Те слова, что мы не сказали друг другу, стр. 47

Госпожа графиня в соседнем люксе тоже смотрела по телевизору ночной выпуск новостей. Затем она попросила мужа напомнить ей завтра же позвонить ее другу Карлу, чтобы поздравить его с успехом. И вместе с тем предупредить, что в следующий раз, когда он будет создавать для нее эксклюзивную модель, пусть позаботится о том, чтобы она действительно была единственной в своем роде и чтобы в ней не щеголяла другая женщина, моложе и вдобавок стройнее ее самой. Карл, разумеется, должен понять, почему она отсылает ему назад это действительно роскошное платье, — для нее оно уже утратило всякий интерес!

Джулия во всех подробностях описала отцу прошедший вечер — внезапное решение пойти на этот чертов бал, разговор с Кнаппом и свой драматический уход; она рассказывала, не понимая и даже самой себе не признаваясь, отчего все это до такой степени потрясло ее. Ведь не из-за того, что она узнала о женитьбе Томаса, — она с самого начала это предполагала, да и как могло быть иначе?! Нет, самым тяжким для нее — она не могла бы сказать почему — оказалось известие о том, что он бросил журналистику. Энтони слушал ее, не прерывая, никак не комментируя. Проглотив последний блинчик, она поблагодарила отца за этот сюрприз: ужин не помог ей привести в порядок мысли, зато наверняка добавил к ее весу добрый килограмм. Больше ей незачем здесь оставаться. Какие бы знаки ни подавала жизнь, искать ей уже нечего, давно пора как-то упорядочить свое дальнейшее существование.

Перед сном она уложит вещи, и завтра же утром они сядут в самолет. На этот раз, добавила Джулия, выходя из комнаты, у нее самой возникло то самое ощущение дежавю, и этим дежавю она сыта по горло, если прибегнуть к точным выражениям.

В коридоре она сняла кроссовки и спустилась в свой номер пешком, по служебной лестнице.

Едва Джулия вышла, Энтони снял телефонную трубку. В Сан-Франциско было шестнадцать часов, и ему ответили после первого же звонка.

— Пилгез слушает!

— Я тебе не помешал? Это Энтони.

— Старые друзья никогда не мешают; я очень рад слышать твой голос, давненько мы с тобой не болтали.

— Хочу попросить тебя об одной услуге — о небольшом расследовании, если это все еще в твоих силах.

— Знал бы ты, до чего мне скучно с тех пор, как я вышел на пенсию! Даже если бы ты позвонил с просьбой найти пропавшие ключи, я бы и этим занялся с удовольствием!

— Сохранились ли у тебя контакты с пограничной полицией? Мне нужен человек в визовом отделе, который мог бы кое-что разузнать для меня.

— Не сомневайся, у меня до сих пор длинные руки!

— Ну и прекрасно; я хочу, чтобы ты сейчас дотянулся этими руками вот до кого…

Разговор между старыми приятелями затянулся на целых полчаса. Инспектор Пилгез обещал Энтони раздобыть нужную информацию в самый короткий срок.

В Нью-Йорке было восемь вечера. Табличка на двери антикварного магазина гласила, что он закрыт до понедельника. Внутри Стенли устанавливал полки книжного шкафа конца XIX века, полученного днем. В витрину постучал Адам.

— Господи, опять эта пиявка! — вздохнул Стенли и притаился за буфетом.

— Стенли, это я, Адам! Я знаю, что вы там! Стенли присел пониже и затаил дыхание.

— Я принес две бутылки «шато-лафита»! Стенли медленно распрямился.

— 1989 года! — крикнул Адам с улицы. Дверь магазина отворилась.

— Извините, я тут прибирал и не сразу вас услышал, — сказал Стенли, впуская гостя. — Вы уже поужинали?

18

Томас потянулся и вынырнул из постели, стараясь не разбудить спавшую рядом Марину. Он спустился по винтовой лестнице и прошел через гостиную на нижнем уровне дуплекса. [14] Обогнув стойку бара, он подсунул чашку под краник кофеварки, прикрыл машину полотенцем, чтобы заглушить ее гудение, и нажал на кнопку. Потом раздвинул застекленные двери и вышел на террасу — подставить лицо первым солнечным лучам, уже ласково согревавшим крыши Рима. Подойдя к балюстраде, он наклонился и взглянул сверху на улицу. Внизу, перед высоткой, где жила Марина, стоял фургон; поставщик выгружал из него ящики с овощами и вносил в бакалею, находившуюся на первом этаже, рядом с кафе.

