Атака седьмого авианосца, стр. 53

Уильямс продолжал пить и говорил без умолку, хотя язык у него уже заплетался.

— Надо будет нам с тобой как-нибудь сыграть…

— Сыграем, Реджи. Наберем две команды из экипажа «Блэкфина» и сыграем.

Уильямс одобрительно замычал, опрокинул стакан, но не удержал его в руке — тот со звоном покатился по столу, упал на пол и разбился. Негр тяжело поднялся, пошатываясь, дошел до кровати и повалился на нее.

— Слушай, ты как… насчет того, что ночуешь в одной комнате с черномазым, а?

Брент рассмеялся:

— Долго же ты крепился, старина.

— Хочешь сказать — это избитая тема?

— Еще бы.

— Тогда ответь, кто я, по-твоему, такой?

— Ты — старший помощник командира ПЛ «Блэкфин», мой непосредственный начальник и, как выясняется, порядочная зануда.

Уильямс фыркнул:

— Ага, учтем. Ну, а ты, Брент Росс, — самодовольная скотина и слишком много о себе понимаешь.

Брент, пребывавший от выпитого в необыкновенно умиротворенном и благодушном настроении и уже уплывавший в дремоту, нашел, что определение это очень забавно. Он расхохотался так, что затряслась кровать.

— Тебе, значит, смешно то, что я говорю?

— Ну чего ты привязался ко мне, Реджи? Видишь, человек выпил и отдыхает. Проспимся — выясним отношения.

— «Привязался»! Рассказать тебе, как привязываются по-настоящему — в том квартале Лос-Анджелеса, откуда я родом?

— Вряд ли я услышу что-нибудь новенькое. Но если тебе так неймется — давай. Что с тобой делать?!

Уильямс, пропустив мимо ушей иронию, начал рассказывать. Брент слушал его с улыбкой, время от времени засыпал и даже довольно крепко, а потом вновь просыпался от звука его голоса.

— Я родился в Уоттсе — это юг Лос-Анджелеса…

— Знаю… — сонно ответил Брент. — Бывал я там.

— Да неужели? Отчаянный малый.

— Хотел осмотреть достопримечательности, вот и пошел. Никто меня не тронул.

— Вырос большой, потому и не тронули.

— Большим, конечно, легче.

Уильямс продолжал, обращаясь к растрескавшемуся потолку:

— Кто был мой отец — не знаю. А мать звали Латанья Уильямс, она никогда не была замужем…

Брент хотел было что-то сказать, но язык не ворочался во рту и губы отказывались выговаривать слова, все тело налилось приятной тяжестью, мышцы расслабились, и даже жесткий матрас показался упругим и ласкал его, словно нежная рука Дэйл. Он молча лежал и слушал.

Уильямс напряженным, запинающимся голосом рассказывал свою историю. Маленькая, тесная квартирка, жизнь на пособие, день и ночь орущий телевизор, вечная нехватка еды, заплаты на локтях и коленях… Старшие братья, Кларенс и Родни, подросли, бросили школу, связались с уличными хулиганами… Большие деньги, неизвестно откуда взявшиеся… Слезы матери, ее вечная тревога… Потом, когда Реджи исполнилось двенадцать, Кларенса убили — изрешетили пулями. «Поговаривали, что это из-за наркотиков: с кем-то не поделился».

Больше он ничего не знал. Наркотики — и все. Даже в приготовительных классах его сверстники говорили о героине, крэке, кокаине, а кое-кто и пробовал. В шестнадцать лет арестовали Родни — «по обвинению в сбыте наркотиков» — и увезли куда-то. Мать была в отчаянии. Все надежды она связывала теперь со своим младшим. Реджи к тринадцати годам вымахал на шесть футов, отлично учился, был многообещающим спортсменом.

Через год вернулся из колонии Родни, а еще через год — ему уже было восемнадцать — сел во «взрослую» тюрьму. «Расквитался за Кларенса», — объяснил он убитой горем матери.

А у нее теперь был один свет в окошке — Реджи. Он сторонился дурных компаний, не водился с хулиганьем, не курил и не пил, не говоря уж о наркотиках, одну за другой завоевывал награды и был даже признан «Лучшим игроком года». Окончив школу, он выбрал Калифорнийский университет из-за его репутации и близости к дому.

