НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 24, стр. 22

Крышка люка приподнялась. Шут проворно обернулся. Голова отрока появилась в люке.

— Ты чего, Глузд?

— Тот, литвин, бьется… боюсь я его. Погляди, Акиплеша.

— Прирежь его, — спокойно ответил шут.

— Нет! — вырвалось у Анны. — Как можно? — Она сделала шаг к открытому люку. — Как ты смеешь!.. — Она почти кричала: только бы Кин понял, что она рядом.

Шут ловко извернулся, встал между люком и Анной.

— Тебе туда нельзя, княжна, — сказал он. — Не велено.

— Эй! — раздался снизу зычный голос Кина. — Развяжи меня, скоморох. Веди к князю. Я слово знаю!

— Знакомый голос, — сказала Маг да. — Кто у тебя там?

— Не твое дело, госпожа.

— Раб! — воскликнула она. — Смерд! Как ты смеешь перевить! — Анна не боялась сказать какое-нибудь слово, которого они не знали. Она иностранка и не имела иного образования, кроме домашнего.

И в голосе образованной москвички конца двадцатого века вдруг зазвучали такие великокняжеские интонации, что Жюль, напряженно следивший за происходящим из деревенской комнаты, усмехнулся…

— С дороги! — крикнула Анна. — Посмотрим, что скажет боярин, когда узнает о тв оем своеволии.

И шут сразу сник. Словно ему стало все равно — увидит Магда пленника или нет…

Анна величественно отстранила отрока и спустилась вниз в знакомое ей скопление реторт, горшков, медных тиглей — неведомых предвестников химической науки. Сильно пахло серной кислотой. Кин следил, прислонившись к стене. Анна мигнула ему, Кин нахмурился и проворчал сквозь зубы:

— Еще чего не хватало.

— Так вот ты где! — возмущенно заговорила княжна, глядя на Кина. — Почему связан? Что они с тобой сделали?

— Госпожа, — сообразил Кин. — Я плохого не делал. Я пришел к господину Роману от вас, но меня никто не слушает.

Анна обернулась. Отрок стоял у лестницы, шут — на ступеньках. Оба внимательно слушали.

— Do you speak English? [1]

— A little [2].

Анна вздохнула с облегчением.

— Нам нужно их убедить, — продолжала она по-английски.

— Молодец, — сказал Кин. — Как прикажете, госпожа.

— Развяжи его, — приказала Анна отроку.

— Сейчас, госпожа, — сказал он робко. — Сейчас, но… Господин…

— Господин сделает все, что я велю.

Отрок оглянулся на шута. Тот спустился в подвал, сел за стол.

— Делай, — мрачно сказал он, — господин выполнит все, что она скажет.

— Где ваш возлюбленный? — спросил Кин по-английски.

— Не смейтесь. Я честная девушка. Он с князем. Они обсуждают вопросы обороны.

Кин поднялся, растирая затекшие пальцы.

— Я пошел. Мне надо быть с ним. А вам лучше вернуться.

— Нет, я останусь. Роман просил меня остаться. Я могу помочь вам, когда вы вернетесь.

— В случае опасности вы знаете, что делать?

— Разумеется, — сказала Анна по-русски. — Иди к Роману, береги его. — Она обернулась к отроку. — Проводи моего слугу до выхода. Чтобы его не задержали стражники.

Отрок взглянул на шута. Тот кивнул. Отрок последовал за Кином. Шут сказал:

— Thy will releaseth him from the fetters [3].

Анна опешила.

— Ты понимаешь этот язык?

— Я бывал в разных краях, княжна, — сказал шут. — С моим господином. Мы, рабы, скрываем свои знания…

«Не может быть, — подумала Анна, — он не мог все понять. Ведь семь веков прошло, язык так изменился».

25

— Здесь вы добываете золото? — спросила Анна.

Печь совсем прогорела, лишь под пеплом тлели красные угольки.

— Мой господин, — сказал шут, — делает угодное богу.

— Верю, верю, — сказала Анна. — А правда, что он изобрел книгопечатание?

— Не ведаю такого слова, госпожа, — сказал шут. Он подошел к тлеющим углям и протянул к ним свои большие руки.

— Ты помогаешь господину?

— Когда он позволяет мне. А зачем тебе и твоему человеку мой господин? — спросил карлик.

— Я не поняла тебя.

