Артековский закал, стр. 50

Я ещё оглянулся назад и крикнул:

— Аврора! Модесто!

Но мои слова утонули в грохоте боя…

Позже я пытался узнать у медиков, знают ли они санитарную медсестру Аврору Модесто, но все отрицательно кивали головой.

В боях на подступах к латвийской столице — городу Риге — я был ранен. Лечился в госпитале, размещённом в местечке Страме. Спустя несколько дней, меня пришёл навестить Миша Летягин — мой однополчанин. Попутной машиной он добрался с передовой сравнительно легко. На груди у него сверкала новенькая медаль «За отвагу». Я поздравил друга по оружию.

— И тебе же должны быть! Нас ведь тогда обоих представили к этой награде! Помнишь тот бой?

Да, я и сейчас помню в деталях тот трудный день, когда враги отрезали все пути к нашей огневой. Мы истратили весь боекомплект мин, а пехота просила «огонька». Что было делать? Командир роты Иванов послал нас двоих через болото в наш тыл к полковому складу. Оттуда на обмотках, переброшенных через шею, мы выносили по шесть мин каждый и под свистом пуль пробирались к огневой, — три километра туда — три обратно, мокрые, испачканные — «болотные черти» — назвал нас тогда командир огневого взвода Макаренко.

К вечеру мы притащили больше полусотни мин, и наша огневая выстояла, крепко помогла пехоте.

Из-за ранения я не получил тогда этой награды. Она меня нашла через десять лет.

МОИ ДРУЗЬЯ

Уже после окончания войны у меня состоялась ещё одна — «артековская» встреча.

…В конце июля 1945 года в лесах Западной Литвы формировался эшелон демобилизованных воинов, которые возвращались к мирному труду, к родным семьям. Я был включён в состав сопровождающей команды. Путь был длинным: мы ехали через Белоруссию на Москву и дальше на юг — в Ростов-на-Дону. Было больно смотреть на разрушенные советские города и сёла, а ещё тяжелее — на встречу нашего эшелона: на каждой станции его встречала масса женщин, а из вагонов выходило несколько человек демобилизованных. Их обступали плачущие женщины, расспрашивая: «Не видел ли моего?», — а мы ехали дальше.

В общем, эта поездка была интересной, ведь пришлось проехать через всю Россию с севера на юг. Погода стояла отличная, настроение было тоже отличное — ведь война закончилась, а это для нас было главным. В вагоне распевали песни, вспоминали эпизоды из фронтовой жизни, приближаясь к конечному пункту нашего далёкого рейса.

В Ростове мы отправили последнюю партию демобилизованных, оформили необходимые документы. Я вспомнил, что в этом городе учится в авиационном техникуме Ободынский Слава — наш бывший артековец, уехавший с отцом из Сталинграда на Северный Кавказ. Они, конечно, просчитались. Слава позже писал в Артек, что их городок был временно оккупирован немцами, и он насмотрелся на все ужасы немецкого режима.

До поезда времени было достаточно, и я решил навестить друга. Без труда нашёл Красноармейскую улицу. В вестибюле техникума спросил дежурную:

— Мне Славу Ободынского можно видеть?

— А вы кем ему приходитесь?

— Родным другом.

Тётя рассмеялась:

— разве бывают и неродные друзья?

Она крикнула кому-то наверх:

— Немедленно сюда Славку с десятой!

И вот я вижу, как по ступенькам лестницы бежит Слава. Он почти не изменился за прошедшие три с половиной года. На меня он не обратил сначала ни малейшего внимания, а спросил дежурную?

— Что случилось, тётя Шура, зачем звали?

— Здесь один военный хотел тебя видеть, — и она кивком показала в мою сторону.

Слава быстро обернулся и тут же воскликнул:

— Алёша, дружище! Каким чудом? — с растопыренными руками бросился ко мне.

Мы вышли на улицу и наперебой расспрашивали друг друга о минувших — послеартековских годах.

— Ты вот уже успел офицером стать! Когда ты успел?

— После госпиталя окончил фронтовые офицерские курсы.

