целая груда обрезков, стружек, опилок и, наконец, появились на свет три тоненькие дощечки с желобками посредине — расправилки для насекомых.
Так покупка столярного верстака и работа на нём неожиданно для нас самих привела Михалыча к идее заняться сбором бабочек и жуков.
ЗАВЕТНЫЙ КОРАБЛИК
Снег тает прямо на глазах. На улице уже обнажилась булыжная мостовая, и по ней загремели колёса телег.
На высохшем бугорке, возле церкви Николы, ребята играют в бабки. Редко-редко кто ещё приедет из дальней деревни не на телеге, а в розвальнях, едет обочиной по ручьям, по навозу, еле-еле тащится.
В такие дни мне не сидится дома. С самого утра я одеваюсь и убегаю на улицу.
Наш крохотный городок весь залит весенним солнцем. Блестят окошки, крыши домов; весь городок выглядит таким нарядным, весёлым!
Зато под ногами сплошная грязь, сплошной кисель из тающего снега — ни пройти, ни проехать.
Взрослые сердятся, ругают весну, ждут не дождутся, когда же сойдёт весь снег и земля просохнет. Но для нас, ребятишек, это самое хорошее время.
Только, бывало, выбежишь из дома во двор, так и пахнёт в лицо свежим весенним духом. И какой это расчудесный дух: пахнет тающим снегом, размокшей землёй, конским навозцем и сохнущими тёплыми крышами!
От одного этого духа уже замирает сердце. Так бы и полетел над землёй прочь из города, туда, где пестреют проталинами оживающие поля. Но лететь над землёй в тёплой ватной куртке, в глубоких резиновых калошах, да ещё не имея крыльев, увы, никак невозможно. Над землёй — невозможно, зато пролететь по земле, да так пролететь, чтобы брызги кругом выше головы взвивались, это не только возможно, но просто необходимо.
Пускай и штаны, и куртка, и даже шапка на голове — всё будет мокрым-мокро, пускай дома под вечер мама всплеснёт руками и только ахнет:
— Ну и хорош, хоть выжми! — и сурово добавит: — Завтра весь день будешь дома сидеть!
Пускай случится всё это, но только потом, под вечер. А сейчас, пока так ярко светит солнце, пока кругом по канавкам журчат и булькают ручейки, времени терять нечего. Скорее за дело!
Во всех карманах уже заранее напихана белая бумага. Остаётся только аккуратно оторвать от неё четырёхугольный листочек, перегнуть его несколько раз по строго продуманному плану, потом взять за уголки… раз, два… потянул — вот и получился белый кораблик. Пустишь его на воду и любуешься, как мутные волны весеннего ручейка подхватят твоё судёнышко, подхватят и понесут.