От первых проталин до первой грозы, стр. 45

— Ах, поменьше бы вы мечтали да побольше за собой грязь убирали, недовольно ответила мама.

— Мадам, да вы просто поэт. От гнева даже стихами заговорили.

— От вас не только стихами заговоришь, запоёшь скоро! — ответила мама и невольно рассмеялась.

— Разрешила! Разрешила! Раз смеётся, значит, разрешила! — в восторге закричал я.

— Да уж делайте что хотите, — махнула мама рукой и отправилась в кухню.

А мы с Михалычем перешли в кабинет и принялись обсуждать, как лучше сделать вольеру и где её удобнее всего поставить.

— Отличная идея — устроить зимнюю квартиру для птиц, — говорил Михалыч. Кстати, и постолярничаем, а то мой верстак уже и пылью покрылся. Давай-ка сделаем точный чертёж вольеры.

Мы принялись рассчитывать и чертить.

— Дверку сделаем с таким расчётом, чтобы в вольеру можно было свободно войти, иначе внутри и убирать будет невозможно.

— Чтобы я мог пролезать, — уточнил я.

— Ну да, чтобы ты, да и мама тоже… — уклончиво заметил Михалыч.

— А маме зачем? Мы же сами всё будем делать: и убирать и кормить.

— Да, да, конечно, — поспешно согласился Михалыч. — Но всё-таки… Ну, может быть, и она когда-нибудь захочет туда заглянуть. Ведь это очень интересно: провести часок-другой в обществе разных птиц.

— Хорошо, — согласился я. — Пусть и мама сможет туда залезть. Но ведь и вам тоже, наверное, туда захочется… в общество птиц…

— Ну, я уж снаружи буду за птичками наблюдать. Мне туда лазить не нужно, — ответил Михалыч. — Мне хочется тебе и маме удовольствие доставить. А что обо мне толковать.

КВАРТИРА УЖЕ НЕ ПУСТУЕТ

И вот снова кабинет Михалыча превратился в весёлую столярную мастерскую. Опять мы таскали доски, отмеривали, пилили, строгали. И нужно сказать, что на этот раз, работа шла значительно успешнее. Может, это зависело оттого, что задание было попроше, а может быть, уже приобрели кое-какой навык.

В общем, мы довольно ровно нарезали доски для пола вольеры, выстругали их и так же удачно заготовили тонкие рейки для деревянного каркаса самой вольеры. Зато с дверкой дело совсем не заладилось. Она получалась косой, кривой и никак плотно не входила в предназначенную для неё дверную раму.

— Ну, не стоит тратить золотое время на пустяковые доделки, — решил Михалыч.

Он позвал столяра, и тот прямо в кабинете разобрал весь наш каркас, выбросил из него две-три косившие рейки, заменил их новыми, немножко под строгал и перебрал пол, сделал новую дверную рамку и саму дверь. В общем, как выразился Михалыч, кое-что слегка подправил, подчистил. Потом он обтянул вольеру проволочной сеткой, и всё было готово. Оставалось только поставить в вольеру какие-нибудь кустики, насыпать в кормушку еду, налить в поилку воду и пригласить крылатых гостей занять приготовленную для них зимнюю квартиру.

За кустиками дело не стало. В первый же тёплый день, когда земля вновь оттаяла, больничный сторож Дмитрий выкопал у нас в саду два куста смородины и вместе с корнями, с землёй поместил их в два деревянных ящика. Кусты были торжественно водружены в вольеру, которая заняла, как было уже заранее решено, угол в кабинете.

— Но где же птицы? — вопрошал Михалыч. — Я не вижу птиц! Я не слышу их щебетанья, их песен!

Михалыч был прав, да и мне самому хотелось как можно скорей заселить нашу просторную, светлую и тёплую квартирку крылатыми квартирантами.

Снасти для ловли тоже были давно готовы, налажены и проверены.

Оставалось только ждать зимы. Мой наставник по части птиц, Пётр Иванович, говорил мне:

— Осенью земля открыта, открыты все травки, кустики и всюду достаточно разных семян. В это время ловить птиц нелегко, куда проще ловить их зимой. Укроет снег поля и леса, вот тогда всякая птаха и начинает кочевать, искать себе пристанища. Тогда её и ловить можно, и в клетку сажать. Тогда ты ей помогаешь от голода, от смерти спастись. А осенью она и без тебя проживёт. Зачем её осенью ловить, пусть до зимы погуляет, вольным воздухом подышит, на солнышке погреется.

