Кубанские сказы, стр. 9
В горнице было очень тихо, только доносился приглушенный рев бури да шум дождя. На столе желтоватым светом горел каганец.
– Грицко! – окликнула дивчина. – Слышишь, Грицко, какая буря разгулялась?
Но хлопец даже не шелохнулся.
– Грицко?!
Поднесла дивчина к лицу казака каганец, и его свет отразился в мертвых, широко открытых глазах…
– Ой, родной мой, единственный! – во весь голос закричала дивчина.
Но никто не слышал ее, никто не пришел к ней на помощь.
И тогда догадалась дивчина, что сама она погубила своего любимого, погубила тем, что бросила заветный цветок в колодец…
Три дня бушевала непогода. Дождь с градом и буря погубили все посевы, обломали деревья, побили много скота и птицы.
На четвертый день, когда ушли дождевые тучи и засияло солнце, зашли казаки к Грицко Коломийцу. И увидели они, что лежит хлопец мертвый, широко раскрыв очи и раскинув руки. А над ним, с простым бумажным цветком в руках, склонилась атаманская дочка. – Не шути, Грицко, не притворяйся! – приговаривала дивчина. – Ну, взгляни на меня! Это – я, твоя Галя! А вот – твой Цветок-Дождевик заветный…
Она протягивала мертвому смятый бумажный цветок. И мутны, дики были ее глаза…
Знатный дядюшка
Думается мне, что земля не знала более вредного человека, чем Тихон Лихолуп, который когда-то атаманствовал в нашей станице. Собой он был маленький, хлипкий, тонконогий, только глаза у него всегда горели, как у волка. А характер у Тихона был паучий – всю станицу и наш Заречный хутор своими сетями оплел, со всех кровь сосал. Так всегда оказывалось, что все казаки, которые победней, не вылезали из долгов, и делал Лихолуп с ними все, что захочет.
Когда наступала пора выбирать станичного атамана, надевал Лихолуп на себя черкеску с урядницкими погонами, кубанку мелкого, черного курпея – и шел по хатам. Войдет в хату и тоненьким, скрипучим своим голосом начинает требовать у хозяина:
– Когда же ты мне долг отдашь? Или ждешь, чтобы я худобу твою описал да надел забрал?
– Погоди немного, Тихон Антонович! – начинал просить хозяин. – Вот тебе крест, отдавать сейчас нечем.
– Погоди, погоди! – ворчал атаман. – Как брать – так сразу давай, а как отдавать – так погоди! Ну, да что с тобой поделаешь! Сердце у меня мягкое до своего брата-казака. Только вот сход скоро, атамана выбирать будем… Так ты того, помни, кто тебе благодетельство оказывает.
Ну, ясно на сходе вновь выбирали его атаманом – кому же интересно последнего достояния лишаться, по миру идти!
И еще любил атаман Лихолуп прихвастнуть. То о своих боевых подвигах начнет рассказывать, как турок рубил да рабочих усмирял. Все знали, что брешет господин атаман, как самый настоящий станичный кобель, – всю действительную он отбыл на кухне у одного полковника, в денщиках. Там и чин урядника выслужил. То начнет он хвастать, какой он приятель господину отдельскому атаману, да как его в Екатеринодаре начальство уважает.
Сам атаман был паук пауком. А дочка у него – не дивчина, а солнышко красное! Румяная, черноглазая, брови густые, точно два крыла над тонким прямым носиком сходятся. И характер у нее был простой, веселый, приветливый…
Многие хлопцы по дочке атамановой сохли. Но полюбила Галя Лихолуп простого казака Ивана Перебийнос, жившего на Заречном хуторе. Правда, был Иван – хлопец, хоть картинку с него рисуй. Высокий, тонкий в поясе, но широкоплечий, глаза – карие, ласковые, запоет – за сердце хватает его мягкий голос.
Встречались Галя и Иван то на гулянках, на станичной улице, то под вербами над светлой Лабой, то в садах. И так захватила их любовь, что поняли они – не жить им друг без друга.
Пошли они к атаману, упали ему «ноги и рассказали о своей любви. Тихон Лихолуп сначала даже онемел от их речей. А потом как соскочит с лавки и давай визжать, как порося под ножом:
– Ах ты, голодранец! Собачий ты сын! Да как ты смел мою, атаманскую, дочку с пути сбивать? Как ты решился на нее глаза поднять, байстрюк ты этакий! Да знаешь ли ты, что весь ваш хутор у меня в кулаке, все вы в долгу, как в шелку, и я наделы и худобу у вас думаю отбирать? Да помнишь ли ты, что я не кто-нибудь, а господин станичный атаман, господин урядник, что меня все начальство жалует и даже сам господин полковник – отдельский атаман – за стол с собой сажает! Да я тебя свободно могу упечь туда, куда Макар телят не гонял!
