Остров тетушки Каролины, стр. 70

«Святая Лючия», которую до сих пор морское течение уносило от острова Бамхо, слегка встряхнулась, раздула паруса, рванулась вперед и повернула носом в обратную сторону.

В семь часов на горизонте снова показался остров Бамхо, а в половине десятого «Святую Лючию» отделяло от бухты Ракушечной примерно три мили. Франтик, стоя на носу корабля, уже отчетливо различал желтую полосу песка, стройные стволы пальм и темную цепь утесов, охранявших вход в бухту; сердце его сильно билось от нетерпения.

И как раз когда он хотел попросить дядюшку натянуть на рею его рубашку, чтобы ускорить ход корабля, с капитанского мостика вдруг раздалась громкая команда: «Свернуть все паруса, кроме косых!»

Отдав это распоряжение, дядюшка Бонифаций повернулся к Гопкинсу, стоящему у руля, и сказал:

– Держите корабль на расстоянии трех миль от острова, пан Гопкинс. Крейсируйте в любом направлении, но не приближайтесь к острову без моего приказа. Поняли?

– Да, – ответил пан Гопкинс и отвел руль на пять румбов влево. «Святая Лючия» замедлила ход и начала поворачиваться к острову правым боком.

Франтик, с интересом наблюдавший за этим ловким маневром, только через минуту осознал, что, собственно, происходит.

– Почему мы уходим от острова, дядюшка? – спросил он с изумлением.

– Иначе нельзя, Франтик, – ответил дядюшка Бонифаций. – Придется еще с часок обождать. Мы слишком рано явились.

– Рано? Что с вами, дядюшка, ведь каждая минута дорога!

– Может, да, а может, и нет, – сказал дядюшка и почесал в задумчивости свой загорелый затылок. – Одним словом – нельзя.

– Да почему, дядюшка?

– Так и быть, скажу тебе. Франтик. Ты не знаешь тетушку Каролину так хорошо, как я. Раз вернулся я из Австралии к себе в Глубочепы, вот так же перед самым полуднем. Пропадал я из дому пять лет, ну, думаю – вот обрадуется моя бедная Каролина!.. Да не тут-то было. Принялась она меня ругать: и время я выбрал неподходящее и не написал ей заранее; у нее в комнате не прибрано, и к обеду нет ничего вкусного; битый час она ворчала, никак не могла успокоиться и мне не давала рта раскрыть. Короче, Франтик, твоя тетя не любит, когда к ней на обед пожалуют без предупреждения.

Дядюшка Бонифаций вздохнул, посмотрел сначала на остров, потом на штурманскую будку и твердым голосом крикнул:

– Еще два румба влево, пан Гопкинс!

– Есть, – ответил Гопкинс.

Послушная приказу, «Святая Лючия» немного отклонилась вправо и, подгоняемая слабым ветерком, начала удаляться от бухты Ракушечной. Это была уже не прежняя «Святая Лючия»; свирепый ураган оставил на ней заметные следы. Но когда она шла, слегка наклонившись на левый бок, без труда удерживаясь в трех милях от берега, на нее право же было приятно смотреть!

Еще одно судно приближалось в то памятное утро к берегу острова Бамхо. Оно двигалось медленно, неуклюже покачиваясь на волнах, но проявляемое им упорства с несомненностью свидетельствовало о том, что в жилах его команды течет кровь Вильгельмов Завоевателей и капитанов Куков.

И хотя команда состояла только из одного человека, сразу было видно – он заслуживает внимания. Костюм его выглядел несколько необычно и состоял всего лишь из подштанников в красную полоску, тщательно завязанных у щиколотки, и длиннополого сюртука коричневого цвета. Но не эти странности в манере одеваться отличали его от всех остальных мужчин, бороздивших в этот день волны Тихого океана, а гордое достоинство и спокойствие его неподвижной фигуры. Кто не знал истории этого человека, мог спросить себя, пораженный, уместно ли в данной обстановке это спокойствие. Но тот, кому была известна его биография, никогда не стал бы заниматься такими рассуждениями. Судно, величественно покачивающееся на волнах, – известный нам дубовый шкаф, а человек, направляющий его движение, – сам Джон Смит.