Но вот наконец пришла и зима. Пришла совсем неожиданно. С вечера ещё и земля, и деревья в саду, и крыши соседних домов были все тёмные, отсыревшие. Уже дня два, как потеплело, и всё время моросил мелкий, противный дождь. И вдруг поздно вечером вместе с дождём стали падать на землю большие, лохматые снежинки.

Михалыч вернулся домой от больных, вошёл в переднюю, и все мы ахнули: и шапка и пальто были совсем белые.

— Поздравляю! Кажется, наступает зима, — весело сказал он. — Снег так и валит.

— Растает ещё, — с сожалением ответила мама. — Первый снег всегда сходит.

— Как сказать. По времени уже давно пора, — возразил Михалыч. — И учти, что он ложится не на мёрзлую, а на талую землю. Это тоже хороший признак.

— Ну, дай бог, — ответила мама.

Перед тем как улечься в кровати, мы с Серёжей потушили в комнате лампу и заглянули в окно. За окном всё было бело и мутно. Даже сарая и то не видать.

— Зима! — сказали мы и легли спать. Михалыч оказался прав. За ночь нападало много снега, к утру разъяснело и чуть-чуть подморозило.

Первое зимнее утро. Вся земля укрыта белым пушистым покрывалом, всё так и блестит на солнце. Это не просто утро, а праздник земли. И как ужасно, что нельзя его праздновать как полагается, нельзя достать из кладовки санки, лыжи и бежать кататься с горы. Вместо этого надо идти в школу — писать, читать и решать противные примеры по арифметике.

Мучительно долго тянулся в школе этот светлый, по-зимнему радостный день.

Пообедали и опять в школу — готовить уроки. Так и не пришлось как следует порадоваться первому снегу, слепить деда-снеговика, построить снежную крепость. Одно только и утешало, что до воскресенья остался всего один день.

В субботу вечером я уже был у Петра Ивановича.

— Ну, как дела? — волнуясь, спросил я.

— Всё, сынок, в полном порядке, — отвечал тот. — Точок в саду расчистил, сетку приладил. На точок конопли насыплем да рябинки понакидаем. Глядишь, завтра с утра кто-нибудь и пожалует на наше угощение. Только ты, сынок, утром не мешкай, пораньше приходи. Птица, она с утра еду себе ищет. Утречком самое время её ловить.

Я обещал прийти как можно раньше, распрощался и пошёл домой.

Наутро я заявился к Петру Ивановичу ещё до восьми часов.

— Вот молодец, сынок, что не проспал! — похвалил он меня. — Сейчас оденусь, и отправимся счастье попытать.

Мы пришли в садик, подсыпали конопли на точок, подбросили туда же пригоршни две свежей рябины, попробовали, хорошо ли действует сеть, и, убедившись, что всё в порядке, отошли в сторонку шагов за тридцать от точка. Там стояла старая беседка. В неё мы и спрягались. Чтобы в беседке было удобнее сидеть и караулить птиц, Пётр Иванович устроил внутри низенькую широкую лавочку, а по сторонам между столбиками натянул какую-то старую холстину.

Через холстину ветер не продувал, так что в беседке оказалось тепло и уютно.

Мы уселись на лавку, приподняли немного с одного края холстину и стали наблюдать. На наших глазах занимался тихий зимний день. Было пасмурно. С низкого пепельно-серого неба изредка опускались вниз большие, похожие на клочья ваты, мохнатые снежинки.

Ветви разросшихся яблонь и груш, казалось, были увешаны сплошной массой ослепительно белых цветов.

В этот тихий зимний денёк старый сад вновь расцвёл; расцвёл, может быть, не так молодо, как весной, но зато не менее пышно и красиво.

Мы сидели с Петром Ивановичем совсем рядом, прижавшись друг к другу, и молча всматривались в пушистые белые ветви деревьев. Не шевельнётся ли там что-нибудь живое. Но ветви деревьев были неподвижны.

И вдруг одна из них качнулась; вниз с неё полетела серебристая снежная пыль.

По оголившейся ветке над самым точном бойко запрыгала синица.

Она поглядела вниз на дорожку, где так аппетитно темнели на белом снегу зёрнышки конопли и так ярко краснели разбросанные тут и там ягодки рябины.