Доктор Фишер из Женевы, или Ужин с бомбой, стр. 3
— А! — сказала она. — Никогда ее не видела. Она держится особняком. На вечерах у доктора Фишера не бывает. А жаль. Нам всем хотелось поближе с ней познакомиться.
Человек в белой куртке вернулся и произнес тоном, который показался мне довольно наглым:
— Мадам, доктор Фишер немного температурит и сожалеет, что не может вас принять.
— Спросите у него, не нужно ли ему чего-нибудь, я сейчас же схожу и достану. Хорошего винограда?
— У доктора Фишера есть хороший виноград.
— Я это сказала к примеру. Спросите, не могу ли я чем-нибудь ему помочь, все равно чем.
Раздался звонок у входной двери, и слуга, не удостоив даму ответом, пошел открывать. Он снова поднялся по ступенькам в переднюю в сопровождении тощего старика в темном костюме, который шел, согнувшись чуть ли не вдвое. Голова у него была вытянута вперед, и мне показалось, что она очень напоминает семерку. Согнутую левую руку он прижимал к бедру, чем еще больше напоминал эту цифру.
— Он простудился, — сказала миссис Монтгомери, — и не может нас принять.
— Мистеру Кипсу назначен прием, — отозвался слуга и, больше не обращая на нее внимания, повел старика вверх по мраморной лестнице.
Я крикнул ему вдогонку:
— Передайте доктору Фишеру, что у меня к нему поручение от его дочери!
— Температурит! — воскликнула миссис Монтгомери. — Вот уж не верьте. Они пошли вовсе не в спальню. Они пошли в кабинет. Но вы, конечно, знаете расположение комнат.
— Я здесь впервые.
— Ах так. Теперь понятно — вы не из наших.
— Я живу с его дочерью.
— В самом деле? — сказала она. — Как интересно и как откровенно. Я слышала, она — хорошенькая девушка. Но я никогда ее не видела. Я ведь уже говорила, что она не любит общества. — Миссис Монтгомери подняла руку, чтобы поправить прическу, звякнув золотым браслетом. — Знаете, на мне лежит большая ответственность. Когда доктор Фишер устраивает приемы, приходится быть за хозяйку. Я единственная женщина, которую он теперь приглашает. Это, конечно, большая честь, но в то же время… Генерал Крюгер обычно выбирает вино… Когда бывает вино, — загадочно добавила она. — Генерал большой знаток вин.
— Разве там, на ужинах, вино подают не всегда? — спросил я.
Она молча на меня посмотрела, словно я задал дерзкий вопрос. Потом немного смягчилась.
— У доктора Фишера, — сказала она, — замечательное чувство юмора. Как странно, что он ни разу не пригласил вас на один из своих ужинов, но, может быть, при таких обстоятельствах это было бы не совсем удобно. У нас очень тесная компания, — добавила она. — Мы все хорошо друг друга знаем и все так любим, просто обожаем доктора Фишера. Но вы, конечно, знакомы хотя бы с мсье Бельмоном — мсье Анри Бельмоном? Он может решить любую налоговую проблему.
— У меня нет налоговых проблем, — признался я.
Сидя на другом диване под большой хрустальной люстрой, я понял, что сказал что-то не совсем приличное. Миссис Монтгомери, явно шокированная моим признанием, отвела глаза.
Несмотря на скромный титул моего отца, обеспечивший ему на время местечко в справочнике «Кто есть кто», я почувствовал себя в обществе миссис Монтгомери парией, а тут еще, к моему вящему стыду, слуга, сбегая с лестницы и не удостаивая меня даже взглядом, объявил:
— Доктор Фишер примет мистера Джонса в четверг, в пять часов, — и удалился в потайные просторы большого дома, который — странно подумать — был еще недавно обиталищем Анны-Луизы.
— Что ж, мистер Джонс, — ведь вас так зовут? Приятно было познакомиться. Я немножко задержусь: хочу узнать у мистера Кипса, как здоровье нашего друга. Мы обязаны заботиться об этом милейшем человеке.
Лишь позднее я сообразил, что встретил первых двух жаб.
4
— Перестань, — советовала мне Анна-Луиза. — Ничем ты ему не обязан. Ты ведь не из этих жаб. Он отлично знает, где я теперь нахожусь.
— Он знает, что ты находишься у какого-то Джонса — вот и все.
