Атака седьмого авианосца, стр. 14

— Видишь вымпел на гафеле? — спросил Такии. — Нас готовы принять.

Брент взглянул на сигнальный мостик и различил бьющийся на ветру ярко-синий вымпел с белым кругом в середине.

— У тебя хватит сил закрепить пулемет в гнезде и закрыть фонарь, Брент-сан?

— Хватит, — ответил он, хотя вовсе не был уверен в этом.

Медленно подавшись вперед, опустил «Намбу», закрепил его на турели. Боль пронизала все тело от затылка до пяток. Такии заложил последний вираж перед приземлением, а Брент развернулся по ходу самолета. Фонарь был словно изгрызен пулями и осколками, и замок не действовал. Кривясь от боли, он приподнялся, но сейчас же упал в кресло. Снова встал, подался вперед, ухватился за крышку фонаря, но то ли сил у него уже не хватило, то ли направляющие фонаря были погнуты… Он сдался и, глядя, как стремительно приближается к нему палуба «Йонаги», почти прошептал в микрофон:

— Пулемет закреплен. Сдвижную часть фонаря закрыть не удалось.

— Добро. Теперь держись, Брент-сан! Идем на посадку!

Палуба надвигалась на них стальной скалой, под брюхом самолета, как акулья пасть, щерилось море. Брент почувствовал толчок — это вышли шасси и хвостовой гак. Как ни странно, двигатель не сбавлял оборотов: «Такии, зная, что не сумеет дать продольный наклон, вытянул дроссель дальше, чем обычно. Скорость „Тигра“ была слишком велика даже для вполне еще достаточной высоты. Итак, они будут садиться на одно колесо, на высокой скорости и без дифферента на нос.

— Молись своему Иисусу Христу, а я воззову к Будде и к ками [1] синтоизма! — еле слышно сказал пилот.

Брент машинально поднял глаза к небесам, хоть и знал, что все боги, какие только обитают там, не смогут благополучно опустить на палубу эту развалину.

Самолет вздрогнул. Они оказались ниже полетной палубы и неслись на 25-мм установки. Прислуга бросилась врассыпную. Такии еще прибавил газу. Нос приподнялся, крылья закрыли палубу. Нос опустился — под ними была полетная палуба. На мостике поблескивали стекла — на них смотрели в бинокли. Мелькали испуганные лица на галереях, на палубе, с узких проходов между надстройкой и бортом. Офицер в желтом нагруднике запрещающе махал флажками, как ветряная мельница крыльями.

— С дороги, дурачье! — услышал Брент крик старика Такии.

На скорости 110 узлов — на 30 больше, чем предписывалось заходить на посадку, — «Тигр» прыгнул вперед, заваливаясь влево: пилот выключил мотор и дал крен влево, стараясь, чтобы самолет коснулся палубы неповрежденным колесом. Удар колеса о палубу, похожий на орудийный выстрел, грохот лопнувшей покрышки, от которого вздрогнула машина, и следом — резкий сброс скорости. Брента кинуло вперед. Трос аэрофинишера поймал первый гак. Но скорость все равно была слишком велика, трос лопнул, и его стальные стренги со свистом хлестнули по палубе от борта к борту. Попавший под него гаковый матрос был перерублен пополам: ноги отлетели к орудийной башне, а голова и распоротый торс, откуда вываливались кишки и лилась кровь, — за борт.

Времени думать и действовать уже не оставалось. Брент, ослабевший от потери крови, скованный страхом, вцепился в поручни кресла. Силы, кромсавшие корпус «Тигра», швыряли его из стороны в сторону. Освободясь от троса аэрофинишера, бомбардировщик, похожий в эту минуту на подбитую чайку, ищущую, куда бы присесть, заметался, наддал, задрав нос к небу, и рухнул на палубу, обдирая ее хвостом и сломанным, бесполезным крюком.

«Тигр», двигаясь на скорости сто узлов, зацепился за сетчатый стальной барьер левым колесом. И оно, и правое колесо, и стойки шасси, и масляный радиатор, и тормозные тяги, откуда хлестнули красные струи гидравлической жидкости, отлетели разом — как будто их скомкала и оторвала великанья рука. Самолет, подскочив, перевалился через барьер, ударившись о палубу пропеллером, и полетел вдоль правого борта, как пес, который прячет обожженный нос в траве.