Галя слушает отца и все ниже к земле клонится, слезами обливается. А Иван слушал, слушал да вдруг поднялся, подбоченился, и спокойно так говорит Лихолупу:
– Хотел я с вами, Тихон Антонович, попросту, по-душевному договориться. Не хотите – воля ваша. В таком разе отбиваю я сегодня телеграмму моему дядюшке в Катеринодар, пускай он сам приезжает Галю сватать. Да и на дела ваши пускай посмотрит – куда, скажем, сено с общественных лугов идет…
– Что?! – задохнулся от злости атаман. – Да ты забываешь, с кем говоришь!
– Нет, помню, – спокойно отвечает Иван и подбоченился. – Невелика птица, урядник. А вам известно, что дядюшка мой – генерал, помощник атамана всей Кубанской области?
– К-как?! – удивился Лихолуп.
– А вот так! – пожал широкими плечами хлопец. – Попрошу дядюшку, пускай он приедет.
Тут наш атаман сразу тон сбавил. Но не больно поверил он Ивану, хотя и сказал ему:
– Ладно! Пиши своему дядюшке! Если они и вправду генералы, то, конечно, за честь почту.
Иван тряхнул смоляным чубом и вышел из хаты.
И вскоре дошли до атамана Лихолупа чудесные новости: Иван Перебийнос снял для своего дяди – генерала дом у местного богатея. За неделю постоя обещал уплатить двадцать пять целковых, А ночью, когда уже совсем стемнело, пронеслась по станице лихая тройка с бубенцами и остановилась возле снятой Иваном квартиры. Станичные бабы видели, как из тачанки незнакомые казаки под руки вывели низенького старичка – седобородого, в генеральском мундире. Перевели они его через широкую улицу, почтительно препроводили в хату и закрыли ставни в горнице.
Тут у нашего атамана затряслись и руки и ноги. Надел он праздничную черкеску с урядницкими погонами и вприпрыжку побежал к тому дому, где остановился генерал. А у ворот встретил атамана Иван Перебийнос.
– Ив-ва-нушка! – ласково так заговорил атаман. – Говорят, дядюшка ваш прибыл. Так я хочу ему лапорт по всей форме отдать, от вверенной мне станицы.
– Никак невозможно это сейчас, Тихон Антонович, – покачал головой Иван. – Дядюшка мой с дороги утомился, старенький он… И гневен он сегодня очень.
– А чего же они изволят гневаться?
– Жалобы разные ему поступили. Написал кто-то, что вы сено с общественных лугов продали, а денежки себе в карман положили… И еще довели до его сведения, что тыждневые у вас не в правлении дежурят, а на вашем огороде капусту полют.
Атаман от страху даже покачнулся. Если бы Иван не поддержал его, то рухнул бы он на землю.
– Ив-ва-ва-нушка! С-сыночек! – чуть справившись со страхом, заговорил атаман. – Да ведь мы – родственники, можно сказать… Да я всегда любил тебя, как родного. Что же теперь делать?
– Идемте, папаша, к вам, там все вопросы решим! Взял Иван атамана под руку и заботливо провел его
до самой хаты. Там заперлись они в отдельной горнице и стали вести разговор.
– Я, папаша, конечно, могу вас спасти, – прямо сказал Иван Перебийнос. – Хоть очень гневается на вас дядюшка, а родича своего не тронет. И вот есть у меня до вас такое предложение: сейчас поедем до попа – нехай он нас с Галей окрутит.
– Да как же это, сразу так? – всплеснул руками атаман.
– Нужно так, папаша! Проснется завтра дядюшка, – а тут вы к нему: «Мое почтение, родич! Прошу вас до меня, к свадебному столу!» Ну он и смягчит свой гнев.
Прикинул атаман умишком – и согласился.
– Ладно уж!
– Конечно, и приданое надо дать за Галей подходящее, – продолжал Иван. – Это ведь не какая-нибудь бесприданница, а атаманская дочка! Многого я с вас не спрошу. Но коровенку там, тройку коней, пару волов да тысячи три деньгами дать придется.