Явственный запах поджаренного хлеба послужил вступлением к симфонии звонких итальянских ругательств. На террасе появилась Марина в халате, вид у нее был довольно мрачный.

— Хочу сказать две вещи! — сказала она. — Первое: ты тут стоишь в чем мать родила, и я сильно подозреваю, что твой вид испортит моим соседям напротив аппетит за завтраком.

— А второе? — спросил Томас, не оборачиваясь.

— Мы позавтракаем внизу, дома нет ни крошки.

— Разве мы вчера вечером не купили ciabatta? [15] — посмеиваясь, напомнил Томас.

— Оденься! — скомандовала Марина, возвращаясь в комнату.

— Хоть бы доброго утра пожелала! — проворчал Томас.

Старушка, поливавшая цветы на балконе дома напротив, приветливо помахала ему. Томас ответил ей улыбкой и ушел с террасы.

Еще не было и восьми утра, а воздух уже накалялся. Хозяин кафе хлопотал перед своей витриной; Томас помог ему выставить зонтики на тротуаре. Марина села за столик и достала круассан из корзинки с выпечкой.

— Ты собираешься дуться весь день? — спросил Томас, в свою очередь выуживая рогалик из корзинки. — Неужели это из-за того, что я уезжаю?

— Вот теперь я знаю, что меня в тебе пленило, Томас, — ты всегда умеешь сказать что-нибудь к месту.

Хозяин заведения поставил перед ними две чашки дымящегося капучино. Он посмотрел на небо, воззвал к богу с просьбой послать грозу еще до вечера и выразил Марине восхищение ее «утренней красой». Затем украдкой подмигнул Томасу и скрылся за дверью.

— А может, не будем портить себе утро? — попросил Томас.

— Ну конечно не будем, прекрасная мысль! Давай дожевывай поскорей свой рогалик, вернемся домой, ты быстренько меня трахнешь, потом долго будешь блаженствовать у меня в душевой, а я, как последняя дура, займусь укладкой твоих вещей. Потом ты меня чмокнешь на пороге и исчезнешь месяца на три, а то и навсегда. Вот только не надо мне отвечать — что бы ты сейчас ни сказал, все прозвучит глупо.

— Поехали со мной!

— Я работаю корреспондентом, а не репортером.

— Нет, поехали со мной в Берлин, проведем там вечер; завтра я улечу в Могадишо, а ты обратно в Рим.

Марина обернулась и знаком попросила хозяина принести еще кофе.

— Ты прав — сцена расставания в аэропорту куда выигрышней, немного драматизма никогда не помешает, верно?

— А тебе действительно не помешало бы показаться у нас в редакции, — заметил Томас.

— Пей кофе, пока он не остыл!

— Сказала бы «да», вместо того чтобы ворчать, и я взял бы тебе билет.

Под дверь кто-то подсунул конверт. Энтони, кряхтя, нагнулся и подобрал его. Распечатав конверт, он нашел там факс на свое имя:

«Сожалею, пока ничего не нашел, но не отчаялся. Надеюсь добиться результатов позже».

Послание было подписано инициалами Джорджа Пилгеза.

Энтони Уолш присел к письменному столу и набросал записку для Джулии. Затем позвонил в бюро обслуживания и попросил вызвать ему машину с шофером. Выйдя из комнаты, он спустился на седьмой этаж, подобрался на цыпочках к номеру дочери, сунул записку под дверь и быстро ушел.

— Улица Карла Либкнехта, 31, пожалуйста, — сказал он шоферу.

И черный лимузин тотчас вырулил на шоссе.

Торопливо выпив чашку чая, Джулия принесла свой чемодан из передней и положила его на кровать. Сначала она аккуратно укладывала в него свои вещи, потом стала сваливать их как попало. Прервав на минуту сборы, она подошла к окну. Над городом висел мелкий дождик. Внизу от гостиницы отъезжал черный лимузин.