Властелин колец, стр. 259

Ужас перед Мертвыми с давних времен владычествовал над этой горой и пустынными полями вокруг нее. На ее вершине водружен был огромный каменный шар, наполовину врытый в землю; верхняя часть шара выступала над горой на высоту человеческого роста. Круглый черный камень выглядел здесь странно и неуместно. Некоторые верили, что он упал с неба, но старожилы еще помнили сказания Закатного Края, в которых говорилось, что камень этот был некогда вывезен из гибнущего Нуменора и поставить его здесь повелел сам Исилдур. Люди из долины боялись не только подходить к нему, но и жить поблизости; поговаривали, будто у Камня встречаются призраки и в тревожные времена держат здесь совет, толпясь вокруг вершины и перешептываясь.

К этому–то Камню и подъехала глубокой ночью Серая Дружина.

Всадники, натянув поводья, остановили коней. Элрохир подал Арагорну серебряный рог; тот поднял его к губам, протрубил – и всем, кто стоял поблизости, показалось, будто откуда–то послышался отклик, словно из дальних пещер долетело приглушенное эхо. Ничего больше слышно не было, но все чувствовали: вокруг горы собралось огромное войско. С гор дунул ветер, холодный, как дыхание призраков. Арагорн спешился и, стоя у Камня, воззвал громким голосом:

– Клятвопреступники! Зачем вы сюда явились?

Из тьмы послышался голос, донесшийся словно из дальнего далека:

– Дабы исполнить клятву и обрести покой.

Тогда Арагорн воскликнул:

– Ваш час настал! Я иду в Пеларгир, что на Андуине. Вы пойдете со мной. Когда весь этот край будет свободен от прислужников Саурона, я признaю, что ваша клятва исполнена. Тогда вы покинете эти места и обретете вечный покой. Это говорю я, Элессар, наследник Исилдура, Короля Гондора!

С этими словами он велел Халбараду развернуть знамя, которое тот привез из Ривенделла. Но – странно! – полотнище оказалось совершенно черным. Если и были на нем вышиты какие–либо знаки или слова, в темноте их разглядеть было невозможно. Наступила тишина, и с этого момента вздохи и шепоты больше ее не нарушали. Дружина разбила у Камня лагерь, но почти никто глаз так и не сомкнул, ибо страх всю ночь стоял вокруг плотной стеной.

С первым лучом зари, холодной и бледной, Арагорн поднялся и вновь повел Дружину вперед. Это была неслыханная, изнурительная скачка. Мало кто из воинов выдержал бы ее, если бы не воля Арагорна, что по–прежнему вела отряд за собой. Никто из смертных не смог бы совершить такого похода, кроме дунаданов с Севера, а с ними – гнома Гимли и эльфа Леголаса!

Миновав перешеек Тарланг, они понеслись по Ламедону. Войско призраков не отставало от Дружины ни на шаг, а впереди летел страх. Так добрались они до Калембэла [526], города на реке Кирил [527], и солнце цвета крови село за Пиннат Гэлин, оставшийся далеко позади, на западе. Город был пуст, броды свободны – большинство мужчин ушло на войну, остальные жители разбежались и попрятались, заслышав, что грядет Король Мертвых. На следующий день заря не встала. Тьма Мордорской Бури поглотила Серую Дружину, скрыв ее от взора смертных. Но Мертвые следовали за нею неотступно.

Глава третья.

СМОТР РОХАНСКИХ ВОЙСК

Все дороги теперь вели на восток, навстречу войне и Тьме, перешедшей в открытое наступление. Пиппин смотрел на Правителя Дол Амрота, въезжающего под развевающимися знаменами в Большие Ворота Минас Тирита; король Рохана возвращался в Дунхаргскую Крепость, закончив переход через горы.

День уже мерк. В прощальных лучах солнца на тропу перед всадниками падали длинные заострившиеся тени. На крутой горный склон, под ветви шепчущихся между собой темных елей, заползала тьма. Теперь, когда дневной переход был позади, Король ехал не спеша. Дорога огибала большой горный утес и ныряла в полную шорохов лесную мглу. Всадники длинной цепью растянулись вдоль нескончаемого спуска. Когда передовые отряды достигли наконец дна ущелья, в самых глубоких лощинах уже залегли сумерки. Солнце скрылось. На горные водопады спустился вечер.

