Казачьи сказки, стр. 70

Подумал-подумал казак и отвечает Песне Легкокрылой:

– Нет, радость человеческая, не хочу, чтоб одному мне служила ты. Не стало теперь Лихо-Мрака, жизнь теперь наша другая будет. Летай ты над краем нашим привольным, летай над родиной моей свободной, неси на крыльях своих радость повсюду. Давно уже люди ждут тебя, Песня привольная. А увидишь Орла Горного – кланяйся ему от меня и от всех людей наших: он указал мне путь к тебе, Песня Легкокрылая, он помог избавиться нам от Лиха дьявольского, Мрака ночного. Взмахнула тут крыльями Песня свободная, вылетела из Дум-горы и полетела к людям о радости петь: нет больше Лиха дьявольского, Мрака ночного, сгинули куда-то и Горе Человеческое да Беда Людская. И летает с тех пор над Тихим Доном Песня Легкокрылая, летает, радость на своих крыльях людям разносит. Сильные крылья у нее и быстрые: вот понеслась она над зелеными станицами, всплеснулась над волнами Тихого Дона, проплыла над Волгой раздольной, звонким голосом разлилась над красавицей Невой. Летает Песня Легкокрылая над землей свободной, и где появится она, где прошумит своими крыльями, там светлее становится и радостнее.

Петр Лебеденко.

Замаренов Егор Максимович

Предание на Яике, записанное И. Железновым о казаке Рыжечке

– «Умные речи, Иван Никитич и слушать любо,-сказал я, когда старик кончил предание о трех Иванах. – Экой ты, экой ты какой!- говорил Иван Никитич Чакрыгин, и на лице его сияло неподдельное чувство самодовольствия. – Но ты назвал Ивана Пыжалу, Ивана Шаталу, Ивана Клада, еще Ивана Бирючьих – Лап. А где-же Рыжечка?- спрсил я. – Экой ты, экой ты какой! сказал Иван Никитич. – Те жили прежде Рыжечки, те жили может статься. Бог знает когда (старик махнул рукою), а Рыжечка, почитай, что на памяти наших отцов, Рыжечка, сударь мой, был в полку у Прохора Митрича. – Кто такой Прохор Митрич?- Ну и славно! сказал с удивлением старик. Ты и Прохора Митрича не знаешь. Хорош же гусь!… А Прохора Митрича Дурманова все наше войско знало. С ним царь Петр Первый компанию водил.

– Будто? – Не будто, а на самом деле так. Да ты, вижу, ничего не знаешь.Так и быть, расскажу тебе с конца. Слушай. ваше благородие. Я рад был слушать хотя на слове «ваше благородие» старик и сделал ударение, ясно говорившее: «хоша вы и чиновники, но ни чорта не знаете на счет житья-бытья казацкого». Старик начал:

«Петр Первый, несколько лет сряду, вел брань-войну со Шведом. Этому, вишь, за досаду и за великую грубу стало, когда Петр Первый задумал отнять у него несколько губерний чуховских. Вот из-за этого-то самаго дела и дрались несколько лет сряду не на живот, а на смерть.Испокон век ни одна война не проходила и теперяча не проходит без того, чтобы наших казаков не требовали в армию: без казаков, словно без соли, нельзя обойтись. Так было и ту пору.Много наших полков перебывало в расейской армии: и пятисотенные, и семисотенные, и тысячные, всем было место и дело. Нигде никогда от наших казаков прослуги не было, окромя лишь отлики(*отклики). Прикажут ли, бывало, им неприятеля скрасть- как с полки сдунуть; пошлют ля, бывало, соколиков куда, хоша бы и за море, примерно, языка добыть- языка добудут. Такие уж были ловчаги, что днем с огнем поискать, и то вряд ли найдешь. А все Бог им помогал за их простоту. Ведал о том и сам царь. Раз зимнею порой шведский город Карантин брали. Вот тут-то наши казаки оченно себя показали. В одних легоньких, сударь мой, летних кафтанчиках да курточках, без шапок, с открытыми, иль-бо с перевезянными платком головами, они, аки львы могучие, аки звери дубравные, рыскали впереди армии и душили шведов, словно мух, а работали, заметь, касатик, одними только пиками, точь-в точь как в старинных песнях поется, примерно о Ермаке Тимофеевиче, что говорил царю Ивану Васильевичу Грозному: «Возмем-де тебе Сибирь город без свинца, без пороха. Возмем-де белой грудью, с камчатной с одной плеточкой…Вишь, какие были ярои (*герои), старинные казаки-лыцари, не нынешним чета, ученым, что папахи умеют с полу подымать, а от киргизкого копья, к примеру сказать, «мамынька!» кричат…

В тот день мороз был лютый, бороды у наших казаков заиндевели, а от самих от них пар валом валил, словно с каменки, а на пиках у них замерзли длинныя-предлинныя сосульки: много больно, вишь, шведов -то покололи. Да, истинно так было. Петр Первый стоит на горе и смотрит на них в подзорную трубу.-Какие это казаки? спрашивает царь своих приближенных. – Яицкие! говорит ему граф Шереметьев. Я так и думал, – говорит царь.

