Те слова, что мы не сказали друг другу, стр. 21

Но сперва они пересекли фламандский Брабант. Здесь французский язык сдавал свои позиции. Какой необыкновенный край: люди, живущие буквально в нескольких километрах друг от друга, изъяснялись на трех разных языках!

«Страна из мультиков и анекдотов» — так окрестил Бельгию Матиас. На подъезде к Льежу Джулия начала клевать носом, и машину сильно занесло в сторону.

Остановились на обочине, и, когда оправились от испуга, Антуан сделал Джулии выговор и сослал на заднее сиденье.

Впрочем, эта кара оказалась вполне безобидной: Джулия благополучно проспала паспортный контроль на границе с Западной Германией. Матиас, имевший дипломатические водительские права благодаря своему отцу послу, уговорил офицера-пограничника не будить сводную сестру: она, бедняжка, только что прилетела из Америки.

Офицер посочувствовал и ограничился проверкой документов, лежавших в бардачке.

Когда Джулия открыла глаза, они уже подъезжали к Дортмунду. Вся компания единодушно минус один голос — ее мнения не спросили — проголосовала за привал и нормальный завтрак в кафе. В то утро, 8 ноября, Джулия впервые в жизни проснулась в Германии. На следующий день ее привычный, хорошо знакомый мир накроет волна неожиданных событий, и этот буйный поток властно подчинит себе жизнь молодой девушки.

Машина миновала Билефельд, впереди был Ганновер, и Джулия снова села за руль. Антуан попробовал возражать, но ни он, ни Матиас не в состоянии были вести автомобиль, а до Берлина было еще далеко. Оба приятеля тотчас заснули, и Джулия наконец-то смогла насладиться короткими мгновениями тишины. Впереди показался Хельмштедт. Окружающий мир выглядел довольно угрожающе. Заграждения из колючей проволоки указывали на близость границы с Восточной Германией. Матиас продрал глаза и велел Джулии поскорее съехать на обочину.

Тут они перераспределили роли: Матиас сел за руль, Антуан — рядом с ним на переднее сиденье, а Джулию отправили назад. Дипломатический паспорт должен был убедить пограничников пропустить их дальше.

«Генеральная репетиция!» — приказал Матиас. Ни слова о настоящей цели поездки. Если их спросят, зачем они едут в ГДР, он, Матиас, ответит, что собирается навестить отца-дипломата, работающего в Берлине; Джулия сыграет на том, что она американка и ее отец якобы тоже чиновник берлинского дипломатического ведомства. «А я?» — спросил Антуан. «А ты будешь молчать в тряпочку!» — бросил Матиас, включая мотор.

Справа вдоль дороги тянулся густой ельник. Наконец в просвете, на лужайке, показались темные контуры пограничного поста. Его зона была так обширна, что напоминала транзитную железнодорожную станцию. Их машина пристроилась между двумя грузовиками, но офицер-пограничник знаком велел им выехать на другую полосу. Матиас уже не улыбался.

По обе стороны шоссе над кронами деревьев торчали столбы с прожекторами и стояли попарно, друг против друга, четыре смотровые вышки почти такой же высоты. Решетчатые ворота, которые смыкались за каждой пропущенной машиной, венчал щит с надписью «Мариенборнский пограничный контроль».

При первом осмотре их заставили открыть багажник. Таможенники обыскали сумки Антуана и Матиаса, и только тут Джулия вспомнила, что не взяла с собой никаких вещей. Затем им приказали проехать вперед, по узкому коридору между белыми жестяными будками, где им предстояла проверка документов. Офицер велел Матиасу остановить машину на обочине и следовать за ним. Антуан пробурчал, что вся их затея — чистое безумие, он с самого начала знал, чем это кончится, но Матиас напомнил ему их уговор во время «генеральной репетиции». Джулия взглядом спросила, что ей делать. Матиас взял наши паспорта — я все помню так ясно, как будто это было вчера, — и пошел следом за пограничником. Мы с Антуаном сидели и ждали и, хотя чувствовали себя ужасно одиноко в этой железной западне, все-таки не произнесли ни слова, помня о его распоряжениях. Некоторое время спустя Матиас вернулся в сопровождении военного. По его лицу ни Антуан, ни я не могли понять, что нас ждет. Молодой солдат по очереди внимательно рассмотрел нас, затем вернул паспорта Матиасу и знаком разрешил проезжать. Никогда в жизни, ни до ни после, я не испытывала такого страха перед чужим, враждебным окружением, такого чувства потерянности, которое леденило кровь, пронизывало до мозга костей. Машина медленно ползла в сторону следующего пропускного пункта; там она опять остановилась, и все началось по новой. Матиаса увели в глубь помещения, и, когда он наконец вернулся, мы поняли по его улыбке, что все в порядке, дорога на Берлин нам открыта. При этом нам запретили сворачивать с автострады.

