Приключения короля Артура и рыцарей Круглого Стола, стр. 34

В соборе в присутствии всех сэр Гавейн недрогнувшим голосом согласился взять леди Рагнелл в жены и затем проводил ее на почетное место в зале замка, где все уже было готово для большого пира.

Однако не было подлинной радости и веселья на этом пиру. С ужасом и отвращением смотрели все, как леди Рагнелл, чавкая и пуская слюни, с жадностью набросилась на пищу и вино. И не было никого среди гостей, кто бы не пожалел сэра Гавейна и не подивился бы странной свадьбе.

Недолго продолжался пир, и Гавейн, бледный, со страданием на лице, отвел свою невесту в просторную затемненную палату, где на стенах, увешанных вышитыми тканями, мерцали свечи и темные тени падали на покрытый камышом каменный пол. [2]

Когда они оказались одни возле большого ложа, украшенного искусной резьбой, закрытого пологом и застланного дорогими тканями, леди Рагнелл сказала, и голос ее, пьяный, резкий и надтреснутый, был еще более ненавистен Гавейну:

— Дорогой муж, возлюбленный мой Гавейн! Поцелуйте меня, как и следует жениху целовать свою невесту. Ибо стали мы мужем и женой и будем ими, пока смерть не разлучит нас.

Она захлебнулась коротким клокочущим смехом и замолчала, хрипло дыша.

Гавейн приблизился к ней, побледнел еще сильнее, а глаза были полны муки. Но в ее глазах он уловил еще большее страдание, и ее отталкивающее лицо вдруг побледнело и приняло странное выражение, когда он наклонился и поцеловал ее в губы. Тут он отвернулся и с криком мучения прислонился к стене, закрыв лицо руками и сотрясаясь от рыданий, которые он не мог подавить.

— Гавейн! Дорогой мой Гавейн! — послышался рядом приятный голос, полный любви.

Медленно, словно во сне, он открыл глаза, и там, где мгновение назад стояла отвратительная леди Рагнелл, увидел прекрасную девушку. Высокая и стройная, она стояла, протянув к нему белые руки, и ее милое лицо и чудесные глаза светились любовью.

— Леди, — задыхаясь от изумления и растерянности, сказал он, — кто вы? И где моя жена Рагнелл?

— Я и есть леди Рагнелл и ваша жена, если только вы пожелаете, чтобы я ею была, — ответила она тихим, словно мягкий ночной ветер, голосом. — Силой вашей преданности вы сокрушили колдовство злонравной королевы Феи Морганы, ведь это она околдовала меня и моего брата, храброго рыцаря сэра Громера Сомера Жура. И все же я еще не вполне свободна, и только в течение двенадцати часов из каждых двадцати четырех буду я такой, как сейчас. Другую же половину каждого дня я должна пребывать в облике безобразной женщины. Выбирайте теперь, быть ли мне прекрасной днем или ночью и быть ли мне отвратительной ночью или днем.

Гавейн стоял растерянный и изумленный, и Рагнелл продолжала:

— Подумайте, мой господин! Если я буду уродлива днем, что должны вы испытывать, когда я стану являться при дворе как ваша жена и все рыцари и леди Логрии будут смотреть на меня! Подумайте также, что должны вы испытывать, если я буду уродлива вечером, когда после долгого дня вы вернетесь домой и покой ваш будет нарушен. Выбирайте!

— Леди, — сказал тут сэр Гавейн, стоя перед ней со склоненной головой, — слово здесь не за мной! Подумайте вы, что должны будете вынести днем, когда рыцари и леди будут смотреть на вас с отвращением, сторониться вас в ужасе, умолкать, когда вы заговорите… Подумайте также, что вы должны будете претерпеть ночью, когда я, видевший вас днем прекрасной, не смогу победить отвращения, которое наполнит меня, если вы приблизитесь ко мне в этом ужасном облике. Самые большие страдания выпадут на вашу долю, именно вы должны выбрать то, что легче вам вынести.

— О Гавейн, Гавейн! — вскричала Рагнелл и через мгновение заплакала в его объятиях. — Никогда в целом свете не было рыцаря столь благородного и бескорыстного, как вы! Этим решением — предоставить выбор мне — вы навсегда развеяли все колдовство. Такой, какой вы видите меня теперь, я буду и днем, и ночью, пока не придет роковой час, когда я должна буду покинуть вас. Но до этой разлуки у нас будет много лет счастья, и вы достойны любого счастья, какое вам может дать этот мир.

