Город, где умирают тени, стр. 22

«Он пришел за мной, — промелькнула единственная мысль. — Вот так он приходил за моими родителями, но уже не застал их. Теперь он пришел за мной».

В комнате повисла тишина, Время, Мэд и Эш беспомощно наблюдали за происходящим. Из всех присутствующих лишь Время не сделал никакой существенной попытки остановить Джека, наверное оттого, что знал: коль скоро Фетч начал действовать, ничто не в силах его удержать. И в то время как Харт остановившимся взглядом широко распахнутых глаз смотрел на Джека, тот, резко дернувшись, упал на одно колено и склонил перед ним голову. А затем поднялся, развернулся и пошел прочь, выйдя через приоткрытую дверь. Вздох облегчения буквально взорвал тишину, и Время с удивлением посмотрел на Харта:

— За все то время, что я знаю Джека, он никому не кланялся. Даже мне.

— Ну, и что это значит? — спросила Мэд, неохотно убирая нож.

— Не знаю, — отрывисто сказал Время. — Однако чрезвычайно любопытно. Мне надо подумать над этим.

Харт с трудом прочистил пересохшее горло, и, когда наконец смог заговорить, голос его был ровным и бесстрастным:

— А вы посылали… этого к моим родителям, когда они решили уехать из Шэдоуз-Фолла? Из-за него они боялись возвращаться сюда?

Время в задумчивости поджал губы, прежде чем ответить:

— Пророчество, касавшееся тебя и твоих родных, было раздражающе туманным и неконкретным, как и большинство прорицаний такого рода, но общий его смысл был достаточно очевиден. Судьба Двери в Вечность и города в целом неким образом теперь связаны с тобой. Если б ты не уехал, тебя бы не тронули — лишь наблюдали бы и делали выводы. Мы могли бы воспрепятствовать твоему отъезду, но решили не делать этого. Для всех людей и нелюдей у Шэдоуз-Фолла одна политика: стараться обращаться с ними только цивилизованными методами.

— Ага, — хмыкнул Эш, — особенно если цивилизованные методы внедряет Джек Фетч.

— Ну вот, — сказал Харт, не пряча глаз от пристального взгляда Времени, — я вернулся, и что вы намерены делать?

— Наблюдать и пытаться понять, — спокойно ответил Время. — Пойми, пожалуйста, и ты, Джеймс: Шэдоуз-Фолл — прежде всего. Миру необходимо такое место, где границы возможного тают и все заблудившиеся души могут наконец отыскать путь домой. Дверь в Вечность — это «клапан избыточного давления», через который мир может безопасно выпустить «пар», то есть избавиться от вещей, которые ему больше без надобности. А ты, мой мальчик, одним только своим присутствием здесь олицетворяешь собой угрозу всему этому. Если Дверь когда-либо будет уничтожена или же исчезнет город, духовное потрясение швырнет мир в пропасть безумия и насилия. Пожары будут полыхать вечность, и падет ночь, которой не будет конца. Есть во Вселенной силы, которыми нельзя пренебрегать, Джеймс, ни в Шэдоуз-Фолле, ни за его пределами.

— Так чего же вы ждете от меня? — спросил Харт.

— Не знаю, — сказал Дедушка-Время. — Но, полагаю, ответы надо искать в твоем прошлом — в тех временах, когда прозвучало пророчество. Почему бы тебе не сходить домой повидаться с родными? Леонард может показать дорогу.

— Хорошо, — кивнул Харт, — пожалуй, это мне по душе. Мы можем идти?

— Конечно, мой мальчик, ступайте. Однако на дорожку я дам тебе кое-что — это согреет тебе кровь.

Он подал знак Мэд, и та протянула им неведомо откуда взявшийся поднос с четырьмя крошечными фарфоровыми чашечками. Время взял одну, осторожно отпил и улыбнулся. Эш и Харт взяли по чашке, Мэд забрала последнюю. Девушка невинно и чуть лукаво улыбалась, и Харт дождался, пока Мэд выпьет первой, что она и сделала с невероятным апломбом. Харт одним глотком осушил свою чашку и выпучил глаза, — содержимое остро обожгло ему горло. Язык завернулся к небу и онемел, глаза крепко зажмурились так, словно им никогда уже не суждено открыться.

— Что за гадость? — выдавил он наконец.

— Саки, — ухмыляясь, сказала Мэд. — Мощная штука, если впервой.

Эш тоскливо поглядел на свою чашку и улыбнулся Харту:

— По крайней мере, ты не можешь отрицать, что тебя не предупредили, Джеймс. Уверен, в следующий раз, когда твой двойник из будущего что-нибудь предречет тебе, ты не пропустишь это мимо ушей…

— Ну и язык у тебя… — обронил Харт, глядя на Эша полными слез глазами.