– Позвать, говорит, ко мне ихняго походного атамана, когда кончится дело.Ладно.Карантин взяли; шведов- которых побили, которых в полон позабрали, а король их бежал за море во своиси. Так, значит, и быть должно. Собирались, у царя после баталии все генералы и сенаторы. Пришел и Прохор Митрич наш. Царь спрашивает его: – Как тебя, казацкий атаманушка, зовут по имени и величают по отчеству?

– Вот так-то, говорит Прохор Митрич.

– Спасибо, Прохор Митрич, за вашу службу: я ея не забуду,- говорит Петр Первый.

– Возьми, говорит, на первый случай, по золотой на казака: это, говорит, от меня им на водку, а себе, на память, вот эту вещицу. Тут царь из собственных своих ручек подал Прохору Митричу литую золотую чару с царским ербечком и имечком. – Больше этого,- говорит Петр Первый, – теперича дать не могу; не безсудьте: казна, вишь, на исходе. А вот, как пошабашу совсем шведа, возьму с него контрибуцу, принужу его платить мне дань во веки вечные: тогда, говорит, расплачусь с вами, никого не забуду. – Много довольны твоею милостию, надежа-царь, – отвечает Прохор Митрич: – мы не из интереса служим, мы как есть рабы твои верные, готовы за тебя кровь проливать до последней капельки… _ Ладно, ладно! – говорит царь: после сочтемся, а теперича, Прохор Митрич, оттрапезуй-ка с нами чем Бог послал. Ладно.Сели, как в сказках говорится, за столы дубовые и скатерти бранныя, за явства сахарныя и питья медвиныя; стали пить, есть и прохлаждаться и речами хорошими, разумными забавляться. Под конец честнаго столованья Петр Первый и говорит Прохор Митричу: – Шведа хоша мы и не совсем добили, однако врядли он, после вчерашней бани, скоро оправится. Можно, значит, и нам отдохнуть немного. Ступай, Прохор Митрич, поведай своих-то молодцов на Яике, – пускай отдохнут на родной сторонке, поживут в домах, в семействе, поисправять свое хозяйство и все такое; чай с войной то и они, бедняжки, поиздержались, поистратились, а я говорит, не хочу, чтобы казаки мои голодали и без нужды нужду терпели… Вот какой он был, Петр-то Первый!- прибавил старик.

– Все знал, до всего сам доходил, обо всем сам заботился, не гнушался допускать до своих пресветлых очей…- Знаю, знаю прервал я. – Но где Рыжечка? – Рыжечка? Уж ты, этакое дело, не соскучился ли слушать? сказал старик. -Я тебе, ведь сказал, что начну с конца, ну и дожидайся. Об Рыжечке речь впереди, Слушай, касатик. «Швед приутих, войска расейские разошлись по своим фатерам, а Прохор Митрич вернулся с казаками на Яик. Год спустя Прохор Митрич приехал в Питер в зимовой станице с кусом и явился к царю. Само собой, царь обрадовался Прохору Митричу, словно родному, и повел его из парадных покоев в другие. Посадил его там за стол, стал разспрашивать: что и как на Яике, здоровы ли казаки молодцы, есть ли у них хлеб, одежа, гораздо-ли рыба ловится? и все такое. Потом стал угощать, налил большую чару зелена вина и поднес Прохору Митричу. А Прохор Митрич не принимает чары, говорит: – Не подобает мне, надежа-царь, рабу твоему, пить прежде тебя, моего государя; ведь я чувствую, кто я, и кто ты. Ладно. Царь сам наперед выпил. Налил другую чару и поднес Прохору Митричу. Прохор Митрич выпил, но не всю: на донышке немного осталось. Царь спрашивает: что-же не всю? Прохор Митрич отвечае: – Не осилил. Царь говорит: Да как-же я то осилил? «Прохор Митрич говорит: – Да ведь ты, надежа-царь, слывешь у нас за богатыря, а я только за полбогатыря. -Ой ли? говорит царь.