Наутро при дворе короля Артура царила радость, какой никогда не знали прежде, и не было таких почестей, которых не удостоились бы сэр Гавейн и его прекрасная жена леди Рагнелл.

Семь лет жили они вместе, и не было пары более счастливой во всем обширном королевстве логров. А затем в назначенный день Рагнелл навсегда покинула сэра Гавейна. Одни говорят, что она умерла, а другие, что удалилась она в густые леса Уэльса и там родила сэру Гавейну сына, который в свое время стал одним из благороднейших рыцарей Круглого Стола. Но было ли его имя Персиваль — этого старые истории нам не рассказывают… Некоторые зовут его просто Прекрасный Неизвестный, но его приключения столь похожи на приключения Персиваля, что вполне можно представить себе забытую ныне историю, в которой это имя действительно было дано сыну сэра Гавейна и леди Рагнелл.

Персиваль Уэльский

Жил когда-то со своей матерью в диких лесах Уэльса мальчик по имени Персиваль. Ни одной живой души не видел он в первые пятнадцать лет своей жизни. Не знал он о том, как живут на свете люди. И вырос Персиваль в диком лесу сильным и выносливым, метал он без промаха дротик, был простосердечным, честным и прямым.

И вот однажды, когда он бродил в одиночестве, охваченный внезапным томлением, причину которого он не мог понять, донесся до него новый звук — не голос птицы и не песня ветра или воды, и сердце его почему-то встрепенулось. Он остановился, прислушиваясь. Вскоре приблизились к нему пять рыцарей. Чудесной музыкой звенели их доспехи, и серебряными колокольчиками отзывались уздечки коней.

— Привет тебе, славный юноша, — вскричал первый рыцарь, придерживая коня и улыбаясь сверху Персивалю. — Отчего ты смотришь на нас с таким изумлением? Ведь тебе, верно, приходилось видеть таких, как мы, и раньше?

— Никогда, — ответил Персиваль. — И, по правде говоря, я не знаю, кто вы, если только вы не ангелы, спустившиеся прямо с небес, такие, о которых говорит мне моя мать. Скажите мне, благородные сэры, не служите ли вы небесному царю?

— Мы, конечно, ему служим, — сказал рыцарь, благоговейно крестясь. — Ему служат все, кто праведно живет в королевстве логров. Но на земле мы служим его наместнику — благородному королю Артуру, за чьим Круглым Столом мы сидим. Это он произвел нас в рыцари, ибо все мы и есть рыцари. И тебя он тоже сделает рыцарем, если ты только докажешь, что достоин этой великой чести.

— Как могу я добиться этого? — спросил Персиваль.

— Отправляйся к королю Артуру в Карлион, — ответил рыцарь, — расскажи ему, что послал тебя я — сэр Ланселот Озерный, который милостью короля Артура правит этой землей Нанта, называемой также Северным Уэльсом. И он пошлет тебя на рыцарские подвиги, какие мы, рыцари его двора, свершаем всю нашу жизнь. И если ты окажешься достойным, он сделает тебя рыцарем. Но истинное достоинство рыцаря кроется не в подвигах оружия — скорее в сердце того, кто совершает подвиги.

Тут сэр Ланселот учтиво поклонился Персивалю и продолжал свой путь, сопровождаемый четырьмя другими рыцарями. А юноша остался стоять, охваченный изумлением и неясным томлением.

Поднявшись по тропинке к небольшой пещере, где они жили, Персиваль возбужденно закричал:

— Мама, мама, я встретился сегодня с удивительными созданиями! Они говорят, что они не ангелы, а рыцари, но мне они показались прекраснее, чем все обитатели небес. И один из них — самый главный, по имени сэр Ланселот — сказал мне, что и я мог бы стать рыцарем. Мама, завтра утром я отправляюсь, чтобы найти короля Артура, который живет в Карлионе!

Тут мать Персиваля глубоко вздохнула и поплакала немного, понимая, что пришло назначенное время, когда она должна потерять своего сына. Сначала она попыталась убедить Персиваля остаться с ней в этом мирном и тихом лесу, рассказывая об опасностях и страданиях, которые приходятся на долю каждого рыцаря. Но все, что она говорила, только сильнее разжигало желание Персиваля отправиться в это странствие. И наконец тихо склонила она голову и позволила ему поступать, как он хочет.

вернуться

2

B средневековой Европе пол в замках и жилищах горожан устилали свежей травой и цветами, а в Англии — чаще всего камышом. Этот обычай сохранялся до XVII века.