4. ПРОЩАНИЕ

Кладбище Всех Душ было крошечным, в несколько десятков могил, заботливо вынесенное подальше от людских глаз будто бы для того, чтобы никого не расстраивать своим существованием. Высокие деревья закрывали кладбище от прохожих, и лишь одна гравийная дорожка вела к нему, петляла меж аккуратных рядков надгробий и выводила обратно. Шэдоуз-Фолл был построен на пороге смерти или, по крайней мере, для проходящих через Дверь в Вечность, но, как и повсюду в других краях, никто по-настоящему не имел желания думать о смерти до тех пор, пока к этому не вынуждали обстоятельства. Кладбище Всех Душ было опрятным, без навязчивых крикливых склепов и статуй или величественных монументов. Они не были запрещены каким-либо уставом или законом, но как-то само собой подразумевалось, что это не место для вульгарной показухи. Тем же, кому по душе были манерная вычурность и бахвальство, вежливо рекомендовали проявить свои вкусы где-нибудь в другом месте. И подобные места отыскать можно было даже в Шэдоуз-Фолле, но воспитанные люди не говорили о них. Кладбище Всех Душ было местом для покоя и размышлений. Шериф Эриксон же считал, что не было в мире места унылее и тоскливее.

Он покорно стоял рядом с мэром Фрейзер и торжественно-мрачно наблюдал за тем, как отец Кэллеген мирно отправляет службу перезахоронения Лукаса Де Френца. Человек, пришедший из мертвых, заявивший, что обладает ангелом-хранителем, забыл о своем предназначении и был убит до того, как о нем вспомнил. Теперь он покоился в новеньком гробу, стоявшем у края могилы, и дожидался, когда его вторично предадут земле, на этот раз, вероятно, на более долгий срок.

Эриксон украдкой взглянул на часы. Служитель культа, как ему показалось, гудел уже бесконечно долго, освящая специальную процедуру, предназначенную для тех, чей покой был нарушен, с повышенными тщательностью, выразительностью и даже с явным налетом театральщины. По-видимому, оттого, что подобный ритуал был редкостью, священник решил выложиться полностью. Разумеется, в Шэдоуз-Фолле знали о возвращении из мертвых, тем не менее всякий раз, когда возвращение происходило, это воспринималось как нечто новое.

Эриксон втянул носом воздух и беспокойно переступил с ноги на ногу. Похороны он не любил: отчасти за то, что они напоминали ему, что и сам он смертен, но главным образом оттого, что казались ему процедурой невыносимо скучной. Ушел человек — и ладно, нечего тянуть резину. Эриксон любил, когда все предельно четко и ясно, особенно это касалось его собственных эмоций. Бесспорно, отец Кэллеген делает все из добрых намерений, да только его бесконечные фразы о суженых благах стали вдруг сливаться воедино, и шериф мысленно молил его поскорее закругляться. Эриксон был не из тех, кто мог убивать время в безделье; он не умел простаивать, он должен быть постоянно чем-то занят. И дело не в том, что шериф так уж хорошо знал Лукаса. Но расследование обстоятельств его второй смерти, вернее убийства, зашло в тупик, и единственное, что оставалось, — это поприсутствовать на его похоронах и надеяться: может, здесь произойдет что-нибудь интересное.

Эриксон покосился на стоявшую рядом Рию. На ней было элегантное, но скромное черное платье, аккуратная маленькая шляпка с вуалью. Мэр казалась спокойной и невозмутимой — впрочем, как всегда. Рии прекрасно удавалось держать себя в руках в любых ситуациях. Мышь ли вскарабкается по ее ноге, шляпка ли вспыхнет пламенем — ничто не поколеблет ее самообладания мэра. Она пока не распространялась о том, что делает на похоронах Лукаса, но Эриксон решил обязательно выяснить это перед уходом. Он еще раз взглянул на Рию, завидуя холодному самообладанию на откровенно скучающем лице. Вот она, суть политика: вежливая улыбочка, сердечное рукопожатие и ничего не выражающая физиономия. Он уже не в силах припомнить, сколько лет знает Рию, однако так и не стал ближе к пониманию — что может вывести ее из себя. Эта мысль беспокоила его. Эриксон верил в человеческое взаимопонимание: в его работе очень важно было предугадать, кого в какую сторону может занести. Но вот она, Рия, стоит рядышком, едва не касаясь рукой, его друг с самого детства, но с таким же успехом она могла сейчас быть и на Луне.