Море. Он всегда любил его, но до тринадцати лет в глаза не видел, хотя жил в каких-то двадцати милях от побережья. Откуда же взялась эта тяга? Подействовали старые ленты Эррола Флинна, которые крутили по телевизору? Может быть. Широкое, бескрайнее, свободное, играющее яркими красками цветной пленки — море, где паренек из трущоб сможет дышать полной грудью и почувствовать себя человеком.

И вот появилась возможность плавать. Через полгода после получения диплома инженера-электрика он поступил на флот и получил первое офицерское звание… Служба, высокое жалованье, дом, который он купил матери в западной части Лос-Анджелеса — на Болдуин Хиллз.

Брент вдруг очнулся, выплыл из дремотного полузабытья… Что-то тут не сходилось… Минуту он раздумывал, поигрывая желваками на скулах, потом заговорил:

— Ты хотел получить море, свободу, простор, свежий воздух… — И захохотал так, что заныли брюшные мышцы: — И ты… ты пошел в подплав?! На «Блэкфин»? Ой, не могу!.. Ха-ха-ха! Реджи, ты меня уморишь! Морской свежести ему захотелось — а получил смесь дизельного масла, пота, а в погруженном состоянии еще и дерьмом из гальюна несет. Ну, ты даешь!

— Смешно тебе?

— Конечно, смешно!

— Ты — белый, тебе никогда этого не понять.

— Да брось ты!

— Дерьмо меня не пугает — думаешь, мало меня им поливали из-за того, что я — черный?

— Думаю мало. В тебе шесть футов росту, двести двадцать фунтов весу — люди вежливы с теми, у кого такие габариты.

— Не шесть, а шесть и один, и не двести двадцать, а двести тридцать.

— Тем более. Так что не надо: ты сам распорядился своей жизнью.

Уильямс лег на бок и окинул Брента недобрым взглядом:

— Ладно. Когда-нибудь мы еще потолкуем, кто там чем распорядился.

— За мной дело не станет.

Брент знал, что чернокожий моряк собирался выяснить с ним отношения с первой минуты. Хмель и дремоту как рукой сняло: мышцы его напряглись, сердце забилось учащенно. Но Уильямс снова улегся на спину, закинул руки за голову.

Так они лежали и молчали, глядя в потолок, еще довольно долго. Сон не шел к ним.

8

Следующий день выдался тяжким. На лодке было не повернуться — все шестьдесят три члена экипажа и пять офицеров были на борту, привезли и устанавливали на надстройке новые автоматические пушки, монтировали оборудование, грузили продовольствие, километры проводов опутывали мидель: негде было приткнуться, чтобы обсудить создавшееся положение. А оно не радовало: каждому японцу выделили «дядьку»-американца, который и должен был ввести своего подопечного в курс дела и показать ему лодку. Ничего из этого не вышло: люди мешали друг другу, давились в тесноте центрального поста, где, помимо всего прочего, четверо инженеров пытались установить новые приборы и объяснить их действие. На посту погружения и всплытия дошло до драки, и тогда доведенный почти до отчаяния адмирал разбил новичков на две вахты: одну оставил на лодке, а вторую вместе с энсином Хассе и двумя старшинами отправил в бараки для теоретических занятий. Это немедленно дало эффект: стало просторно и дело сдвинулось с мертвой точки.

Реджиналд Уильямс, который с утра был сумрачен и угрюм и за завтраком в гостинице не проронил ни слова, придя на лодку, постепенно просветлел, вновь обрел свой деловито-властный стиль старшего помощника, а по отношению к Бренту вошел в роль всезнающего инструктора.

Он привел его в отсек, служивший одновременно и, радиорубкой, и шифрпостом. Двое старшин, колдовавших над какими-то приборами, вытянулись при их появлении.

— Вольно, — сказал им Уильямс. — Это лейтенант Росс, наш новый командир БЧ связи. Симпсон, введите-ка его в курс дела, покажите нашу новую машину.

— «Старшего помощника срочно на мостик!» — грянуло в эту минуту из динамика.

Уильямс, не договорив, метнулся к трапу.

— Шифровальщик, старшина первой статьи Дон Симпсон, — представился белокурый молодой человек с умным открытым лицом, которое не портил крутой подбородок.

Его напарник был смугл, коренаст, широкогруд и с такими длинными руками, что массивные ладони болтались где-то у самых колен. Лоб был низкий — не лоб, а узкая полоска кожи между косматыми черными волосами, падавшими сзади на воротник его робы, и густыми бровями, которые, казалось, жили своей собственной жизнью, шевелясь, как толстые черные гусеницы. Из-под тяжелых надбровий смотрели маленькие, глубоко посаженные глаза.