Ветерок, гулявший по променаду старого монреальского порта, заставлял Джулию слегка поеживаться. Ее взгляд был по-прежнему прикован к мужскому лицу, возникшему из прошлого и запечатленному на белом листе бумаги, гораздо более белом, чем белая жесть будок, возведенных на границе, которая некогда разделяла две Германии.

Томас, я тогда не знала, что еду к тебе. Мы были так беззаботны, а ты — ты был еще жив.

Матиасу понадобился целый час, чтобы прийти в себя и снова запеть. Если не считать нескольких грузовиков, единственными машинами, которые они встречали или обгоняли на дороге, были «трабанты». Казалось, все жители этой страны сообща решили покупать одинаковые автомобили, чтобы избежать соперничества с соседями. Зато их «пежо-504», гордо мчавшийся по автостраде ГДР, производил фурор; не было водителя, который не присвистнул бы с восхищением при виде этой машины, когда она проносилась мимо.

Позади остались Шермен, Тиссен, Кёперниц, за ними промелькнул Магдебург и наконец Потсдам; до Берлина оставалось всего пятьдесят километров. Антуан объявил, что непременно должен сидеть за рулем в тот миг, когда они въедут в предместье. Джулия расхохоталась и напомнила друзьям, что это ее соотечественники освободили город почти пятьдесят пять лет тому назад.

— И сидят здесь до сих пор! — ехидно заметил Антуан.

— Вместе с французами! — так же ехидно парировала Джулия.

— Как же вы оба мне надоели! — заключил Матиас.

Все умолкли и так доехали до границы маленького анклава Западной Германии, внедренного в Восточную; они не произнесли ни слова до тех пор, пока не очутились в городе, и тут Матиас неожиданно провозгласил: «Ich bin ein Berliner!» [5]

10

Однако все их расчеты оказались неверными. День 8 ноября уже был на исходе, но никто не волновался из-за задержек в пути. Они были измотаны, но не думали об усталости. В городском воздухе явственно чувствовалось возбуждение; стало ясно, что ожидаются какие-то события. Антуан оказался прав: четыре дня назад по другую сторону железного занавеса прошла миллионная демонстрация жителей Восточного Берлина с требованием свободы. Стена, с ее тысячами солдат и сторожевых собак, с патрулями, не смыкавшими глаз ни днем ни ночью, разделяла тех, кто любил друг друга, тех, кто раньше жил вместе, а теперь ждал, почти ни на что не надеясь, что им позволят воссоединиться. Вот уже двадцать восемь лет, как родственники, друзья, просто соседи были отгорожены друг от друга сорокатрехкилометровой бетонной стеной с колючей проволокой и смотровыми вышками — ее с варварской жестокостью возвели в то печальное лето, которое ознаменовало собой начало «холодной войны».

Присев за столик кафе, трое друзей прислушивались к разговорам окружающих. Антуан призвал на помощь все свои знания немецкого, полученные в лицее, стараясь как можно точнее переводить Матиасу и Джулии то, что говорили берлинцы. Коммунистический режим долго не продержится. Некоторые утверждали даже, что скоро откроются пропускные пункты. Все изменилось с тех пор, как Горбачев в октябре посетил ГДР. Журналист из «Тагесшпигель», забежавший в кафе на минутку хлебнуть пива, сообщил, что в редакции его газеты царит полная неразбериха.