— Вы говорили на языке, похожем на язык саксов. Твой человек побежал за моим господином.

— Ты боишься за него?

— Я боюсь страха моего господина. И его любви к тебе. Он забывает о других. Это приведет к смерти.

— Чьей смерти?

— Сегодня смерть ждет всех. Когда хватаешься за одно, забываешь о главном.

— Что же главное? — Анна хотела прибавить: раб или дурак, но поняла, что не хочет играть больше в эту игру.

— Главное? — Шут повернулся к ней, единственный его глаз был смертельно печален. — Ты чужая. Ты не можешь понять.

— Я постараюсь.

— Сейчас божьи дворяне пойдут на приступ. И никому пощады не будет. Но коли я догадался верно, если боярин Роман ходил наружу, чтобы договориться с божьими дворянами, как спастись и спасти все это… коли так, главное пропадет.

— Но ведь остается наука, остается его великое открытие.

— Ты, княжна, из знатных. Ты никогда не голодала, тебя не пороли, не жгли, не рубили, не измывались… тебе ничего не грозит. Тебя никто не тронет — ни здесь, ни в тереме. А вот все эти люди, те, что спят или не спят, тревожатся, пьют, едят, плачут на улицах, — их убьют. И это неважно моему господину. И это неважно тебе — их мука до вас не долетит.

Карлик, освещенный красным светом углей, был страшен.

Вот такими были первые проповедники средневековой справедливости, такие шли на костры. Люди, которые поняли, что каждый достоин жизни, и были бессильны.

— Ты не прав, шут.

— Нет, прав. Даже сейчас в твоих добрых глазах и в твоих добрых речах нет правды. Тебе неведомо, есть ли у меня имя, есть ли у меня слово и честь. Шут, дурак…

— Как тебя зовут?

— Акиплеша — это тоже кличка. Я забыл свое имя. Но я не раб! Я сделаю то, чего не хочет сделать Роман.

— Что ты можешь сделать?

— Я уйду подземным ходом, я найду в лесу литвинов, я скажу им, чтобы спешили.

— Ты не успеешь, Акиплеша, — сказала Анна.

— Тогда я разрушу все это… все!

— Но это жизнь твоего господина, это дело его жизни.

— Он околдовал тебя, княжна! Кому нужно его дело, мое дело, твое дело, коль изойдут кровью отроки и младенцы, жены и мужи — все дети христовы? Но я не могу разрушать…

Шут вскарабкался на стул, сел, ноги на весу, уронил голову на руки, словно заснул. Анна молчала, смотрела на широкую горбатую спину шута. Не поднимая головы, глухо, он спросил:

— Кто ты, княжна? Ты не та, за кого выдаешь себя.

— Разве это так важно, Акиплеша?

— Рассвет близко. Я знаю людей. Дураки наблюдательны. Мой господин нас предаст, и я не могу остановить это.

— Скажи, Акиплеша, твой господин в самом деле такой великий чародей? Выше королей церкви и земных князей?

— Слава его будет велика, — сказал шут. — И короли придут к нему на поклон. Иначе я не связал бы с ним мою жизнь.

— А что ты мог сделать?

— Я мог убежать. Я мог уйти к другому хозяину.

— Ты так в самом деле думал?

— Не раз. Но кому нужен хромой урод? Кому я докажу, что во мне такое же сердце, такая же голова, как у знатного?

— Роман это знает?

— Роман это знает. Господь одарил его умом и талантом.

— А тебя?

— Роман знает мне цену.

— И все?

— А что еще? Что еще нужно рабу и уроду?

— Ты ненавидишь его? Ты… ты ревнуешь меня к нему?

Шут откинулся от стола, расхохотался, исказив гримасой и без того изуродованное лицо.

— Тебя? К нему? У меня один глаз, этого хватает, чтобы понять, что княжна Магда спокойно спит в тереме. Ты даже не смогла натянуть ее сапожки, ты не очень осторожна. И голос тебя выдает. И речь Но не бойся. Роман не догадается. Он видит лишь свою любовь, он сам ею любуется. Ты птица в небе, сладость несказанная — потому ты и нужна ему. Мало ему власти на земле, он хочет и птах небесных приручить… Он примет тебя за Магду, оттого что хочется ему принять тебя за Магду, тетенька! Он умный, а в приворотное зелье верит!