Когда «Алькантара» раскололась на две части, Джон Смит, стоя около знаменитого шкафа, собирался надеть коричневый сюртук и брюки цвета куриной слепоты: он полагал, что пришло время официально сообщить тетушке Каролине о силе своих чувств. Но ему удалось осуществить только первую часть своего намерения, и то не полностью. В следующий момент его подхватил ураган. Он долго оставался в забытьи и, когда наконец пришел в себя, увидел, что сидит в своем дубовом шкафу, а разъяренные волны бросают его из стороны в сторону. Джон Смит пришел в страшное волнение.

Где он? Не смыло ли его волной? Не унесло ли вихрем?

Засунув руку в левый угол шкафа, он нащупал древко, верхняя часть которого была тщательно обвязана веревкой, и глубоко, с облегчением вздохнул. Затем он раскрутил веревку, развернул флаг и укрепил его на своем судне. Потом спокойно лег и сейчас же уснул.

А когда Джон Смит открыл глаза, было утро и примерно в двух милях от него из спокойного синего моря поднимался остров.

Обычно потерпевшие кораблекрушение, увидев землю, падают на колени и начинают благодарить бога за счастливое спасение. Джон Смит был британским гражданином. Завидев остров, он тщательно застегнул коричневый сюртук на все пуговицы и выпрямился. Не оставалось сомнений – близка минута, когда ему предстоит водрузить на острове уцелевший флаг и таким образом присоединить эту территорию к Британской империи.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ,

которая начинается завтраком и кончается канонадой

Последний петух на острове Бамхо был съеден два месяца тому назад, и поэтому тетушку не могло разбудить его кукареканье. Однако она проснулась рано и в хорошем настроении. Сегодня ей предстояло посадить фуксии и заняться рядом государственных дел.

Тетушка Каролина встала, оделась, выглянула в отверстие, заменяющее окно, и, убедившись, что на небе ни облачка и день обещает быть жарким, надела свою шляпу, поболтала с Маничком, который уже пускал веселые трели и радовался поставленной кем-то перед его клеткой миске с лакомствами, застлала свое королевское ложе и вышла на улицу.

Утро было чудесное. Хижина стояла в самом центре высокогорного плато, и вид, открывавшийся отсюда, привел тетушку в восхищение.

Изжелта-коричневую площадку перед хижинами, плотно утрамбованную поколениями танцоров и воинов, окаймляла ярко-зеленая полоса свежей травы, за которой поднималась полоска темно-изумрудного кустарника. Здесь плато круто обрывалось, и перед глазами разворачивался огромный, уходящий к горизонту веер моря. У берега прозрачная вода отливала голубым, сквозь нее светилось янтарное дно отмелей, дальше, там, где голубой цвет переходил в синий, тянулась темная линия коралловых рифов. За рифами краски снова менялись, море светлело, искрилось на солнце, границей его была тоненькая нежно-перламутровая линия горизонта. Здесь кончался мир. А над ним поднималось к зениту небо такой глубокой, такой бездонной синевы, что у человека голова начинала кружиться.

У тетушки от всего этого великолепия захватило дух. Столько разноцветных полос одна красивей другой! «Вот если бы связать такие носки!..» – подумала она и вздохнула. Эта мысль вернула ее к повседневным заботам.

Тетушка зашла в хижину и прежде всего проверила, цел ли чемодан с носками. Потом накормила Маничка, ласково поговорила с ним, как это обычно делала по утрам. И тут ей захотелось есть.

– Как следует поступить королеве, если она проголодалась? – подумала тетушка в замешательстве.

К счастью, долго размышлять не пришлось. Отверстие, служившее дверью, заслонила тень, и вслед за тем в хижину вошла женщина. Толстуха эта понравилась тетушке с первого же взгляда. На твердом зеленом листе, который она держала в руках, были разложены весьма соблазнительные кушанья. Молча положив перед тетушкой на землю все принесенное, женщина низко поклонилась и хотела уйти. Но тетушка остановила ее.

Яства, разложенные на зеленом подносе, произвели на тетушку такое же впечатление, какое произвели бы и на любую другую хорошую хозяйку, воображение ее разыгралось. Вон тот зеленый салат, например, похож на шалфей, только он не такой кудрявый и цветом потемнее. А эти ягоды напоминают терновник, хотя они значительно крупнее и отливают изумрудом… Пышный холмик чего-то белого, поданный на перламутровой раковине, выглядел как сливочный мусс, но боже мой, откуда бы ему тут взяться?..