— Если захочет, он легко может выяснить твое имя, профессию, место работы и все подробности. Ты же постоянно проживающий здесь иностранец. Ему надо только справиться.
— Это сведения секретные.
— Не думай, что для моего отца существуют какие-либо секреты. Наверно, и в полиции у него есть своя жаба.
— По-твоему, он вроде нашего господа бога — да исполнится воля его на земле, как и на небесах.
— Вроде этого.
— Ты разжигаешь мое любопытство.
— Ладно, встречайся с ним, если уж тебе неймется, — бросила она. — Но будь осторожен. Пожалуйста, будь осторожен. И особенно осторожен, если он вздумает улыбаться.
— Улыбкой Зуболюба, — отшутился я.
Впрочем мы оба пользовались именно этой пастой. Ее рекомендовал мой зубной врач. Может быть, он тоже был жабой.
— Никогда не упоминай при нем «Букет Зуболюба», — сказала она. — Он не любит, чтобы ему тыкали в нос, как он сколотил свое состояние.
— Разве он сам этой пастой не пользуется?
— Нет. Он пользуется штукой, которая называется водяной зубочисткой. Вообще не упоминай при нем о зубах, не то он подумает, что ты над ним потешаешься. Он издевается над другими, но над ним не издевается никто. У него на это монополия.
В четверг, в четыре часа, когда я отпросился с работы, я не испытывал той храбрости, которую внушало мне присутствие Анны-Луизы. Я просто был человеком по имени Альфред Джонс, пятидесяти лет с хвостиком, работающим в шоколадной фирме за три тысячи франков в месяц. Я оставил свой «фиат» и поехал в Женеву поездом, а от вокзала пошел к стоянке такси. Поблизости от нее находилось заведение, которое швейцарцы зовут Английской пивной и которое, как и следовало ожидать, окрестили «Уинстон Черчилль», снабдив невразумительной вывеской, деревянными панелями, окнами с цветными стеклами (почему-то в белых и алых розах Йорка и Ланкастера) и английским баром с фаянсовыми пивными кружками, пожалуй единственными здесь подлинными вещами — ведь нельзя же считать ими резные деревянные скамьи, фальшивые бочки вместо столов и прессованный белый хлеб. Рад заметить, что питейное заведение открывалось не в обычное для англичан время, и я решил немножко подбодриться, прежде чем взять такси.
Поскольку пиво из бочки стоило почти так же дорого, как виски, я заказал виски. Мне хотелось поболтать, чтобы как-то отвлечься, и я встал у бара, пытаясь втянуть в беседу хозяина.
— Много английских клиентов? — осведомился я.
— Нет, — ответил он.
— Почему? Казалось бы.
— У них нет денег.
Он был швейцарцем и человеком не очень общительным.
Он был французским швейцарцем и человеком более общительным, чем бармен.
Я выпил еще одно виски и вышел. Таксиста я спросил:
— Вы знаете дом доктора Фишера в Версуа?
— Хотите повидать доктора? — спросил он.
— Да.
— Будьте осторожны.
— Почему? Разве он такой страшный?
— Un peu farfelu [с маленькими странностями (фр.)], — сказал он.
— В каком смысле?
— А вы не слыхали о его приемах?
— Да, ходят всякие слухи. Никто никогда не рассказывал мне подробностей.
— Ну да, все они поклялись молчать.
— Кто?
— Люди, которых он приглашает.
— Тогда откуда же знают о его приемах?
— Никто ничего не знает, — сказал он.
Все тот же наглый слуга открыл мне дверь.
— Вам назначено? — спросил он.
— Да.
— Фамилия?
— Джонс.
— Не знаю, сможет ли он вас принять.
— Я же сказал, я договорился о своем визите.
— Подумаешь, договорился, — произнес он пренебрежительно. — Вы все заявляете, что договорились.
— Ступайте и доложите, что я пришел.
Он скорчил гримасу и удалился, оставив меня на этот раз на пороге. Его не было довольно долго, и я чуть было не ушел. Я заподозрил, что он Медлит нарочно. Наконец он вернулся и объявил:
— Он вас примет. — И повел меня через прихожую вверх по мраморной лестнице.
Там висела картина: женщина в развевающихся одеждах очень нежно держала в руках череп; я не знаток, но картина выглядела как подлинник семнадцатого века, а не копия.