Перед глазами Брента все замелькало, взвизгнул металл обшивки, раздались удары, грохот, оглушительный треск. Самолет, потеряв оба крыла и разбрызгивая во все стороны бензин, перевернулся. Брент, вскрикнув, втянул голову в плечи, как испуганная черепаха, стараясь сжаться в комочек, стать как можно меньше. Острые края распоровшегося всего в нескольких дюймах от его головы фюзеляжа завизжали, как попавший в капкан зверь, глубоко пропахали тиковый настил палубы, добрались до стали и высекли из нее искры.

Самолет боком ударился об островную надстройку, и Брент с размаху приложился головой к фонарю. Оглушительно зазвенело и забухало в ушах, в черной пелене, соткавшейся перед глазами, ослепительно вспыхнули звезды — и все исчезло. Наступила тишина, и он закачался над палубой вверх-вниз на лямках своего парашюта. Так вот, значит, что такое смерть? Полный покой, расслабленность, мир… Он закинул руки за голову. И в эту минуту ноздри его уловили запах бензина.

Потом он услышал свист, как будто спустило колесо, и ощутил запах гари. Огонь! Ледяной, цепенящий ужас охватил его, словно по жилам вместо крови побежали льдинки. Он был жив, но ему грозило то, чего он боялся больше всего на свете — сгореть заживо. Он попытался выпутаться из ремней своего парашюта, но руки не слушались, а из носа и рта хлестала кровь. Он чувствовал жар. Пламя уже касалось его… Он просто поджарится здесь, как цыпленок. Брент закричал. Потом опять и опять. Потом самолет дернулся. Послышалось шипение. Струя белой пены ударила в горящий бензин, острые лезвия топоров с лязгом вонзились в обшивку кабины, отдирая листы алюминия. Сильные руки обхватили Брента за плечи, отстегнули привязные ремни, он выскользнул на палубу, прямо в гору белой пены. Потом его потащили по палубе, и тут наконец над ним сомкнулась блаженная тихая тьма.

2

Брент, ощущая какое-то смутное беспокойство и тревогу, медленно выплывал из беспамятства. Лежа на спине, разбросав руки и ноги, он без малейшего усилия плавно поднимался вверх, к поверхности воды, слабо светившейся где-то высоко над головой, и затуманенное сознание успело отметить, что рядом возникла и двинулась навстречу ему разверстая, точно зев пещеры, пасть с рядами кинжально-острых зубов. Челюсти исполинской хищной твари готовы были вобрать его в себя без остатка, проглотить целиком. Горячее дыхание обожгло ему щеку. Он попытался вскрикнуть, но только судорожно всхлипнул перехваченным горлом. Раздался грохот, акула извергла жар и огонь, ткнувшие его желтыми раскаленными пальцами, и Брент в утробном первобытном ужасе хотел вскинуть руки — и не смог: они были связаны. Он задергался всем телом из стороны в сторону в тщетной попытке высвободиться, услышал крики. Но кричал кто-то другой — в этом Брент был уверен.

Но вот он вынырнул на поверхность. Пасть исчезла, а свет стал таким ослепительным, что резал глаза. Голову, казалось, стягивал обруч из колючей проволоки, и невидимый палач закручивал ее все туже. Брент поднял веки и увидел склоненное над собой пергаментное стариковское лицо доктора Эйити Хорикоси и его руку, из которой безжалостно бил этот тонкий и острый лучик света. Брент замотал головой и услышал:

— Приходит в себя.

Слепящий луч милосердно исчез, и Брент различил лица Йоси Мацухары, адмирала Марка Аллена и адмирала Хироси Фудзиты. Все они молча смотрели на него. Он попытался сфокусировать зрачки на лице старого японца, но черты его расплывались, таяли, словно у призрака. «Не адмирал, а тень отца Гамлета», — подумал Брент, собрав остатки юмора.

А ведь арабские газеты и впрямь называли «Йонагу» и его командира «призраками» и «пришельцами из потустороннего мира». Адмирал был таким малорослым и щуплым, что под его синей тужуркой не чувствовалось живой плоти; бугристая, как у доисторического ящера, йодисто-коричневая, словно прокуренная, кожа на голове — совершенно лысой, с венчиком легких как пух седых волос — была покрыта темными пятнами старческой пигментации и затянувшимися язвами солнечных ожогов — следами многих десятилетий, проведенных под палящим солнцем на мостике. Нос был приплюснут, глубоко запавшие губы — почти незаметны, а подбородок — крут и четко очерчен. Посверкивавшие из глубоких темных впадин живые умные глаза, свидетельствуя о железной воле и подспудной силе, смотрели пронизывающе, словно их обладатель был наделен даром не только угадывать чужие мысли, но и читать в человеческих душах, как в открытой книге.