— Расскажи что-нибудь про фронт, мне ведь не пришлось его видеть, кроме оккупации.

Я рассказал несколько эпизодов о боевых буднях миномётчиков, пехотинцев, о тяжёлых боях в Прибалтике.

— А я потерял и брата Бориса, и отца, — наклонив голову, произнёс Слава.

— Такая же участь постигла и моего брата и отца, — не смог утаить правды и я.

— Проклятая война! Что только она натворила, сколько горя принесла людям! — с горечью в голосе произнёс Слава.

Мы с другом ещё долго разговаривали о прошлом и настоящем.

— А что теперь с Артеком? — поинтересовался Слава.

— Без сомнения можно утверждать одно, что он уже функционирует в положенном ему месте — в Крыму. А наш алтайский Артек, наверное, уже давно разъехался.

…Так оно и было и на самом деле. Ещё в 1944 году из Белокурихи уехала значительная часть ребят, а москвичи уехали домой ещё раньше на год. Лишь незначительная часть эстонских ребят уехала в начале 1945 года, — военный Артек прекратил своё существование. Почти все артековцы, вернувшись домой, работали на пионерской или комсомольской, а потом — партийной работе, — сказывалось благотворное влияние артековской закалки.

Часть ребят из молдавской группы ещё в конце 1943 года уехала из Белокурихи учиться в Битцевский сельскохозяйственный техникум под Москвой, некоторые — на бухгалтерские курсы в Новосибирске.

До последних дней функционирования алтайского Артека в нём держалась крепкая дисциплина и пионерские традиции, которым подчинялись в одинаковой мере и пионеры, и комсомольцы, и администрация лагеря. Никто из находившихся в тот период в Артеке не сможет забыть многонациональной семьи нашей Родины.

В то суровое время артековцы всегда чувствовали родительскую заботу Коммунистической партии и Советского правительства, заботу ЦК ВЛКСМ.

Первое время, когда судьба разбросала нас во все концы, мы переписывались регулярно, — мы не могли жить без взаимного общения, не могли забыть Артек — в нём мы стали полноправными членами единой крепкой семьи.

Когда в Белокурихе перестал звучать серебряный звук артековского горна, на котором виртуозно подавал сигналы Боря Макалец, артековцы нашли человека, через которого они поддерживали связь. Им был наш начальник лагеря — Ястребов Гурий Григорьевич. После Артека он продолжал работать в редакции газеты «Известия». Когда кто-нибудь из наших ребят бывал в Москве, заходил к нему, становился гостем его чудесной семьи, там можно было узнать адреса некоторых артековцев.

Не выполнили мы только одного, но очень важного обещания — встретиться в Москве в июле 1947 года. Я тогда работал в пароходстве на Дунае. Подошёл этот срок, — его я, конечно, не забыл, — а у меня — срочная работа, начальство не отпускает не только в отпуск, но даже на несколько дней. А в голове — тревожная мысль: как же соберутся без меня артековцы: Сколько я потеряю!

Но, как стало известно позже, встреча не состоялась.

Прошли годы… Много лет прошло с тех пор. Бывшие артековцы, естественно, стали солидными людьми, папами, мамами, а большинство — бабушками и дедушками. Но душой мы остались молодыми. И, как в песне: «Только звон барабана услышим», — рука сама тянется к салюту, а губы шепчут: «Всегда готов!».

Мы не только бережём в памяти события тех далёких дней, имена друзей, вожатых, но и широко используем артековские традиции в воспитательной работе с молодёжью. Например, мои ученики почти все знают о военном Артеке то, что им можно унаследовать: любовь к Родине, честность, чувство коллективизма, дружбу, трудолюбие и много других ценных моральных черт. Мои ученики поют артековские песни, а два воспитанника в разное время побывали в Артеке, поведав потом мне о больших переменах, особенно в его облике, о чём впоследствии убедился и сам.

Память не смогла удержать всех имён нашей дружной артековской семьи. И всё же я попытаюсь назвать членов этого прекрасного коллектива — артековцев 1941–1944 годов, и пусть меня извинят те из друзей, кого я не смог вспомнить и по этой причине не назвал.