Весь день всадников сопровождал шум потока, который, сбегая с оставшегося позади перевала, пробивал себе далеко внизу узкую дорогу среди одетых в сосновые леса крутых склонов. Теперь, миновав каменные ворота ущелья, он вырвался на свободу, в долину. Всадники последовали за ним – и в шуме вечерних вод их взглядам внезапно открылась Харгская долина. Принявший в себя множество ручьев Снаубурн [528], кипя и пенясь, правил путь к Эдорасу, к его зеленым холмам и равнинам. Справа, возле устья обширной долины, громоздился могучий Старкхорн [529] с его огромными, укутанными в тучи каменными бастионами; высоко над миром вздымалась его зазубренная вершина, покрытая вечными снегами, с запада огненно–алая, с востока отуманенная голубой тенью.

Мерри глядел на эту новую для него страну, широко раскрыв глаза. Сколько всего ему рассказывали об этих краях за время долгой дороги – и наконец он здесь! Вот он какой, этот мир без неба, где глаз, напрасно силясь проникнуть сквозь дымку, видит только вздымающиеся все выше и выше исполинские каменные стены, за которыми встают новые, еще более высокие пики, а за ними – отвесные обрывы и мрачные, повитые туманом пропасти… Мерри сидел в седле, прикрыв глаза и прислушиваясь сквозь дрему к шуму воды, шелесту темных деревьев, шороху осыпающихся камней и всеобъемлющему безмолвию, стоявшему за каждым звуком. Мерри любил горы, точнее, любил о них думать – как величаво синели они на краю завезенных издалека легенд! Но здесь он чувствовал, будто на плечи ему легла вся непомерная, неподъемная тяжесть мироздания. Ему хотелось запереться от всего этого великолепия в какой–нибудь тихой комнатушке, у камелька…

Он устал и выдохся: войско ехало медленно, но зато и привалы объявлялись редко. Три долгих дня Мерри беспрерывно трясся в седле, пока тропа взбиралась на перевалы, ныряла в глубокие долины, переходила вброд горные реки. Иногда, если дорога становилась чуть шире, он трусил на своем мохнатом сереньком пони рядом с Королем, восседавшим на большом белом коне, и не обращал внимания на улыбки, которыми обменивались всадники, глядя на эту диковинную пару – Короля и хоббита. В такие часы Мерри подолгу беседовал с Теоденом, рассказывая ему про родимые края и хоббичьи обычаи, слушал длинные сказания о Рохане и его древних героях. Но бoльшую часть времени – особенно в последний день – он молча ехал следом за Королем, пытаясь вникнуть в медленный и звучный говор перекликавшихся друг с другом всадников. Хоббиту мерещилось, что многие слова он знает, – только в устах роханцев они, казалось, звучали сочнее и выразительнее, чем на языке его родного Заселья. Но смысл от Мерри ускользал. Иногда кто–нибудь из всадников запевал, звонко и весело; тогда сердце хоббита начинало биться сильнее, хотя он и не понимал, о чем песня.

И все же ощущение одиночества не проходило, а к концу пути стало и вовсе мучительным. Мерри не переставая думал о Пиппине. Где он сейчас? В каком уголке этого странного мира? Куда его могло забросить? И что сталось с Арагорном, Гимли, Леголасом? Однажды будто что–то холодное прикоснулось к его сердцу: в памяти ожили Фродо и Сэм.

«Как я мог позабыть о них! – укорил он себя. – Да они важнее всех нас, вместе взятых! Я зачем ушел из дому? Чтобы им помогать. А теперь они далеко, за сотни верст отсюда, если только живы…»

От этой мысли его пробрал озноб.

– Харгская долина! Наконец–то! – услышал он голос Эомера. – Теперь мы почти у цели!

Они остановились. Тропа круто шла вниз, к выходу из ущелья. Из туманной дымки, словно из высокого окна башни, виден был край огромной долины с одиноким огоньком, мерцающим у реки.

– Сегодня наш путь окончен, – молвил Теоден. – Но дорога еще предстоит дальняя… Вчера было полнолуние – значит, на рассвете я отправлюсь на смотр войск, в Эдорас.